Раз, два, три (СИ) - "Deiko" - Страница 1

Я не психиатр, чтобы раздавать диагнозы, но я очень много говорил с ними по этой теме.

Работа была написана два с половиной года назад. С тех пор в некоторой степени изменилось мое видение вопроса, была найдена другая информация, в том числе и о том, лечится ли ОКР. Кто-то утверждает, что да, кто-то говорит, что нет: можно избавиться на месяцы и годы, но при стрессе или травмирующих событиях обсессии и компульсии могут вернуться обратно и так по кругу.

Текст не был выложен за все это время, так как перечитывался сотню раз, потому что вдруг не идеально, вдруг ошибка, надо перепроверить, недостаточно хорошо и т.д. При этом я не поменял его содержание и оставил все в первоначальном виде. Стал бы я менять что-то уже сегодня? Нет, как виделось и чувствовалось, так и записал.

Таймлайн совпадает с таймлайном комикса, так что детство — девяностые, а школа и универ — нулевые, так что не было возможности легко и быстро найти любую информацию. Мой возраст почти совпадает с сережиным, поэтому подтверждаю — интернет был штукой редкой.

They say we are what we are,

But we don’t have to be,

I’m bad behavior but I do it in the best way,

I’ll be the watcher of the eternal flame,

I’ll be the guard dog of all your favorite dreams (с) Immortals - Fall Out Boys

========== Не специально ==========

— Ты помнишь, когда все это началось?

Разумовский обдумывает вопрос Олега с пару секунд, задумчиво закусив губу, а затем честно отвечает:

— Нет. Не помню ни как, ни когда.

Если бы Олега попросили выбрать одно-единственное слово, чтобы описать Сережу, то, перебрав все варианты, он остановился бы на «особенный». Всегда яркий, непохожий на остальных, Разумовский с детства держался в стороне. Был, по мнению Волкова, лучше, интереснее других людей, отличался во всем.

Олег помнил, что обратил на него внимание с самого первого дня в детдоме. После смерти родителей, казалось, все потеряло смысл, картинка вокруг стала однообразной, краски поблекли, так что все стало до лампочки. Но тихо сидящего в углу комнаты рыжего мальчишку он заметил. Пока все дети носились по комнате, играя в «выше-ноги-от-земли», Сережа устроился подальше от всех и, прислонившись к стене, что-то сосредоточенно рисовал в блокноте. Олег понял, что уже неприлично долго пялится на него, когда мальчишка поднял голову и уставился в ответ. Глаза у него были невероятного чистого голубого цвета. Волков сдался первым и отвернулся. Но картинка все равно четко отпечаталась в памяти и нередко всплывала в голове, потому что за Сережей так и осталась привычка погружаться в рисование в попытке абстрагироваться от всего и всех вокруг.

Олег не знал, сколько времени прошло с их игры в гляделки — три, четыре дня, может, неделя, — когда Разумовский сам заговорил с ним.

Сережа ни с кем не общался в детдоме, но к Олегу подошел сам. На вопрос «почему» некоторое время спустя Сережа ответил просто: ты был не похож на остальных. Олег не задирался, не был шумным или озлобившемся, не лез ни к кому, не пытался по прибытии в новое место приспособиться, строя свой авторитет на задирании слабых, поэтому Сережа решил, что стоит пообщаться. А затем, как потом признавался Сережа, у Олега было еще одно важное качество, которое сыграло немаловажную роль: он умел слушать. «А слушать и слышать — разные вещи, хотя почему-то мало кто различает», — пояснил Сережа.

Разумовский провел рукой по стулу, словно смахивая пылинки, и, представившись, уселся рядом. Олег тогда не придал значения этой детали, лишь со временем стал замечать, что к чистоте у Сережи было отношение… своеобразное — грязным ему казалось абсолютно все. Поначалу странная привычка Сережи все отряхивать, протирать и мыть руки по три-четыре раза после не напрягала. Воспринималась просто как индивидуальная особенность, у которой, как потом выяснилось, корни уходили слишком глубоко.

Голос у Сережи оказался высокий, но не противный, и, как ни странно, гармонично сочетался с внешним видом. Помучив новенького с вопросами и вытянув крупицы информации — зовут Олегом, десять лет, родители умерли, настроение отвратительное — он принялся говорить сам. Рассказывал складно, не как большинство сверстников, которые и двух слов связать не могли. Еда здесь ужасная, воспитатели еще хуже, но если никого не трогать, то и от тебя со временем отстанут и можно заниматься своими делами.

— Например, рисовать, — подытожил Сережа, переводя взгляд на нового собеседника. Олег, который поначалу слушал через слово, даже не заметил, как полностью включился в процесс. По повисшей паузе догадался, что надо как-то отреагировать.

— Здорово, — кивнул он.

— Я могу тебе показать.

Не «хочешь посмотреть?» или «принести рисунки?», а «сейчас покажу». Сереже и в голову не пришло, что новый знакомый откажется смотреть или куда-то денется, пока тот ходил за тетрадью, да и куда ему здесь можно было деваться. Пару лет спустя Олег и представить не смог бы Сережу во внезапном порыве доверия, делящимся рисунками с первым встречным и так открыто пытающимся подружиться. Впрочем, каких-то сверхъестественных объяснений этому не было — Олег впоследствии прекрасно понимал, что Сереже просто не хватало внимания.

Вернувшись, Сережа вновь протер рукавом свитера стул, сел обратно, повернувшись к Олегу. Открыл потрепанную тетрадь, принимаясь показывать все с первой страницы.

Вороны. Почему-то, как обнаружилось позднее, у Сережи была особая любовь к птицам, которых он рисовал везде, где только можно. Если попадалась одежда с соответствующим принтом или аксессуар, то Сережа обычно утаскивал вещь себе.

— Здесь очень много ворон, их хорошо видно из окна спальни. Они всегда сидят на заборе или на деревьях.

Олег чуть наклонил голову, рассматривая. Птицы выглядели какими-то жутковатыми, то ли из-за резкости линий, то ли из-за некоей кривизны.

— Красиво, — отреагировал Олег, потому что его всегда учили, что если человек старается, то надо похвалить. — Мне нравится.

Сережа лучезарно улыбнулся и перевернул страницу.

— Спасибо. Это Колизей, я в энциклопедии видел, — ткнул он пальцем в картинку, а затем, на случай, если Олег был не в курсе, добавил: — Специальное место, где рабы и враги Рима сражались друг с другом и животными…

— Я знаю, — перебил Олег.

— Да? Ну ладно. Вообще мне не из-за этого он нравится, просто здание красивое. Но кое-где интереснее было, — пролистнув сразу пару страниц, Сережа открыл на той, где красовался рисунок какой-то площади. Само здание в центре было светлым, синей ручкой Сережа попытался снизу волнистыми линиями изобразить воду, налепив туда множество маленьких лодок, которых раскрасил всеми цветами радуги.

— Это Венеция? — догадался Олег по количеству синего на картинке. Как-то знакомые привозили Волковым открытки оттуда после отпуска — гондолы, узкие улочки и карнавальные маски. Одна из открыток с видом на Большой канал на закате тогда понравилась Олегу настолько, что он забрал ее себе, используя потом как книжную закладку, но со временем потерял. Точнее, скорее всего сдал обратно в библиотеку вместе с томом рассказов Конан Дойля.

— Верно, — кивнул Сережа, который с начала их разговора заметно оживился. Новый знакомый явно вызывал у него симпатию. — Это площадь Сан-Марко, — он провел пальцем по зданию в центре, очерчивая колоны и узоры в камне. — Одна из самых красивых площадей в мире.

Сделав такое заявление, он развернул тетрадь к Олегу, чуть наклоняясь, так, чтобы тому было удобнее рассмотреть. Волков нагнулся ниже, скользя взглядом сверху вниз — рисовать у Сережи явно получалось. Несмотря на сырость и непропорциональность, работы выглядели лучше, чем у многих других детей, а судя по тому, с каким трепетом Сережа о них говорил, рисовались они наверняка с куда большим увличением и любовью.

— Что это за полосы внизу? — вдруг спросил Олег, продолжая разглядывать.

— Где?

— Здесь, — он ткнул пальцев в край работы, где рядом с лодками поверх волнистых линий было несколько резких, уходящих в стороны, словно кто-то быстрым движением чиркнул несколько раз.