Хождение Восвояси (СИ) - Багдерина Светлана Анатольевна - Страница 17

После седьмой попытки расположить их правильно палочки наконец-то начали двигаться. Торжествующий Иванушка ухватил колобок, поджал, поднял, почувствовал, что тот ускользает, сжал палочки сильнее – и тут рука лукоморского витязя, привыкшая сражаться с оборотнями, драконами, чудищами и прочей нечистью, а не с едой, дрогнула. Колобок выстрелил из Иванова захвата, ударил Чая в лоб, отскочил, врезался старосте в ухо, подпрыгнул, стукнулся о щеку Агафона, отлетел… и оказался в пасти у рыжей собачки, преданно дежурившей неподалеку.

– Крученый… – с истинно вамаясьской невозмутимостью заметила Серафима.

Вамаясьцы не сказали и этого. Если бы мимо пролетела мушка, меньше эмоций она бы вызвала вряд ли. Иванушка впервые пожалел, что он не Янь Ван и не может провалиться сквозь землю.

Ее высочество тем временем покончила с грибами и уткой, и взгляд ее упал на вареных крабов величиной с кулак. Каким чудом оказались они тут, в деревне, вдалеке от моря, было неведомо, но разгадку некоторых тайн можно было отложить на потом. Крабовые палочки Сенька очень любила, и возможность выяснить, где конкретно в крабовой анатомии они растут, привлекала ее сейчас гораздо сильнее. Она ловко подцепила краба с лакового блюда, положила на тарелку… и поняла главное отличие краба от крабовых палочек.

Крабовые палочки не надо было ниоткуда выковыривать.

Слегка смущенная, она начала с того, что оборвала ему конечности – но автоматически он отчего-то не открылся. Постучала по нему палочками – тарелка задребезжала. Попробовала подковырнуть – палочка погнулась. Испуганно оглянувшись – не приметил ли кто – она сунула палочки под тарелку и вытащила из-за голенища нож. Нож не гнулся, но и краб оставался неприступным, как стены Лукоморска. Спутники ее начали заинтересованно коситься. Решив покончить с крабом раз и навсегда, она вернула его на тарелку и принялась долбить по панцирю рукоятью ножа, зажатой в кулаке. Краб в панике заметался по посудине, рассчитывая ускользнуть, и когда ему это удавалось, рукоятка с радостным бздымом врезалась в керамику, чудом оставляя ее целой. Бздыма после третьего царевна, наплевав на этикет[40], придавила увертливое членистоногое свободной рукой. Дело пошло не сказать, чтобы продуктивнее – но громче: на стук ножа по панцирю обернулся весь стол и все обслуживающие пир женщины, и дальнейшее действо происходило уже под заинтересованными взглядами трех сотен даньдайцев.

Нет, конечно, на пиру оставалось два человека, не смотревшие в ее сторону.

Иван и Агафон.

Они старательно делали вид, что не знают ее, никогда раньше не видели, а за одним столом оказались по страшной случайности. Но вошедшую в раж царевну не остановило даже такое низкое предательство – и она атаковала краба всем друзьям назло.

При первой же новой попытке нож соскользнул особенно удачно, стукнув ей по пальцам, краб вылетел с тарелки, как Ярославна в ступе из трубы, отразился от котелка с супом и шлепнулся на траву. Поминая добрым тихим словом все морепродукты, их родственников и предков вплоть до протозоя, она полезла его доставать. Едва успев спасти от вездесущей рыжей псинки, Серафима положила его на салфетку и, придерживая уже всей пятерней и закусив губу, стала методично добивать. Осколки панциря брызнули во все стороны, добавляя новый ингредиент во многие блюда, в том числе, находившиеся уже в тарелках и на палочках соседей.

Каких-то пять минут зверских усилий – и противник был разбит, предоставив в ее распоряжение кучу белого мяса – вперемешку с такой же кучей мелких осколков своей брони. Поплевавшись с полминуты, ее высочество сделала хорошую мину при полном рте крабовой кожуры, угостила неотступно дежурившую рядом рыжую собачонку деликатесом, достойным императора… и наложила себе супу из куя. Что бы это ни было, хуже невинно вандализированного членистоногого быть оно могло вряд ли.

Сенькины соседи вздохнули с облегчением и отняли руки от голов.

Вскоре пир стал разбавляться музыкой, пением и танцами. Почетные гости, сидевшие во главе стола, с любопытством и удовольствием следили за выступлениями нарядных сельчан, и в конце концов, не выдержав, разразились аплодисментами. Испуганная певица подавилась последним куплетом, а у музыкантов под дернувшимися пальцами полопались струны. Вамаясьцы побледнели и хлопнулись лбами в тарелки.

– Да п-простят н-никчемного раба в-великие п-правители… – отважно прозаикалось из редечного салата лицо, приближенное к сильным мира сего, в лице Бу Хая. – Если эти п-презренные м-мучители нот не усладили высочайший с-слух… м-мы изгоним их…

– Что вы, что вы! – всплеснул руками Иван, отчаявшийся когда-либо увидеть вамаясьца, расположенного вертикально дольше десяти минут. – Там, откуда мы пришли, это – высший комплимент выступающим!

– Да?.. – осторожно удивился староста Ли Жи Пень, сидевший – а теперь лежавший по левую руку от властелина ада инкогнито.

– Да-да! – не слишком трезво подтвердил его премудрие.

– Но вы… ваши глупые рабы подумали… что если ваши великолепия забили в ладоши… значит, вы хотели заглушить звуки, издаваемые… – пробормотал он.

– Нет, что вы! Наоборот! – воскликнул Иван и, порывшись в эрудиции, торопливо добавил: – Мы делаем это, чтобы отпугнуть от артистов злых духов!

– Чтобы они не могли повредить выступающим, и мы наслаждались их прекрасным искусством еще много раз! – подхватила царевна.

– А разве вокруг них собираются хуо-ди? – Бу Хай достался из салата, но физиономия его была теперь бледнее прежнего.

– Видишь ли, дорогой Чай, – обратилась к нему Сенька, – они настолько любят музыку, что собираются ее послушать при первой возможности. И чем лучше поет или играет человек, тем больше их собирается…

– …и тем громче надо хлопать, чтобы их отогнать, – договорил за нее Агафон.

– Но тогда в артистов можно бросать петарды! И бить в гонг и колотушки! – осенило Ли Жи Пеня. Гости разом затрясли головами:

– Нет!

– Нельзя!

– Так не делается!

– Почему? – обиделся староста за свою идею.

– Во-первых, исполнителей можно заиками оставить, – практично начала перечислять Серафима.

– А во вторых?

– А во-вторых, хуо-ди, любящих прекрасное, деревом и металлом не прогонишь, – поучительно изрекла царевна, походя добавляя новых кошмаров не одному поколению вамаясьцев. – Иногда, даже если на площади пруд выкопаешь, а вместо заднего двора лес посадишь, и то не помогает. Страшная они вещь… в умелых руках.

Но окончания фразы вамаясьцы уже не слышали.

– Деревом не прогнать… и металлом… – бормотал Чай с выражением колоссального мыслительного процесса на лице.

– Любителей прекрасного… – с таким же выражением вторил ему староста[41].

– Если высочайшие гости не против, я еще могу спеть, – не дожидаясь вердикта сельских авторитетов, робко предложила певица и, получив одобрение, подкрепленное неумелыми, но бурными аплодисментами односельчан, продолжила концерт.

Чай Бу Хай, расположившийся по правую руку от Иванушки, не только добавлял ему и его супруге самые вкусные блюда, но и подливал самые изысканные напитки. Но поскольку ничего более изысканного в Дайдане, чем гаоляновая водка, отродясь не существовало, то времена иномирных гостей поджидали тяжелые.

– Пей, – шептал он супруге, держа двумя пальцами стаканчик размером с наперсток, наполненный до краев разведенной гаоляновкой. – За мир и дружбу между… мирами. Ноблесс оближ.

Та подносила стакашек к носу и ставила обратно на стол, страдальчески кривясь:

– Не буду. Она вонючая. Пейте сами. А я за мир и дружбу лучше буду есть.

И мужчины мужественно пили за себя и за ту деву.

Но когда выпито было немало, Иван случайно заметил на обочине дороги, ставшей банкетным залом, пустую бутылку с интересной этикеткой. Пожелав рассмотреть ее получше, он взял бутыль – и едва не выпустил из рук.