Восхождение тени - Уильямс Тэд - Страница 76

И вот вам пожалуйста – уже больше часа он слоняется по залам резиденции. Нескольким любопытным слугам пришлось солгать, что заблудился, и выдумывать какие-то поручения, чтобы объяснить, что он, Тинрайт, тут делает – и с каждой новой встречей ужас его только возрастал. Что, если его схватят? Что, если его притащат к Хендону Толли и придётся врать, глядя прямо в жуткие, будто видящие поэта насквозь, глаза? Да он попросту не сумеет. Маттиас Тинрайт давно уже пришёл к мысли, что, хотя он и сочиняет поэмы про героев – таких как, к примеру, Кэйлор, – волнующими сердце словами описывая, как восставали они против ужаснейших из врагов с верою в душе и улыбкою на устах, сам он далеко не герой.

«Нет, я выложу им всё, – пообещал себе поэт, – не дожидаясь, пока мне станут угрожать раскалённым докрасна прутом. Я скажу им, что это Броун меня заставил. И буду умолять сохранить мне жизнь. Боги спасите, и как я угодил в этот злодейский капкан?»

Тинрайт прошёл под аркой и остановился, засмотревшись на череду лиц на стене. Он оказался в королевской портретной галерее – но как же он забрёл так далеко? Короли и королевы взирали на него сверху вниз – одни с улыбкой, другие (и таких было большинство) мрачно и неприязненно, как будто их сердило, что низкородный проходимец так нагло вторгся в их покои. Лицо на самом старом портрете, привезённом Англином из Коннорда и писанном в грубой манере эпохи раннего Тригоната, казалось человеческим не более, чем морды чудищ со шпалер: такой же пристальный взгляд и резкие, словно у маски, черты…

Внезапно Мэтт услышал голоса, доносящиеся из коридора, и в панике заозирался. Голоса застигли его посреди огромной залы – пока он добежит до дальней стены с дверью, идущие успеют его увидеть. Смеет ли он надеяться, что это опять всего лишь слуги и можно будет снова как-нибудь отговориться? Голоса всё приближались, и стало слышно, что разговаривают громко и по-хозяйски уверенно. Сердце Мэтта забилось ещё быстрее.

«Туда!» – в стене рядом, прямо напротив него, темнел проём – выход на лестницу. Поэт промчался по каменным плитам и только успел поставить ногу на нижнюю ступеньку, как мужчины, чей разговор он слышал, широким шагом вошли в залу, и их голоса неожиданно отозвались под высоким потолком громким гулким эхом. Тинрайт присел, съёжившись и вжимаясь в стену, чтобы его уж точно не заметили – пусть это и означало, что сам он тоже не увидит вошедших.

– …нашёл кое-что в одной из старых рукописей – помнится, Фаяллоса, – в которой упоминается подобное. Автор называл их Грандиозными Изразцами – из-за их размера – и полагал, что это – как же там у него? – «Окна и Двери, пусть и немногие могут переступить сии пороги».

Тинрайт уже почти вспомнил, кому принадлежит этот голос – он был уверен, что слышал его раньше – по-старчески надтреснутый, одышливый, но резкий…

– Что мало сообщает нам такого, чего мы бы уже не знали, – бросил другой.

Поэт в страхе забился ещё глубже в тень лестницы и затаил дыхание. Второй голос принадлежал Хендону Толли.

– Ты только погляди на этих дурней с коровьими глазами! – очевидно, наместник говорил о портретах Эддонов. – Род не королей, а овечьих пастухов, любовно пестующих своё жалкое стадо на крохотном лужке.

– Они ведь и ваши предки, лорд Толли, – почтительно заметил его собеседник.

К вящему ужасу Тинрайта двое мужчин остановились посреди огромной залы, недалеко от того места, где притаился он сам.

«Ну зачем я спрятался, дурак! Если меня обнаружат, невинность мне уже не разыграть!»

– Да, но предков, увы, не выбирают, – презрительно фыркнул лорд-протектор. – Великий Сиан на юге уже век, как ослаб: прекрасный снаружи, он сгнил изнутри. Бренланд и иже с ним не более чем деревни, окружённые стенами. Немного решимости – и мы могли бы править всем Эйоном, – поэт услышал, как Хендон досадливо сплюнул. – Но всё изменится, – в интонациях Толли опасно захрустел ледок. – Ты ведь не подведёшь меня, а, Окрос?

– О, нет, лорд Толли, не волнуйтесь! Мы разгадали уже большую часть загадок, кроме одной – что это за Камень Богов такой, будь он трижды неладен?! Мне уже начинает казаться, будто его и вовсе не существует!

– Разве ты не говорил, что без этого камня можно и обойтись?

– Да, мой лорд, насколько я могу судить, но всё-таки я хотел бы иметь его под рукой, прежде чем мы сделаем попытку… – лекарь прокашлялся. – Прошу вас, не забывайте, сир, что это сложные материи – это не наладка осадной машины, и требует не только простого расчёта.

– Знаю. Не разговаривай со мной как с каким-то дурачком, – голос Толли сделался ещё более холодным и жёстким.

– Что вы, мой лорд! – Тинрайту доводилось видеть Окроса Диокетиана во дворце: деятельного неприветливого человека, который, казалось, смотрит на окружающих свысока, хоть он и скрывал презрение под маской учтивости. Но сейчас от высокомерия не осталось и следа – голос учёного выдавал, как он боится своего повелителя. И Тинрайт мог его понять. – Нет, мой лорд, я упомянул об этом только чтобы напомнить вам, как много нам ещё предстоит сделать. Я тружусь от восхода до заката, да и по ночам…

– Мы должны воспользоваться заклинанием в день летнего солнцеворота или упустим свой шанс. Твои слова, а?

– Да, да… я так сказал…

– Тогда мы не можем больше ждать. Ты покажешь мне, как всё должно быть проделано, и поскорее. Если же ты не оправдаешь моего доверия, что ж, я найду другого знатока.

Некоторое время Окрос молчал, явно пытаясь справиться с собой, чтобы унять дрожь в голосе. Впрочем, он не слишком в этом преуспел.

– К-конечно, лорд Толли. Я… я думаю, что собрал воедино уже большую часть кусочков мозаики – да, восстановил почти весь ритуал! Мне осталось только разгадать значение некоторых слов, поскольку Фаяллос и другие учёные древности не всегда сходятся во мнениях. Вот например, один из них особо подчёркивает, что для успеха всего дела изразец должен быть «затуманен кровью».

Хендон Толли расхохотался.

– Не думаю, чтобы с кровью у нас возникли хоть какие-то сложности – этому богами проклятому муравейнику пойдёт только на пользу, если в нём станет на несколько голодных ртов меньше.

Наместник, видно, зашагал дальше, потому что голос его стал понемногу затихать. Тинрайт про себя вознёс хвалу Зосиму – хорошо, что ему не придётся дольше сидеть тут скрючившись, поскольку спина и ягодицы его уже затекли и начали болеть.

– Но я не перестаю раздумывать над тем, что значит «затуманено», - судя по звуку голоса, Окрос засеменил следом. – Я сверился с тремя переводами, и во всех них написано примерно одно и то же. «Затуманить», «заволочь»… и ни разу – «вымазать» или «запятнать». Это зеркало, милорд. Как можно затуманить зеркало кровью?

– О боги! – рявкнул Толли с явным раздражением. – Сдаётся мне – перерезав нескольким невинным глотки. Разве не этого вечно жаждут древние? Не жертвоприношений? Даже в здешних трущобах всегда отыщется несколько невинных – детей, в конце концов.

Страшный смысл сказанного наместником только начал укладываться у Тинрайта в голове, как внезапно поэт осознал, что голоса опять приближаются – собеседники развернулись и сейчас шагают в направлении лестницы, той самой, на которой он прячется. Мэтт не стал тратить драгоценное время на то, чтобы подняться с колен, а просто развернулся и начал карабкаться вверх по ступеням прямо на четвереньках. За первым же поворотом он вскочил на ноги и поспешил дальше, стараясь двигаться быстро, но бесшумно. Обрывки спора Толли и лекаря внизу всё ещё доносились до ушей Тинрайта, но различал он только отдельные слова: к его несказанному облегчению, эти двое не стали подниматься вслед за ним.

– Призраки… земли, что не… – голос Окроса доносился едва-едва, будто посвист ветра с верхушек башен – … мы не можем рисковать…

– ….сами боги… – Толли опять смеялся, и его голос звенел от ликования. – И весь мир, стеная, падёт на колени…!

Когда, добравшись до верха, Тинрайт вывалился из дверного проёма этажом выше, его страшило не только разоблачение. На последних словах голос Хендона Толли странно изменился – в нём засквозило что-то дикое, почти нечеловеческое.