Замыкание (СИ) - Ильин Владимир Алексеевич - Страница 21

— А девушки где? — Оглядел я кресла.

— А вот, — указал Артем на девичью ногу в туфле, почти прикрытую столом.

Голицына — в цвет платья…

— Ты ее… — Поднялись у меня брови.

— Во-первых, не я, а Инка, — логично посмотрел он на статуэтку в своих руках. — Во-вторых, минут через десять очнется. Я ж аккуратно, это ведь девушка.

— Ты ее вырубил. — Констатировал я.

— Инка. — Упрямился Артем.

— Тогда это международный скандал.

— Ладно, я ее вырубил. — Схватился Артем за волосы. — Что делать, Максим?!

— Пашка где?

— Увел свою пассию показывать коллекцию бабочек в своей комнате. Но у него же нет бабочек?

Сзади звучно откашлялись. В проеме двери горделиво стоял Пашка.

— Зато я знаю, как открывается окно! Запер ее на третьем этаже и спрыгнул. — Солидно кивнул он.

— А она что?

— А у нее болевой шок и перелом, вроде как, — почесал он затылок. — Она ж за мной рванула… На каблуках…

— Горжусь вами. — Сдержанно кивнул я. — Настоящие гусары. Сотрясение и перелом. У двух высокородных девиц.

— Года три поживу у Аймара, а там все уладится.

— Из Китая выдачи нет!

— Олухи, нам здесь еще месяц работать! — Не сдержался я.

— Максим, — встал с места Артем и подошел плотно-плотно. — А давай их с Никой познакомим? На месяц?

— Они ж сбежать попытаются…

— И у них ни-чер-та не выйдет, ты же знаешь, — смотрел на меня Шуйский. — Пожалуйста! Это в наших общих интересах!

— Похищать двух незамужних девиц? — Ответил я мрачным взглядом.

— У нас есть уважительная причина — мы спасаем мир!

— Ладно, — тяжело вздохнул я. — Скажем, что забрали на лечение.

— Ты настоящий друг! — Чуть не всхлипнул от избытка чувств Артем.

— Но к Нике поедете вместе со мной! Еще не хватало, чтобы она этих двух ликвидировала из ревности… — Оглядел я лежащую Голицыну. — Паша, только не говори, что оставил Баюшеву валяться на земле.

— Как можно! Я же гусар! Вон, в коридоре лежит, — посмотрел он направо и вниз. — Я ей, между прочим, мундир постелил.

— Я тоже, — возмутился Артем, — указывая на скрученный под щекой у Катерины валик из красной шерсти.

— Сама галантность, — покачал я головой, достал телефон и принялся организовывать чужие проблемы.

А вот мои личные проблемы все-таки догнали меня через пару часов, на пороге высотки, и были они на руках спецкурьера Его Величества.

— Кадет ДеЛара, это вы? Извольте принять конверт, — смотрел на меня уставший и хмурый юноша двадцати пяти лет. — По регламенту, обо всех событиях особого списка обязано сообщать полковнику Лейб-гвардии Гусарского Его Величества полка. По неимению такового на рабочем месте, первому офицеру по старшинству. Честь имею.

Я разорвал ленту на конверте и заглянул в единственную вложенную бумагу — депешу, набранную кратко и в явной спешке.

Обернулся к Шуйскому и Борецкому, глядящим соответственно моменту — серьезно и с полной ответственностью.

— Собираемся немедленно. Дело государственной важности.

— А у меня еще нога не заросла, — робко уточнил Пашка, для которого общение с Никой не прошло просто так.

Согласно промычал Шуйский, которого Ника не тронула, но разбудила Голицыну и отказалась лечить Шуйскому последствия тяжелой оплеухи.

После чего дамы втроем выразили княжичам свое «фи» и отправились осваивать недавно открытые в здании спа, солярии, парикмахерские и прочие салоны красоты — в общем, лечить нервы и веру в прекрасных принцев.

— Вольноопределяющийся Борецкий, разрешаю остаться. Вольноопределяющийся Шуйский, твое дело быть большим и кивать. — Оправил я мундир и заспешил к коню.

— Может, на машине? — Заикнулся Пашка.

— С ума сошел, вся Москва в пробках. — Оседлал я своего «Вихря», разворачивая к пешеходной дорожке.

Следом Шуйский взобрался на своего дестриэ и вопросительно посмотрел на меня.

— Измайловский остров. Покушение на принца крови.

Холод азартно коснулся вышедшего из тепла и тут же с ужасом отпрянул в сторону. Воздух возле раскрытого ворота рубашки подернулся дымкой и истаял, не оставив следа на белом шелке.

Цесаревич Дмитрий смотрел в декабрьский вечер внутреннего двора родового поместья — на небольшой парк, разбитый внутри круга зданий и крепостной стены; на огни неярко переливающихся гирлянд, спрятанных среди ветвей, из-за которых деревья не смотрелись угрюмо, а были частью наступающего праздника. Вся столица украшена сходным образом — ненавязчиво и красиво.

Словно и не за вековыми стенами, защищенными самым запредельным образом, а действительно — в парке, на прогулке. Странное ощущение, но полезное домашним — супруге и сыну. Пусть не считают себя запертыми в четырех стенах, пусть не чувствуют надвигающейся беды — неоформленной, сотканной из предчувствий и, быть может, существующей только в его, цесаревича, рассудке.

Но интуиция — это слишком важный механизм, чтобы не обращать на нее внимание. Даже если доказательств нет, и личная служба разведки, настороженная в связи с традиционным наплывом народа и ежевечерними торжествами, приносит успокаивающие отчеты, разбавленные двумя-тремя забавными интрижками и конфузами из высшего света.

Важно то, что цесаревич видит сам. Его время настолько ценно, что любое событие, которое случайно коснется его ушей, не может быть случайным. Рекламный баннер, надпись на стене, переключенная передача на радио; отрывок разговора, немедленно смолкший в его присутствии. Скажите им всем, что у них есть шанс, что Рюрикович увидит или услышит — будут ли это пустяки?

Дайте шанс выкупить маршрут его движения, и станет ли дерганная надпись красным баллончиком на панельном доме — случайной? «Кровь на тебе». Чья кровь?

Знак анархистов-вольнодумцев поверх рекламного баннера, предлагающего поместья в Аргентине, и виноватое лицо главы охранения, который не может и не способен предусмотреть все на пути по столице.

Листовки со скупкой золота, снесенные ветром к обочине на светофоре.

Цесаревич не видел примет экономического кризиса — крупных растяжек со словом «Аренда» на торговых центрах; и деньги, что иногда оказывались у него в руках, не пахли свежей бумагой.

И уж точно он знал, что все бунтовщики давно выродились в кружки по интересам, где под алкоголь и дым сигар спорят о том, как бы изменить Империю, перемежая с развратом и запрещенными веществами. Что у студентов, что в высоких министерствах — все давно под контролем. Настоящих анархистов перестали выращивать с полсотни лет назад, когда начали рубить головы кураторам из жандармов, сообразившим, что проще создать террористическую ячейку самому и получить потом медаль, чем искать по подвалам настоящих бандитов.

А за эти надписи — хулиганье из студентов максимум вылетит из университета, да и то — родители разжалобят оставить, и стервецов просто поставят на карандаш, навсегда отвадив портить фасады.

Что до золота — его скупали всегда.

Так что не слишком ли много подозрительности к возможным совпадениям? Не поиск ли смыслов там, где их нет? Надо ли искать адресатов послания, предполагать все угрозой или предупреждением?

Город вокруг радовался и не видел беды, и только тревожное чувство касалось сердца.

Поэтому семья встретит новый год здесь, застолбив поместье на Измайловском острове за собой. Остальным не должны быть важны его мотивы и причины — принц по-прежнему посещал Кремль и вставал у отца за спиной, вызывая раздражение, злость и зависть, но оставаясь при этом доброжелательно невозмутим. Как, впрочем, и всегда — таковы правила. Десятки людей следуют по пятам, записывая, с кем он встретится, как и на кого посмотрит. Радушная улыбка поднимет цены на акции, а гневный взгляд может привести к банкротству. Любой влиятельный человек — доброжелательно невозмутим.

И только дома, в стенах Измайловского поместья, можно быть совсем другим человеком — хмурым и напряженным в одиночестве, искренне влюбленным при жене. Но главное — бесстрашным, отчаянным, веселым, шебутным, смешным, добрым и строгим отцом.