Крик ангела (СИ) - Тулина Светлана - Страница 13

Но так и не смог возненавидеть. Даже Люцифера.

— Ненависть — это его изобретение. Как и месть. Ему всегда удавались такие… штуки. Кстати, тебя не удивляет, что мы с тобой сегодня почти весь день говорим исключительно о Владыке Преисподней? И это, заметь, не где-нибудь, а на Небесах. Вернее, конечно, Я говорю. Но все-таки на Небесах, заметь. Не удивляет? Жаль. А я так надеялась, что ты спросишь. Ну или хотя бы удивишься. Ждала. А ты молчишь.

Всевышний взяла со столика бокал с чем-то золотистым, качнула, пригубила. В воздухе пряно запахло нектаром.

— И я бы тогда тоже могла спросить в ответ, Азирафаэль, бывший Хранитель Огненного Меча… — Всевышний смотрела на него в упор поверх бокала, и взгляд Ее напоминал тот самый свинцовый шипастый шарик: такой же тяжелый и такой же колючий. — Почему в Моем Кабинете, в коем нет никого, кроме нас двоих, сегодня весь день довольно отчетливо припахивает Преисподней? Что бы ты мне на это ответил, если бы я спросила… конечно, лишь после того, как первым спросил бы ты, а, Азирафаэль?..

Азирафаэль молчал. Всевышний отвела взгляд, со стуком поставила бокал обратно на столик. Продолжила тише:

— Но ты ведь не спросишь, правда? Азирафаэль, нынешний хранитель защитной крышки, через которую не пробиться даже взгляду Всевышнего… Не спросишь. А значит, и я ничего не спрошу.

— МОЖНО БЕСКОНЕЧНО ДОЛГОЕ ВРЕМЯ СМОТРЕТЬ НА ТРИ ВЕЩИ: ЖИВОЙ ОГОНЬ, ТЕКУЩУЮ ВОДУ… И ТО, КАК СМЕРТНЫЕ ПЫТАЮТСЯ ОТ МЕНЯ УВЕРНУТЬСЯ[8].

Смерть сидел в глубоком кожаном кресле, что стояло в углу между книжным шкафом с Нечестивыми Библиями, соседствующими с более благопристойными изданиями, которые Азирафаэль отнес к разряду Очень Нужных Книг, и кофейным столиком, заваленным Книгами, Нужными Вот Прямо Сейчас. Черная фигура терялась почти в таких же черных вечерних тенях, не заговори он — Азирафаэль его бы и не заметил. Вот его байк — дело другое, его при всем желании не заметить вряд ли получилось бы.

Ну, наверное, это все-таки был байк. Возможно. Байк, собранный исключительно Роком и движимый лишь Верой и Крутостью. Или сама концепция байка, не имеющая ни малейшего понятия о таких пошлых вещах, как карбюратор, фары или двигатель внутреннего сгорания.

Во-первых, этот байк был черным. Но не черным как ночь, пусть даже и самая южная, самая темная и беззвездная ночь новолуния. Не черным как уголь и даже не черным, как самый глубокий космос в самой далекой дали от звезд и туманностей. Он скорее был черным, как черная дыра, как провал в иную реальность, незнакомую с понятиями цвета и света, черным, как само понятие черноты. Ослепительно черным, если вы понимаете, что имеется в виду. Идеальным. Обтекаемым. Совершенно не подходящим не то что для рассматривания, но и для того, чтобы его просто увидели чем-то большим, нежели дырой в мироздании, имеющей некие контуры. Он был стильным и пугающим одновременно. И, конечно же, непостижимым.

И в то же время Азирафаэль отчетливо видел, что этот байк собран из человеческих костей и разного хлама. Причем собран при помощи изоленты, бечевки, скотча и скрученной проволоки, и создавалось такое впечатление, что на коленке. На одной такой очень костлявой коленке[9]. А между двух изогнутых рулевых рожек (лучевые, запястные и, кажется, несколько позвонков), на длинной вынесенной вперед вилке переднего колеса (две малые берцовые и… ну это же колесо, правда? Оно вроде бы круглое, значит, должно быть именно колесом!) как раз точно над ним залихватски и немного набекрень нахлобучен отполированный до блеска лошадиный череп.

Попробуй не заметь такое! Особенно когда оно стоит прямо на твоем круглом ковре, нагло растопырив грязные колеса, все такое сверкающе-ускользающее, а под ручку газа (ключица и несколько фаланг) с правой стороны руля кокетливо воткнута крупная роза, настолько темно-бордовая, что кажется почти черной.

Вернувшись в собственное тело, Азирафаэль решил, что тело это заслужило большую кружку горячего шоколада, это как минимум. Голова кружилась, ноги казались ватными и очень хотелось пить, пришлось добираться до кухни по стеночке и даже на полпути присесть отдохнуть на трехступенчатую табуретку. После двух стаканов содовой с лимоном стало легче, и он сварил себе шоколада. Кресел на кухне не было, только вычурные и ультрамодные (лет пятьдесят назад) табуреты с круглыми замшевыми сиденьями, достаточно крепкие и устойчивые, несмотря на подозрительно хрупкий вид, только вот расслабиться на них невозможно. Завалиться на спинку, растечься по подлокотникам… да и стоят они слишком далеко от дивана.

Азирафаэль не стал бы настаивать на том, что именно последний аргумент оказался решающим: в конце концов, сиденья кухонных шедевров дизайнерской мысли середины прошлого века и на самом деле были мелковаты[10] для того, чтобы устроиться с комфортом даже в нормальном состоянии, но… да. Диван был действительно далеко.

Поэтому Азирафаэль взял кружку с шоколадом и побрел к задней комнате, все так же придерживаясь рукой за стенку или шкафы. Проходить ротондой он не собирался, только мимо. Однако не заметить расположившегося на круглом ковре вопиющего безобразия[11] просто не мог.

А потом Смерть заговорил…

Несколько долгих секунд Азирафаэль смотрел на черную фигуру в черных неверных тенях. Потом вздохнул, отыскал взглядом ближайшее к незваному гостю кресло (в паре метров от темного угла Смерти и в четырех от того места, где Азирафаэль сейчас стоял, у столика, изначально бывшего шахматным), сделал нужное количество шагов и сел в него так, чтобы краем глаза видеть диван и капельницу рядом с ним и… ну и все остальное тоже. Но при этом не спуская взгляда с совсем уже абсолютной черноты под и без того черным капюшоном. Словно это хоть что-то решало. Словно это могло помочь. Словно в такой ситуации что-то вообще могло помочь…

— Я жив, — сказал Азирафаэль нейтральным тоном и сделал большой глоток шоколада, даже не почувствовав вкуса. Главное, что это шоколад. Он помогает работать мозгу человеческой оболочки. Он поможет что-то придумать. Он должен помочь. Иначе… Иначе просто не может быть.

— ВЕРНОЕ НАБЛЮДЕНИЕ.

Голос Смерти был таким же нейтральным. Темнота под капюшоном завораживала.

— И не собираюсь развоплощаться.

Азирафаэль сделал еще один глоток, стараясь не моргать. Смерть помолчал секунды полторы, словно раздумывая, потом кивнул, соглашаясь:

— КАКОЕ-ТО ВРЕМЯ.

«И Кроули тоже жив! — хотелось сказать Азирафаэлю. — Жив и будет жить, тебе ясно? Я никому не позволю, даже тебе, ты слышишь?!» Вместо этого он спросил, сохраняя все тот же нейтрально-спокойный тон:

— Тогда зачем ты здесь?

Расплывчатая черная фигура слегка шевельнулась, в черном провале под капюшоном вспыхнули две ярко-голубые искорки, словно две очень далеких звезды на краю Галактики. Когда-то Кроули помогал такие делать.

— ЛЮДИ КРАЙНЕ НЕГОСТЕПРИИМНЫ. МЕНЯ ЭТО ОГОРЧАЕТ. КАК И ТО, ЧТО ОНИ КРАЙНЕ РЕДКО БЫВАЮТ МНЕ РАДЫ. ПРАКТИЧЕСКИ НИКОГДА. ПЕЧАЛЬНО. НО Я ПРИВЫК. ОДНАКО Я НИКАК НЕ ОЖИДАЛ, ЧТО СТОЛЬ ЖЕ НЕГОСТЕПРИИМНЫМИ ОКАЖУТСЯ И АНГЕЛЫ. НЕТ БЫ СКАЗАТЬ: «ПРОХОДИ, ДОРОГОЙ, ГОСТЕМ БУДЕШЬ! КАК ЖЕ Я РАД ТЕБЯ ВИДЕТЬ, НЕ ХОЧЕШЬ ЛИ ЧЕГО-НИБУДЬ ВЫПИТЬ? ДОПУСТИМ, ГОРЯЧЕГО ШОКОЛАДА, Я КАК РАЗ СОБИРАЛСЯ СВАРИТЬ ВТОРУЮ ПОРЦИЮ…»

— Не сегодня.

«Не в этой жизни…»

— ТЫ НЕВЕЖЛИВ, АНГЕЛ.

— Я не обязан радоваться визиту гостей, которых не приглашал. И не обязан быть с ними вежливым.

Ему показалось, что там, в глубокой глухой темноте, Смерть ухмыльнулся.

— МЕНЯ РЕДКО ПРИГЛАШАЮТ. РАДУЮТСЯ МОЕМУ ВИЗИТУ ЕЩЕ РЕЖЕ. ДАЖЕ НЕ ЗНАЮ, ПЕЧАЛЬНО ЭТО ИЛИ ЗАБАВНО. — Смерть снова шевельнулся, словно пожал плечами или тем, что там у него вместо плеч. Голубые огоньки мигнули. — КАК ПРАВИЛО, МНЕ НЕ РАДЫ ДАЖЕ ТЕ, КТО МЕНЯ ПРИЗЫВАЛ. И ПРИЗЫВАЛ ИСКРЕННЕ. НО ПОМЕЧТАТЬ-ТО Я МОГУ, ПРАВДА? РАССЛАБЬСЯ, АНГЕЛ. Я ЗДЕСЬ НЕ ПО РАБОТЕ.