Дневник - Паланик Чак - Страница 6

Мисти пихает ключи в замки, проверяя, провернутся ли. Пробует замки на тумбочках и дверях кладовок. Она примеряет ключ за ключом. Удар, поворот. Тычок, поворот. Каждый раз, когда замок с щелчком открывается, она бросает туда очередную наволочку с каминными часами, серебряными кольцами для салфеток и хрустальными блюдами. А потом закрывает дверцу на замок.

Сегодня день выезда. Еще один самый длинный день в году.

В большом доме на Восточной Березовой все должны собирать вещи, но нет. Твоя дочь спускается из своей комнаты практически с пустыми руками – и что она будет носить всю оставшуюся жизнь? Твоя безумная мамашка – та затеяла уборку. Таскает где-то по дому старый пылесос, ползает на карачках, собирает нитки с ковров и скармливает шлангу пылесоса. Будто кому-то не наплевать, как выглядят эти ковры. Будто Уилмоты когда-нибудь сюда вернутся.

Твоя бедная жена, та самая глупышка, что миллион лет назад приехала сюда из занюханного трейлер-парка в Джорджии, она не знает, с чего начать.

И ведь Уилмоты понимали, к чему дело идет. Не бывает так, чтобы человек проснулся – и бах! Трастовый фонд пуст, а все семейные деньги пропали.

Еще полдень, и Мисти старается не сразу выпить вторую рюмку. Вторая всегда хуже первой. Первая – идеальная. Просто небольшая передышка. Просто лекарство от скуки. Осталось только четыре часа, прежде чем новый жилец придет за ключами. Мистер Делапорте. К этому времени надо освободить помещение.

Это ведь не то чтобы рюмка. Это бокал вина, и сделала Мисти, может, один, ну, от силы два глотка. И все-таки приятно знать, что он стоит где-то рядом. Просто знать, что он еще наполовину полон. Утешение.

Потом она примет пару таблеток аспирина. Еще пара глотков, еще пара таблеток – так будет легче пережить сегодняшний день.

В большом доме Уилмотов на Восточной Березовой, сразу за дверью есть нечто похожее на граффити. Твоя жена, она тащит очередную наволочку с добычей и тут замечает несколько слов, нацарапанных с обратной стороны двери. Карандашные метки, имена и даты на белой краске. Начиная с высоты колена, видны темные маленькие штришки, а рядом с ними имя и цифры:

Тэбби, 5 лет.

Тэбби, которой уже двенадцать и у которой от плача у глаз парорбитальные ритиды.

Или: Питер, 7 лет.

Это тебе 7 лет. Маленький Питер Уилмот.

Дальше нацарапано: «Грейс, 6 лет, 8 лет, 12 лет». И так до «17 лет». Грейс с обвисшими складками жира под подбородком и глубокими «годовыми кольцами» вокруг шеи.

Звучит знакомо?

Тебе хоть что-то из этого знакомо?

А эти карандашные линии – край воды в наводнения. 1795… 1850… 1979… 2003. Раньше карандаши были тонкими палочками из воска, смешанного с сажей и обмотанного бечевкой, чтобы руки оставались чистыми. А до того в толстом дереве и белой краске двери просто делали зарубки и вырезали инициалы.

Еще какие-то имена, которых ты не знаешь. Герберт, Каролина и Эдна, здесь жило много незнакомцев, которые выросли и пропали. Младенцы, потом дети, подростки, взрослые, потом трупы. Твои кровные родичи, твоя семья – но незнакомцы. Твое наследство. Они исчезли, но не совсем. Они забыты, но тут их еще можно найти.

Твоя бедняжка-жена, она стоит перед дверью, смотрит на имена и даты в последний раз. Ее имени среди них нет. Бедная Мисти Мэри не из богатых, с ее красными от сыпи руками и просвечивающей сквозь волосы розовой кожей.

История и традиции. Раньше она думала, они ее защитят. Изолируют.

Это для нее нетипично. Она не пьяница. На случай, если кому-то надо напомнить, у нее сильный стресс. Ей, черт подери, сорок один год, и она осталась без мужа. Без диплома. Без реального опыта работы – если не считать чистку туалета или развешивание ягод клюквы на рождественской елке у Уилмотов… Все, что у нее есть – ребенок и свекровь на шее. Уже полдень, и осталось четыре часа, чтобы запаковать все ценное в доме: серебро, картины, фарфор. Все, что нельзя доверить съемщику.

Твоя дочь, Табита, спускается по лестнице. Ей двенадцать лет, а все, что она несет – крошечный чемодан и коробку из-под туфель, затянутую резинками. Никакой зимней одежды или сапог. Она запаковала всего полдюжины летних платьев, джинсы и купальник. Пару босоножек, да еще теннисные туфли, которые на ней.

Твоя жена, она хватает ощетинившуюся древнюю модель корабля, паруса отвердели и пожелтели, снасти тонкие, как паутина, она говорит:

– Тэбби, ты же знаешь, что мы не вернемся.

Табита стоит в прихожей и пожимает плечами.

– А Бау говорит, что вернемся.

Бау – это так она называет Грейс Уилмот. Свою бабушку, твою мать.

Твои жена, дочь и мать. Три женщины в твоей жизни.

Запихивая серебряную подставку для тостов в наволочку, твоя жена кричит:

– Грейс!

В ответ слышен только рев пылесоса, он доносится откуда-то из глубины большого дома. Из гостиной, может быть, с веранды.

Твоя жена тащит подушку в столовую. Хватая хрустальное блюдо для костей, твоя жена кричит:

– Грейс, нам надо поговорить! Прямо сейчас!

С обратной стороны двери имя Питера доходит так высоко, как помнит тебя твоя жена, чуть выше, чем она может дотянуться губами, когда стоит на цыпочках в черных туфлях на каблуках. Там написано «Питер, 18 лет».

Другие имена, Уэстон, Дороти и Элис, выцвели, размазались под пальцами, но никто их не закрасил. Это реликты. Они бессмертны. Наследство, которое Мисти сейчас бросит.

Проворачивая ключ в замке кладовки, твоя жена откидывает голову назад и кричит что есть сил:

– Грейс!!!

Тэбби спрашивает:

– Что случилось?

– Да ключ проклятый! Не проворачивается.

А Тэбби говорит:

– Дай посмотрю. Мама, расслабься. Это ключ, которым заводят напольные часы.

И где-то замолкает рев пылесоса.

Снаружи подъезжает машина, медленно и тихо, водитель налегает на руль. Его солнечные очки подняты на лоб, он вертит головой, ищет, где припарковаться. На машине трафаретный слоган: «Сильбер Интернэшнл» – Выйди за свой предел!»

С пляжа вместе с басовыми ритмами и словом «фак» ветер несет салфетки и пластиковые стаканчики.

У парадной двери стоит Грейс Уилмот, от нее пахнет лимонным маслом и мастикой для пола. Приглаженная седая макушка доходит чуть ниже отметки, где она была в пятнадцать. Доказательство того, что Грейс усыхает. Можно взять карандаш и написать: «Грейс, 72 года».

Твоя бедная обозленная жена смотрит на ящик в руках Грейс. Светлое дерево под пожелтевшим лаком, с латунными уголками и шарнирами, окислившимися почти до черноты. У ящика есть ножки, которые выдвигаются по бокам, чтобы получился мольберт.

Грейс синими бугристыми руками протягивает ей ящик и говорит:

– Это тебе пригодится. – Она трясет ящик. Внутри гремят засохшие кисти, старые тюбики краски, раскрошенная пастель. – Чтобы рисовать, – говорит Грейс. – Когда придет время.

А твоя жена, которой даже некогда закатить истерику, просто говорит:

– Оставьте здесь.

Питер Уилмот, от твоей мамаши пользы ноль.

Грейс улыбается и широко раскрывает глаза. Поднимает ящик выше и говорит:

– Разве ты не об этом мечтала? – Сморщив брови мышцей corrugator, она говорит: – Разве ты не мечтала рисовать с самого детства?

Мечта каждой девчонки из художественного колледжа. Где рассказывают о восковых карандашах, анатомии и морщинах.

Зачем Грейс Уилмот вообще делает уборку, одному Богу известно. Сейчас надо собирать вещи. В этом доме – твоем доме – столовое серебро настоящее, вилки и ложки размером как кирки и мотыги. Над камином в обеденном зале – масляный портрет Очередного Мертвого Уилмота. В подвале ядовито блестит музей окаменевшего варенья и желе, древних домашних вин, застывших в янтарном сиропе американских груш. Клейкие доказательства лишних денег и свободного времени.

Изо всех бесценных вещей вот что мы стремимся спасти. Эти памятки. Напоминания. Бесполезные сувениры. То, что даже не выставишь на аукцион. Шрамы, которые остались от счастья.