Про человека с Эпсилон Кассиопеи (СИ) - Гарянин Дмитрий - Страница 25

В дверь постучали.

— Войдите!

В комнату вошла Света. Умытая, уставшая и почему-то грустная.

— Леонид Дмитриевич, вы почему ужинать не идете? — тихо спросила она.

— Что-то не хочется, — сказал Четыре_пи и прислушался к себе: и вправду не хочется. — Аппетита нет. Не нужно меня ждать.

Света не уходила. Стояла в дверях, слегка, почти неуловимо, покачиваясь на месте.

— Леонид Дмитриевич, — позвала она все также тихо. — Можно я у вас посижу? Вы работайте, не обращайте на меня внимания.

— Конечно, проходи, — неожиданно засуетился Четыре_пи. — Вон, присаживайся на кровать.

Она села, вытянула ноги в своих неизменных стоптанных шлепанцах. Облокотилась на коленки, положив на ладони лицо. Четыре_пи почувствовал себя виноватым. Совершенно необъяснимо и иррационально.

— Свет, случилось что-нибудь?

— Нет-нет, ничего, все в порядке. Вы работайте! Я не хочу вам мешать.

— Ты мне ничуть не мешаешь, — Разведчик заставил себя не смотреть на нее и вновь вернулся к тетрадям.

Света сидела тихо. Даже ее дыхание было неслышным. И кровать, обычно скрипучая от малейшего движения, совсем не скрипела. И постепенно Четыре_пи снова ушел с головой в контрольные. Когда он отложил ручку и моргнул, сбрасывая напряжение с глаз, Светлана все также неподвижно сидела напротив, уткнувшись в собственные руки.

— Я же вижу, что что-то случилось, — загрузив в свой голос максимальное количество участливых интонаций, сказал он. — Рассказывай.

— Зойку на убой увезли, — она произнесла это равнодушно. Почти. Настолько «почти», что он не поверил.

— Я не знаю ваших протоколов, но, наверное, они оправданы.

— Да, оправданы. — легко согласилась Света, и также безучастно добавила. — С больными никто не хочет возиться. Их почти не лечат. Чуть что, сразу на мясо.

Где-то внутри нее рождалась бездна. Черная дыра с оплавленными краями. Края тлели и расширялись. Неужели из-за коровы, удивился Четыре_пи. Он присел рядом с ней и осторожно погладил по спине. Как-то по телевизору он видел, что таким жестом земляне успокаивают друг друга.

— Я, когда на ферму пришла, Зойка только-только отелилась. Меня, как практикантку, к ней определили. Чуть ли хороводы вокруг нее не водила. А она молоком щедро делилась. Передовицей была. И я вместе с ней. — Света внезапно всхлипнула.

Четыре_пи не знал, что сказать. Он снова погладил ее по спине.

— Она все понимала. Почти как человек. Любила ласку и всегда со мной словно разговаривала. Вроде как мычит, а я слова различаю… Ой, что-то я совсем расклеилась. — Света тыльной стороной ладони потерла глаза и улыбнулась. — Вы простите, сама не знаю, что на меня нашло.

— Да, все нормально, — Он мягко похлопал ее по плечу. — Кстати, по поводу модернизаций на вашей ферме… я скоро составлю проект. Нужно учесть уровень местных технологий, специфику материалов, пропускную способность энергоснабжения…

— Какой ты умный, Леня, — она посмотрела ему в глаза. И в ней уже не было никакой черной дыры. Только разлетался пепел над сросшимися краями. — Хочешь, я тебе сырники сделаю?

Света прильнула к нему. Как магнитик к железу. И ему пришлось бережно обнять ее. Волосы Светы пахли парным молоком.

— Леня, пей давай, не сачкуй, — Агроном Коля Кузнецов протянул ему наполненную рюмку. — Не уважаете вы коллектив, товарищ Игнатьев. Нет у вас никакой сознательности.

— Совести у него нет, — поддержал агронома Ваня Белов, врач сельской больницы.

— Вы оба, алкоголики! — заявил Четыре_пи, принимая рюмку.

— Ишь, какие громкие заявления, — не согласился Белов, хрустя соленым огурцом. — Среди нас только я могу ставить диагнозы.

Еще несколько минут назад стоящая на столе бутылка «Пшеничной» была полная. Парочка тостов, и осталась всего треть. А под столом уже два пустых пузыря.

— Я те, Леня, ответственно заявляю, — врач закончил с огурцом и потянулся к сосуду. — Алкоголизм — это хронический фактор. А мы ж не хроники, — он маслено улыбнулся и принялся по новой разливать. — Мы ж эпизодически, Леня… Эпи-зо-ди-чески.

— Любые эпизоды можно вписать в периоды. А периоды в хроническую систему, — действие нейтрализатора уже давно закончилось, поэтому язык Четыре_пи заплетался.

— Чет я не понял, Леня… Ты не доверяешь мнению советской медицины, — брови Белова создали ломаную линию. — Коля, слышишь, он не доверяет…

— Я же говорю, никакой гражданской соз… — Кузнецов громко икнул. — Нательности.

Они снова выпили, потянулись к скудным закускам: квашеная капуста, огурцы, нарезанная молочная колбаса и хлеб. И все это уже заканчивалось.

— Вы жалкие, примитивные представители своего вида, — горько произнес Четыре_пи.

— Не, он нас и вправду не уважает, — Иван укоризненно стащил последний кружок колбасы. — Ты, товарищ учитель, не понимаешь элементарных истин…

— Не понимает, — согласился Коля, промахиваясь капустой себе в рот.

— Мы последний оплот сельской, мать его, интеллигенции, — Белов прикончил колбасу и понюхал хлеб. — Вот скажи мне, почему мы пьем? Скажи, ты же у нас умный… — Голос у него разъезжался и хлюпал.

— Потому что вы алкоголики? — с непонятной надеждой спросил Четыре_пи.

— Нет! — врач неожиданно врезал кулаком по столу. Рюмки звякнули, а в бутылке всколыхнулись остатки. — Потому что мы пытаемся примириться с действительностью. Ладно, Коля… Он агроном. Ему на роду написано поля сеять. А я… я хотел стать кардиохирургом. Я, между прочим, на шестом курсе самостоятельно вырезал аппендикс. Понимаешь, Леня, самостоятельно. В походе. В тайге. Не было ни медсестры, ни лампы, ни хрена не было… Только больной и я. Мне потом даже грамоту дали, и в газете заметку написали. Хорошо так знаешь, написали… Мол, молодой советский врач не побоялся…

Ваня схватил бутылку и пронес ее над рюмками. Потом потряс, проверяя отсутствие содержимого и огорченно задвинул под стол.

— Блин, водка кончилась. Ну что, давайте по последней…

Они дали и растащили остатки закусок.

— Так, о чем это я, — Белов осоловело обозрел окрестности.

— Врач, не побоялся, — Коля снова икнул. — Молодой…

— Да, точно! — обрадовался доктор. — Один! Самостоятельно. И без осложнений. И я после этого губу то раскатал, думал, меня куда-нить в Бурденко распределят, или в Склифосовского. На худой конец в городе оставят… На те, выкусите! — Белов продемонстрировал увесистый кукиш. — Они меня засунули в эту дыру. Дырищу! Клизмы ставить! Меня! И как после этого мириться, Леня?!

— Да угомонись ты, Ванечка, — потревожив мозжечок, сменил позу Кузнецов. — Ты уже два года в этой ссылке оттарабанил. Через год поедешь в свои Бурденки.

— Кто ж меня туда возьмет, Коля, — Белов плаксиво опустил щеку на стол. — Я ж дисквалифицировался почти. Я ж тут отрезан от всей мировой медицины… Как тут не пить!

— Все в твоих руках, — провозгласил Четыре_пи. — Все мы тут в дыре, но из дыр вылазят. Я бы даже сказал, вылетают. Надо только кое-что исправить. Вот как снабжение подойдет… — Он осекся, осознав, что сболтнул лишнего.

— Какое к черту снабжение! — взвился Белов. — Тут мозгами нужно снабжать! Да я вот этими руками… Походным ножом… и шил потом рыболовным крючком с леской. Вот этими вот руками, — доктор потряс пятернями перед носом Четыре_пи. — Слепую кишку держал.

Запал у Белова закончился, и он снова положил голову между тарелок.

— Достал ты уже всех своей походной кишкой, — сказал Коля. — Как напьешься, так эту шарманку на полную включаешь.

— Дурак, я человека спас, — утробно отозвался Ваня. — В полевых условиях.

Кузнецов пошарил под столом, тяжело вздохнул и, пошатываясь, вышел из комнаты. Через минуту вернулся, баюкая в руках четвертную бутыль с мутным содержимым.

— О! — тут же перестал хныкать врач. — Жизнь налаживается.

Коля взгромоздил сосуд в центре стола и с удовлетворением откинулся на спинку стула.

— Откуда ты это взял? — изумился Четыре_пи. — Ведь мы все выпили.