Рациональность, Наука, Культура - Порус Владимир Натанович - Страница 2

Этим вызывается моя критика постмодернизма как философии. Я вижу в этом "зрелом сознании увечной эпохи" (М. Эпштейн) симптом болезни, ведущей к одряхлению и смертному изнеможению культуры. Популярность постмодернизма вполне объяснима: ведь культурная ориентация на абсолютную ценность Человека утомительна, тогда как ироническое отношение к культуре, превознесение сиюминутности и малости человеческого существования - привлекательно и соблазнительно. Хотелось бы надеяться, что философы нашего времени вспомнят урок Одиссея, слушавшего песни сирен, но не последовавшего их гибельному призыву.

Я выражаю самую искреннюю благодарность всем моим друзьям, учителям и коллегам, в сообществе которых сформировались мои взгляды, за постоянную и критическую поддержку. Особая благодарность - литовской фирме "Статус" и лично г-ну Владасу Беляускасу за щедрую и бескорыстную финансовую поддержку, без которой издание этой книги было бы сильно затруднено или даже невозможно.

Москва, ноябрь 2002 г.

I. НАУЧНАЯ РАЦИОНАЛЬНОСТЬ

Парадоксальная рациональность

(очерки о научной рациональности)

Введение

Рациональность - волнующая загадка. Удивительный факт: хотя без обсуждения этой темы не обходится практически ни одно современное философско-методологическое исследование, хотя споры вокруг проблемы рациональности не утихают и становятся все более острыми, хотя массив литературы, прямо или косвенно посвященной этой теме, увеличивается лавинообразно1, нет ни общепринятого определения понятия "рациональность", ни согласия в том, что считать проблемой, связанной с этим понятием. Более того, высказываются сомнения в том, что это понятие вообще необходимо в философии и методологии науки. Такое положение можно назвать скандалом в философии. Но вспомним, что ряд подобных скандалов в естественных науках, в математике, в гуманистике дал мощный импульс развитию этих сфер знания (например, знаменитые "скандалы" с понятиями "бесконечно малой величины", "вероятности", "множества", "силы", "личности" и др.). Вспомнив, продолжим дискуссию.

Говорят, что проблема рациональности - сверстница самой философии, ее родословную можно возвести к Пармениду и элеатам. Во всяком случае, она давно тревожит философов. В наше время тревога возросла. Причин тому немало. Но, пожалуй, главная - это трудные времена, наступившие для рационалистического мировоззрения: парадоксы современной цивилизации, связывающей как свои жизненные надежды, так и смертельные с прогрессом науки и техники, противоречивость целей и ценностей этой цивилизации, обнаружение противоразумности исходов той деятельности, которая, казалось бы, вполне контролируется разумом, оскудение духовного бытия на фоне гигантского роста информации, наконец, реальность бесславной катастрофы, которую ощутило еще недавно мнившее себя бессмертным и всемогущим человечество.

Все это, конечно, не могло не усилить сомнения в прочности фундамента рационализма, в котором естественное место занимает понятие "рациональности" - соответствия Разуму, разумности. Не слишком ли вольно мыслители разных эпох обращались с этим понятием? Говоря о разумности бытия, деятельности, мышления, они как бы предполагали ясным вопрос о Разуме. Если известны его основные свойства, рациональность чего бы то ни было не составляет никакой проблемы: наличие этих свойств свидетельствует о рациональности, отсутствие - о нерациональности, наличие противоположных свойств - об иррациональности. Остается только установить эти свойства.

Есть соблазн проследить исторический путь, обозначенный классическими попытками решения этой задачи. Но путь этот слишком долог. Поэтому доверимся читателю, знакомому с идеями Аристотеля и Платона, Декарта и Спинозы, Канта и Гегеля, и вместе с ним выйдем на самый близкий нам по времени отрезок этого пути.

"Откуда берет начало упорный поиск рационального? Возможно, это реакция на саморазрушение современного мышления... спор о рациональности есть, скорее всего, спор о границе, до которой докатилось это саморазрушение. Рационалист борется уже не за какие-либо частные моменты своего мировоззрения, а за саму возможность его принципиальной защиты. Эпицентром этих споров сегодня стала наука - последний бастион, сопротивляющийся демифологизирующей работе человеческой критики", - констатирует современный исследователь2. Действительно, естественно стремление философа, осмысливающего трагическую ситуацию глобального "саморазрушения" мысли, утратившей веру в, казалось бы, незыблемые ее основания, вернуть эту веру хотя бы простым указанием на сферу, в которой эти основания остались прочными. Такой сферой, начиная с известного исторического момента, считалась наука - парадигма рациональности3.

Если наука - воплощенная рациональность, то критерии рациональности совпадают с критериями научности. Такое переименование выглядит привлекательно: наука - более "ощутимый" объект, чем Разум. Напрашивается путь: исследуем этот объект, установим его сущностные, необходимые черты, закономерности существования и развития - и получим рациональность в ее высшем проявлении: "научную рациональность".

Переключение внимания на "научную рациональность" как будто избавляет философскую методологию от "эссенциализма" - спекулятивного рассуждения о "сущностях", якобы стоящих "за спиной" у реальных объектов, доступных эмпирическому исследованию. В свое время критика "эссенциализма" К. Поппером произвела такое сильное впечатление на современных философов науки, что рассуждения о том, что такое рациональность per se, стали считать признаком дурного тона. Вместо этого предпочитали вычленять, обобщать и анализировать свойства и характеристики научного мышления, проявляющиеся в действительной практике научных коммуникаций. Выходило, что если наука рациональна, то этим она обязана наличию этих свойств и характеристик.

Этих, но... каких именно? Почему одни характеристики и свойства следует считать описаниями научной рациональности, а другие - нет? Или - почему одни характеристики являются в большей степени рациональными, чем другие?

К. Хюбнер выделяет пять основных форм интерсубъективности (т.е. общезначимости, обеспечивающей продуктивную интеллектуальную коммуникацию), в которых проявляет себя рациональность: семантическую интерсубъективность (ясность и общая приемлемость понятий и построенных из них суждений), эмпирическую интерсубъективность (обоснованность чьих-либо высказываний эмпирическими фактами, бесспорными для всех участников дискуссии), логическую интерсубъективность (обоснованность высказываний логическими выводами), операциональную интерсубъективность (ясность, воспроизводимость и общеприемлемость определенных образцов деятельности), нормативную интерсубъективность (ясность, понятность и общее согласие относительно правил поведения). Заметив, что эти формы соответствуют лишь имеющимся интуициям и "что претензии на точные дефиниции в данном случае не могут быть выдвинуты", он делает характерную оговорку: таким путем можно избежать недоразумений, связанных с "эссенциалистской" трактовкой проблемы рациональности. "Меня интересует не чт такое рациональность как таковая, а в каком смысле употребляется сегодня это слово. Следовательно, я пытаюсь только, говоря словами Витгенштейна, выработать правила нашей современной "языковой игры", пронизанной идеалами науки"4. Иначе, о рациональности можно говорить по правилам, принятым в современной культуре, язык которой испытывает мощное воздействие науки и ее истории. Интерсубъективность понятий и суждений и есть то, что мы называем рациональностью.

Но интуиция "интерсубъективности" ведет к выводу, чрезвычайно важному для К. Хюбнера, но шокирующему для тех, кто видит в науке и только в ней парадигму рациональности: большинство противопоставлений "рациональной науки" и "иррационального мифа" неверны и не имеют убедительных методологических оснований. Если рациональность - это многообразие форм интерсубъективности понятий и суждений, то миф не менее рационален, чем наука.