Горгона и генерал (СИ) - "tapatunya" - Страница 55

Трапп никогда прежде не задумывался о том, была ли ему верна Гиацинта все это время, да и слово «верность» не подходило этой женщине, как не подошли бы молитвенник или пяльца с вышивкой. До этого он всегда верил, что ему достаточно обладать ею, не задавая вопросов и надеясь лишь на то, что и частичка её неуловимой души тоже принадлежит ему. Пусть даже самая крохотная.

Так откуда же пришли эти злость и жадность? С каким пор он захотел Гиацинту лишь для себя и что он мог предложить ей взамен?

Всё свое состояние? Пусть.

Преданность? Что ей с того?

Всю страсть, на которую он способен? Да сколько этой страсти в нем еще осталось!

Всё это было так дешево, так мелко.

И душило Траппа, забивая легкие невидимой колкой пылью.

Возможно, никогда прежде он не казался себе таким жалким и слабым.

Отвратительным он себе казался этой ночью, и не было в нем ни великодушия, ни щедрости, ни понимания, ни терпения. Ничего светлого.

Одна яростная, неразумная жажда, туманящая разум.

Старый глупый генерал, впервые в жизни увидевший себя в полный рост.

Гиацинта пришла еще до завтрака, когда Найджел брил Траппа, а генерал мрачно разглядывал в зеркало свое серое лицо с черными тенями под глазами.

Она была обворожительна в светлом платье с алыми разводами и в легких утренних украшениях, бросающих отблеск на безмятежное лицо.

— Доброе утро, — пропела горгона, очаровательно улыбаясь, — снизу доносится волшебный аромат кофе, а вы все еще прихорашиваетесь? Ступайте, Найджел, — забирая у него из рук бритву, кивнула она на дверь, — я сама закончу.

Её несчастный жених бросил вопросительный взгляд на генерала, дождался одобрительного кивка и поплелся прочь.

— Знаешь, мой дорогой Бенедикт, — проворковала Гиацинта, осторожно проводя бритвой по его коже, — о чем я вдруг подумала?

В её близких глазах была лишь матовая благожелательность, и ничего больше.

— Меня утомило это путешествие, — продолжала она, — и я, пожалуй, перезимую здесь, у Ливенстоуна. Как представлю, сколько времени нам еще провести верхом, так мурашки по коже, — еще одна беспомощная улыбка слабой женщины. — Замок достаточно уединен и далек от столицы, чтобы никто не прознал, что я здесь. Ливенстоун живет скромно и будет рад компании, я уже получила его приглашение.

Трапп отвел её руку подальше от своего горла.

— Сбегаешь, любовь моя? Бросаешь меня, как Джереми?

— Сравнил себя с маленьким ребенком! — хрустально рассмеялась она, с укоризной погрозив ему бритвой.

— Но у тебя не получится остаться здесь, Гиацинта.

— Почему это? — заносчиво воскликнула она, смочила полотенце в теплой воде и начала смывать пену с щек генерала.

— Ты же уже приняла задаток на мое убийство, правда? Нехорошо обманывать ожидания заказчиков, подумай о своей репутации, дорогая.

Руки горгоны слабо дрогнули, и она быстро прикрыла глаза ресницами.

— Что ты предлагаешь? — спросила ровно и спокойно.

— Не отходи от меня ни на шаг, пока…

— Пока не наступит время тебя убить? Это твой план? — гнев окрасил её лицо в розовые тона. — Сколько самолюбования и самодовольства, Бенедикт! Ты так уверен в своей безопасности? «Это же всего лишь горгона, она никогда не причинит мне вреда», — так думаешь ты? Считаешь меня своей ручной собачкой?

Он перехватил её руки, прижимая негнущуюся, окостеневшую Гиацинту к себе.

— Это ты про себя так думаешь, не я, — засмеялся Трапп, ловя губами её холодные губы. Гематома отворачивалась и упиралась ладонями в его грудь, но пока еще не пустила в ход стилеты, что давало призрачную надежду на то, что они все же помирятся. — Прости меня, — прошептал он, — я просто познаю ревность. Никогда прежде не видел ее так близко.

— Что мне с того? Я почтенная вдова и не обязана тебе ничего объяснять!

— Я же пытаюсь извиниться!

Она перестала сопротивляться и ответила на его поцелуй — нежный, осторожный, примирительный.

— Без всяких вопросов? — спросила недоверчиво.

— И без всяких ответов. Пусть будет так.

Она умиротворенно вздохнула и села к нему на колени, обвив руками шею.

— Ливенстоун платит мне за информацию, — призналась Гиацинта. — Я пишу ему несколько раз в неделю, рассказывая столичные сплетни и придворные секретики. Видишь ли, ему нужна пища для его романов, а в этой глуши ничего вообще не происходит. Мне одновременно давали деньги за одно и то же Варкс и Ливенстоун, — похвастала она. — Я молодец?

— Молодец.

— А за то, что я привезу ему живого генерала, он обещал заплатить мне втрое больше обычного.

— Ты меня сюда привезла? — спросил Трапп, развеселившись.

— Ну не сам же ты сюда попал! Я предупредила Ливенстоуна, когда и где ловить нас на тракте…

— Как вы вообще познакомились?

— На похоронах моего первого мужа. Ливенстоун высоко ценил маршала Стетфилда как непревзойденного рассказчика, и так страшно расстроился из-за того, что тот свернул себе шею, что мне пришлось его утешить новыми небылицами. Так и повелось. Так что я почти соавтор!

— Книг, которые никто не читает?

— А зря, — пышная грудь перед самым его носом поднялась и опустилась. — Там столько жарких историй, посыпанных приправой иносказаний. Но Ливенстоун в жизни не признается в нашем сотрудничестве из-за опасения, что это бросит тень на его славу.

— Какую славу?

— Будущую. Ну как твоя ревность? Подохла в муках?

Трапп прислушался к себе, но обнаружил в потемках своего разума лишь желание запереть двери, заколотить окна и вытряхнуть горгону из её платья.

— Пойдем завтракать, — сказала она, правильно оценив направление его мыслей.

Он придержал её за локоть.

— Ты поедешь дальше со мной?

— Ну разумеется, — фыркнула она так спесиво, словно он задал самый глупый вопрос в мире. — Свою репутацию надо беречь!

«Ах, Катарина, Катарина, как ты могла быть такой идиоткой», — яростно ругала сама себя Гиацинта, трясясь в седле. Опять шел отвратительный дождь, который затекал ей за шиворот, в теле ныла каждая косточка, а задница от седла болела так, что порой на глазах выступали слезы.

Почему она не осталась в уютном замке Ливенстоуна?

Зачем ей тащиться через всю страну на этот паршивый юг, чтобы стать соломенной вдовой на берегу, ожидавшей, когда Трапп навершится своих подвигов в море?

Было столько мест в этой стране, где она могла переждать, пока король и генерал выяснят, у кого яйца звонче, но нет!

Ей нужно было цепляться за Бенедикта, как последней дуре.

Гиацинта вздохнула, мечтая о хотя бы коротеньком привале. Внизу живота предупреждающе наливалась тяжесть, и в дороге это было ужасно некстати.

— Цинни, — насупленно сказал Джереми, удивительно тихий сегодня, — не обижай генерала. Он вроде ничего.

«Вроде ничего», — это была довольно слабая характеристика.

Трапп был совершенно невыносимым, и вот уже несколько месяцев она угрюмо советовала самой себе держаться от него подальше.

Тяжело было быть так близко — и даже иногда больно.

Душевные терзания — роскошь богачей. Такой разменной монете, как Катарина, ни к чему были всякие сердечные сложности.

У неё был простой и понятный жизненный план, который вспыхнул в её голове в тот самый день, когда мама Джейн привела её в особняк Бригсов, и маленькая Кэти навсегда исчезла из этого мира, уступив место Гиацинте.

Что за вычурное имя.

Но к этому имени прилагалось многое: жизнестойкость и изворотливость, лживость и целеустремленность, желание преуспеть и навсегда забыть о том пропахшем дешевыми духами и алкоголем борделе, к котором Катарина провела первые пять лет своей жизни.

Маменька наградила её тремя никчемными отцами и смазливой внешностью, и на этом наследство исчерпывало себя.

Впрочем, методы у них с матерью были практически одинаковыми, и с мужчинами им не везло обеим.

Когда Гиацинте было пятнадцать, она довольно умело изображала из себя беззащитную и невинную девочку, но вскоре пришлось расстаться и с невинностью, и с беззащитностью. Бесполезным оказалось и то, и то.