Горгона и генерал (СИ) - "tapatunya" - Страница 22

Она издала какой-то неопределенный звук.

— В четырнадцать лет стало понятно, что моя акробатическая карьера грозит перерасти в проституцию, — вдруг сказала она, видимо решив пройти до конца по пути своего низвержения из богатой семьи. — Тогда я поступила на службу к одной обедневшей аристократке. Это было в городе Пьорк. Провинциальная дыра. Прислуживала и все время училась — как держать спину и какими столовыми приборами пользоваться. Она занималась подготовкой инженю, и я вечно подглядывала и подслушивала. Я мечтала стать знатной дамой. Иногда я заводила близкие знакомства с джентльменами её круга — надо же мне было на ком-то тренироваться в искусстве обольщения… Тогда-то мы и познакомились со Стетфилдом. Мы придумали мою биографию вместе с ним. Он всё обо мне знал, мой первый муж.

— Я его недооценивал. Старикану хватило пороха жениться на уличной пройдохе и не моргнув глазом ввести её во все светские салоны.

— Взамен он получил красавицу-жену, которой хвастался напропалую. Более-менее равноценная сделка. И, кажется, эта авантюра изрядно его веселила.

— Крауч узнал о вашем прошлом?

— Крауч, — Гиацинта вздохнула, — об этом так и не узнал. Иначе он бы не требовал от меня брака… От уличных девиц требуют совсем иного, знаете.

— Только не заводите унылой шарманки о своем трудном детстве. Я наслушался вдоволь таких историй от маркитанток. Все они мечтали быть белошвейками.

Она помолчала, приглядываясь к нему.

— Вы изменились ко мне, — заметила Гиацинта прохладно. — Это из-за того, что узнали правду о моем прошлом?

Он слишком давно подозревал что-то такое, чтобы это его изменило.

Скорее, слишком тяжело ему давалась история с Авророй. Шагая в синеватых летних сумерках рядом с Гиацинтой, Трапп снова и снова спрашивал себя: возможно ли, чтобы она не понимала, чем её распоряжение может обернуться для служанки?

И ему очень хотелось сказать себе: нет, не понимала.

Хотелось обнять её или взять на руки, потому что у неё был действительно адский день, и она была преисполнена страха и сожалений, и еще наверняка каждую минуту спрашивала себя, имеет ли её возлюбленный король хоть какое-то отношение к этим гвардейцам, и путь сверху вниз оказался так короток. Вчера еще ты была увешанная бриллиантами и сияла на балах, а сегодня тащишься по сельской дороге в убогую деревушку, и всё, что у тебя осталось — это ссыльный преступник, который сравнивает тебя с маркитантками, которые всегда следовали за армейскими обозами.

— Простите, — Трапп нашел её руку и поднес к губам. — Плохой день.

В конце концов, он отправлял на смерть легионы — и что теперь с этим делать?

— Мы приедем в столицу, — пообещал генерал, — и у вас будет всё, чего вы пожелаете. А там мы разберемся, что к чему. Что происходит в вашей жизни и что произошло в моей… много лет назад.

— Вы считаете меня пустоголовой куклой, правда? — спросила Гиацинта с любопытством.

— Вы очень опасная кукла, — ответил он задумчиво. — Мне бы не хотелось пополнить собой вашу коллекцию мужчин, которыми вы вертите ради своей пользы.

— Не пополните, — пообещала она и в ответ поцеловала его руку, — я очень много вам рассказала сегодня. Мы могли бы ведь быть друзьями, Бенедикт?

— Смена тактики, моя дорогая? — он рассмеялся, отбрасывая все мрачные мысли.

Новое приключение — вот что было действительно важно.

— Вы недоверчивый старый медведь, — покачала она головой. — Упрямый, ворчливый, грубый вояка. Но однажды… однажды вы начнете мне верить.

— Никогда.

— Вот увидите, — она широко улыбнулась, ослепительная даже со своим пылающим носом.

Непобедимая, неунывающая, неутомимая.

Очень-очень опасная — особенно для недоверчивых старых медведей.

— Расскажите мне о Джереми.

— Джереми? — горгона улыбнулась, и генерала снова поразила та нежность, которая всякий раз появлялась на её лице при упоминании этого имени.

Такое невозможно было ни скрыть, ни подделать.

Эухения неподвижная, как статуя, сидела возле огня.

Трапп, не задавая лишних вопросов, расстелил для них с Гиацинтой одну постель на двоих — плащ и лапник, он обожал ночевки в лесу.

Сейчас, вдыхая запах костра и прислушиваясь к звукам леса, он ощущал себя непривычно живым.

Как будто вместе с замком, который они покинули, он избавился от ощущения затхлости и трясины.

Небо, звезды, земля, женщина.

Как будто он снова молод, и всё зависит от него.

Горгона переносила походные условия со смирением человека, для которого пышные покои и горничные были скорее исключением, нежели правилом.

— Джереми, — протянула гематома, пристраивая его руку под своей щекой поудобнее. Траппу даже показалось, что она взобъет его, как подушку. — Почему бы и не рассказать вам? Я сто лет не говорила так много правды сразу, очень странное ощущение. Как будто кто-то щекочет тебя изнутри. Джереми — мой младший брат.

— Тоже названый?

— Какая разница? Это случилось, когда мне было десять лет. Мы выступали в одном городке на востоке. Представление еще продолжалось, а мы, мелкие, в это время…

— Обчищали зевак?

— Сказать, сколько монет в ваших карманах?

— Сколько? — Трапп положил руку ей на затылок и прижимал к себе. Его правда утомляло её ерзание.

— Тридцать золотых и двенадцать серебряников.

— Тринадцать, — он улыбнулся и поцеловал её в висок. — Итак, вам было десять лет.

— Примерно. Я не знаю точно год своего рождения. Мы работали с публикой, когда незнакомая женщина взяла меня за руку и куда-то повела.

— К стражам порядка?

— Я тогда не думала об этом. Она вкусно пахла, и у неё было красивое платье, и она сунула мне булочку, и мне было действительно интересно, что будет дальше.

— Дорогая, вы с раннего детства были такой авантюристкой?

Она захихикала, и тепло её дыхания коснулось его шеи.

— Женщину звали Джейн Бригс. Она привела меня в свой дом и дала имя: Гиацинта. Так звали её дочь, которую она потеряла. Мамочка Джейн сошла с ума от горя и в каждой девочке видела своего ребенка. О, это был славный год. Я была настоящей принцессой, знаете? Множество кукол, и книжки, и собственная комната. Меня даже научили читать и немножко рисовать, и играть на пианино. Меня обожали. Клянусь, никогда в жизни я не жила так хорошо.

— Так у вас даже имя не настоящее? — спросил Трапп с какой-то обреченностью. — На самом деле вы Бэсси или что-то в этом роде?

— Да что с вами такое, — рассердилась гематома. — Вы уже второй раз называете меня этим именем! Признайтесь честно, в вашей жизни была некая Бэсси? Возможно, горничная? Или порочная гувернантка, лишившая юного Траппа невинности?

— Вот об этом вы думаете?

Горгона высокомерно попыталась задрать нос, стукнулась лбом о подбородок Траппа, ойкнула и засмеялась.

— Она так и будет сидеть всю ночь у костра? — шепотом поинтересовалась она, указывая на Эухению.

— Скоро я её сменю. Но она может так просидеть трое суток кряду.

— Откуда вы знаете?

— Однажды мы с Эухенией это проверили — кто дольше может просидеть неподвижно без всякого сна. Она меня почти победила.

— Трое суток? — изумилась горгона. — Серьезно? Вы трое суток сидели неподвижно друг перед другом? Такие у вас были развлечения?

— Мы провели вместе десять лет, — напомнил Трапп, — чем, вы думаете, мы все это время занимались?

— Я очень стараюсь об этом вообще не думать, — пробормотала она.

— Между прочим, — торжественно и громко заявил Трапп, — Эухения, чтобы её черти слопали, лучшая женщина в моей жизни.

Неподвижная фигура возле огня подняла руку, словно приветствуя эти слова.

— Так что там с Джереми? — вернулся к прежней теме генерал.

— Джереми был младшим сыном мамочки Джейн. Ему было три года. Сладкий, ласковый малыш, который повсюду ходил за мной по пятам, цепляясь за мою юбку. Я играла с ним, как с куклой. А потом Джейн умерла, а её муж всё это время терпел меня только из любви к своей сумасшедшей жене. Он-то был нормальным, он-то понимал, что я всего лишь случайный ребенок с улицы. Поэтому сразу после похорон меня решили отправить в сиротский приют. Тогда я украла столовое серебро и Джереми, и рванула на поиски своей труппы.