Дикие - Пауэр Рори - Страница 48

— Конечно, — говорит директриса, судорожно кивая.

Риз вздыхает, и напряжение немного отпускает ее. Она расслабляет плечи и наклоняет голову.

— Поищи еду, — говорит она мягко. — А я возьму воду.

— Спасибо, — говорю я. — Мы быстро, обещаю.

Директриса жмется к стене, растопырив пустые ладони, так что я отворачиваюсь — пусть за ней следит Риз, если захочет. У книжного шкафа во всю стену стоит холщовый рюкзак, уже наполовину заполненный коробками с патронами, поверх которых лежит пистолет. Я беру пистолет, проверяю предохранитель и передаю его Риз. Может, у нее и повреждено плечо, но я никогда раньше не стреляла из пистолета, и у нее получится лучше. Возможно, она даже вспомнит, чему я ее учила.

Она прячет пистолет за пояс джинсов и приседает на корточки у бутылок с водой. Пластиковая упаковка вскрыта, и несколько бутылок вывалились на пол.

— Ты возьми вон то, — она кивает на коробку рядом со мной, полную упаковок вяленого мяса и крекеров. — А я захвачу несколько сигнальных шашек. И аптечку.

Я под завязку набиваю рюкзак едой. Странно: на дне коробки лежит стопка бумаг, словно директриса упаковала в дорогу школьные записи. Я достаю их и пролистываю, а Риз заглядывает мне через плечо, но шрифт слишком мелкий, а глаз болит, так что я просто заталкиваю их поглубже в рюкзак. Посмотрю позже.

Риз возвращается к воде, но через пару секунд зовет меня, и я, сощурившись, смотрю на нее. Она держит в руке бутылку с открытой крышкой.

— Что?

— Ее уже открывали. Кольцо сорвано.

Я припоминаю, как директриса стояла над бутылками, когда мы вошли. В руках у нее что-то было. Я поворачиваюсь к ней, стараясь поймать ее взгляд, но она смотрит прямо перед собой.

— Только одна?

Риз берет другую бутылку из упаковки и скручивает крышку.

— Эта тоже.

Я подползаю к ней, и мы вместе проверяем остальные бутылки. Каждая, все до единой, открываются легко, и на каждой сорвано кольцо.

— Черт, — говорю я, но Риз уже на ногах и надвигается на директрису.

— Что вы с ними сделали? — тихо спрашивает она.

Пол под моими коленями влажный, и вода пропитывает джинсы. Директриса что-то сделала с бутылками, но что?

Я подношу одну из бутылок к свету. Сперва я ничего не вижу, но потом… Осадок на дне, россыпь крупиц черного пороха.

Риз замолкает, когда я проношусь мимо нее. Директриса пытается увернуться, но я цепляю ее пальцами за карман на брюках и подтягиваю к себе. Я права — я знаю, что я права, и хотела бы, чтобы это было для меня неожиданностью, но все это мне уже знакомо. Все повторяется снова.

— Гетти, — говорит Риз, — что такое?

Директриса пытается вывернуться, но я вдавливаю плечо ей в грудь, прижимая ее к стене.

— Проверь патроны, — говорю я. — Сама увидишь.

— Я не хотела никому зла, — молит директриса. — Я только хотела помочь.

— О, — говорит Риз у меня за спиной. Мне не нужно оборачиваться, чтобы понять, что она нашла. Часть патронов вскрыта, как учили нас старшие девочки из ружейной смены. Я не знаю, кто и как впервые обнаружил, что щепотка пороха может сделать с телом, зараженным токс. Никто не рассказывал, а я не спрашивала. Но я знаю, что умирать от такого будешь медленно — как будто погружаясь в сон, с той только разницей, что этот сон наполняет тебя болью.

— Вы насыпали в воду порох, так? — говорю я. Мое лицо так близко, что слюна брызжет ей на щеку.

Прежде чем я успеваю увернуться, она берет мое лицо в ладони и смотрит на меня сверху вниз, и чем ласковее становится ее взгляд, тем сильнее сжимаются ее руки.

— Послушай меня, — говорит она. — Так будет лучше для вас.

— Отпустите ее, — говорит Риз, но директриса словно не слышит.

— Они уже в пути, Гетти. Истребители с авианосца. — Она понижает голос, почти шепчет. — Ты знаешь, на что они способны.

Еще бы. Дело не в том, о чем говорили на базе. А в том, о чем не говорили. И это молчание было красноречивее любых слов.

Я отбрасываю ее руки и отступаю назад.

— Почему сейчас? У них было полтора года. Что изменилось?

— Внутри исследовательской группы кто-то заразился, — говорит она. — А кто-то из вас, девочек, нарушил карантин.

Я призываю на помощь все силы, чтобы не упасть, потому что вина обрушивается на меня и тянет на дно, но мне нельзя этого показывать. Нельзя, чтобы директриса узнала, что это были мы.

— Слишком слабые перспективы, слишком велик риск, — продолжает она. — Они не могут вылечить токс. Если бы у них была возможность проводить больше экспериментов…

— Экспериментов? — Ее слова задевают в памяти какую-то струнку, но я никак не могу ухватить мысль; закрываю глаз и проматываю события последних дней, пока не добираюсь до нужного воспоминания. Уэлч на причале, перед смертью. Они хотели проводить испытания на вас, сказала она, но я им не позволяла.

— Уэлч была на нашей стороне, — говорю я. — Верно?

Директриса хмурится.

— Я не знаю, из кого состоит «ваша» сторона, Гетти, но мисс Уэлч была категорически против того, чтобы подвергать эксперименту всё тело, если это могло привести к излишним страданиям. — Она нервно улыбается. — Лично я считаю, что она ошибалась. Теперь это очевидно вдвойне.

— Она покончила с собой. — Меня трясет, и Риз, подступив ближе, кладет руку мне на спину. — Она сделала это из-за ваших планов.

— Давайте не будем забывать, — говорит директриса, и по ее лицу пробегает тень раздражения, — что она была взрослой женщиной, способной на критическое мышление. Она сделала выбор. Я не собираюсь брать на себя ответственность за ее поступки.

Она права, Уэлч сделала выбор — она выбирала нас каждый раз, когда выбрасывала в океан зараженные продукты, каждый раз, когда заставляла нас лгать директрисе.

А я ошибалась. Все это время я ошибалась на ее счет.

Я не могу больше здесь находиться. С каждым своим промахом я копала нам яму. Этому острову будет лучше без меня, даже когда прилетят самолеты.

— Гетти, — говорит Риз у меня за спиной. Из коридора все громче доносятся голоса: девочки таскают из соседних кабинетов столы и скамьи, все, чем можно загородить двери.

Я возвращаюсь к директрисе.

— Когда прилетят самолеты?

— До темноты.

Вот и все. Один день. Все, что осталось у Ракстера, пока эскадрилья истребителей не сотрет его с лица земли. Я слышу в голове голос отца, и он говорит мне бежать, бежать как можно дальше и как можно быстрее. Так я и поступлю, но сперва мне нужно понять кое-что еще.

— Зачем возиться с водой, если нам все рано конец?

Директриса тихонько кашляет.

— Так было бы гуманнее.

— Гуманнее? — Еще немного, и я рассмеюсь ей в лицо. Поверить не могу. — Где была ваша гуманность, когда вы распылили газ?

— Это должно было сработать, — говорит директриса. — Думаю, концентрация оказалась недостаточной. С твоей подругой сработало.

На секунду комната исчезает. Я снова стою на пароме в свой первый день в Ракстере и смотрю, как Байетт смотрит на меня. Ее улыбка выглядит как то, чего я ждала всю свою жизнь; она улыбается так, будто я особенная.

— Нет, — говорю я. — Нет, не понимаю. О чем вы?

— Твоя подруга — мисс Уинзор.

У меня перехватывает дыхание. Риз тихонько матерится.

Но директриса не останавливается.

— Насколько мне известно, она успела внести значительный вклад в исследования.

— Успела? — повторяю я, хотя знаю, знаю, что последует за этими словами.

— Она умерла. — Директриса пожимает плечами. — ЦКЗ применили газ еще вчера.

Пустота внутри, как будто целый кусок меня выдрали с корнем. Она не могла умереть. Глаз щиплет от слез, меня начинает трясти.

— Я вам не верю, — говорю я. — Не верю.

— Это ничего не меняет.

Не сознавая, что делаю, я вцепляюсь директрисе в лицо ногтями. Она вскрикивает, и по ее коже струится кровь, пока я полосую ей шею. Риз обхватывает меня поперек живота, оттаскивает назад, и я бешено лягаюсь, пытаясь до нее дотянуться.