Дикие - Пауэр Рори - Страница 32

— Давай ее положим, — говорит Уэлч, — у меня скоро руки отвалятся.

Я прикусываю губу, чтобы не вскрикнуть. Ее. Это правда.

— Где они? — спрашивает Тейлор. Должно быть, она о том, кто был на другом конце рации.

— Они ее заберут, — говорит Уэлч. — Мы можем оставить ее прямо здесь.

— А как же…

Раздается свистящий звук, и дом окрашивается красным. Сквозь провалы в стене я вижу, что Уэлч держит в руке кроваво-красную сигнальную шашку, которая плюется искрами.

— Это отпугнет животных, — говорит она. Я сдвигаюсь в сторону, чтобы рассмотреть получше, пока она закрепляет шашку в ветвях березы.

До нас доносится голос Тейлор:

— Мы закончили?

Повисает пауза, и я прищуриваюсь, всматриваясь в темноту. Уэлч стоит лицом к березе, глядя в одну точку на стволе. Она молчит чуть дольше, чем должна, а потом поворачивается — видимо, к Тейлор.

— Мы закончили. Возвращаемся.

— Подожди, — шепчет Риз, как будто чувствует, что еще пара секунд, и я побегу в дом, чтобы вскрыть мешок. — Еще немного.

Тяжело ступая, Уэлч выходит из дома в сопровождении Тейлор. Тейлор выглядит так, будто ее вот-вот стошнит, и я невольно чувствую укол жалости. Может, она об этом не просила. Но ведь и я тоже.

Они удаляются по тропе, и я слежу за светом их фонарика через деревья. Луч уменьшается и бледнеет, пока наконец не пропадает из виду. Я встаю, и под ногами хрустят ветки. Я не жду Риз — просто подхватываю дробовик и бегу через камыши. Я не знаю, сколько времени у нас до прибытия флота. Я не упущу свой шанс.

Я вбегаю в дом, окрашенный алым. Черный пластиковый мешок с телом лежит у корней березы. Я останавливаюсь как вкопанная, и дробовик падает на пол.

Вот и все. Конец — а может, начало.

Я осторожно обхожу мешок и опускаюсь перед ним на колени. Вспоминаю, как в последний раз видела Байетт, как склонялась над ней, совсем как сейчас. Как она смотрела на меня, и в ее глазах читалась просьба о помощи.

Пожалуйста, думаю я и тянусь к молнии.

Пластик расходится. Молния цепляется за материал, у меня трясутся руки, и вот — вот она передо мной: землистая бледная кожа, чернильные пальцы и кудрявые рыжие волосы.

Мона.

У меня вырывается всхлип. Задыхаясь, я закрываю лицо руками. Это не она. Не она не она не она.

— Гетти?

Риз подходит и кладет руку мне на спину. Я закрываю глаз. Меня трясет от облегчения; если я встану, думаю, ноги меня не удержат.

— Это Мона, — говорю я. Конечно, мне ее жаль, но я не могу — не хочу — сдержать улыбки.

— Черт, — говорит Риз. — Тогда где Байетт?

Она садится рядом со мной и начинает застегивать мешок. Но я не смотрю, как скрывается под пластиком отекшее лицо Моны. Я смотрю на другое. Место на стволе березы, которое привлекло внимание Уэлч.

Я встаю и перешагиваю через тело Моны. От ствола отделяются завитки коры, а свет от сигнальной шашки отбрасывает причудливые длинные тени, но мне удается разглядеть нацарапанные нетвердой рукой буквы. БУ. Байетт Уинзор.

— Она была здесь, — говорю я. И это лучшее чувство на свете, упоительное, сладостное облегчение. — Смотри, она была здесь, и она была жива.

Я жду, когда Риз скажет мне, что я ошибаюсь, и напомнит, как бывает обычно, но она этого не делает. Она просто опускает подбородок мне на плечо, и наши щеки соприкасаются. Кора березы гладкая, и мои пальцы оставляют на ней кровавые полосы: серебряная рука Риз проткнула кожу насквозь.

— Как думаешь, она скучает по нам? — говорю я. Я мечтаю о том дне, когда Байетт скажет, что хотела вернуться домой так же, как я хотела ее найти.

Пауза, а потом Риз отстраняется и отступает в тень. Я поворачиваюсь к ней. «Конечно, она скучает» — все, что ей нужно сказать. Но она только смотрит на меня и молчит.

Я вскидываю брови.

— Что?

В свете ракеты я вижу, как изгибаются в улыбке ее губы.

— Тебе ведь на самом деле не нужен ответ.

— Нет, подожди. — Может, я давлю на нее. Но я не могу вынести, как она смотрит на меня — так, словно знает то, чего не знаю я. — Скажи.

— Просто… думаю, мы с тобой знаем разных Байетт, — говорит Риз и засовывает руки в карманы. — Потому что я сомневаюсь, чтобы она хоть когда-нибудь по кому-то скучала.

— Мы ее лучшие подруги, Риз. — Я смаргиваю неожиданные слезы и чувствую, как они застывают на ресницах. Она ошибается. Ради чего все это, если Байетт не хочет к нам возвращаться? — Ее лучшие подруги. Неужели ты думаешь, что это для нее ничего не значит?

— Ну… — В ее голосе появляется какая-то резкость. Предупреждение. — Давай не будем притворяться. Сперва вас было двое, а уже потом появилась я, и это нормально. Потому что с людьми всегда сложно и так бывает. Но давай не будем притворяться.

Внутри меня загустевает стыд, потому что она права, и я с отвращением понимаю, что горжусь этим — горжусь тем, что стала для Байетт гораздо ближе, чем она. Но я никогда ей этого не скажу.

— Довольно эгоистично с твоей стороны, — говорю я, — дуться из-за этого, пока Байетт пропадает бог знает где и проходит через бог знает что.

— Я не дуюсь. — Она дергает плечами. — Просто это правда. Вот и все.

Мне не стоило брать ее с собой. Я должна была догадаться, что она не поймет.

— Тогда почему ты здесь? — огрызаюсь я. Остатки стен сдвигаются вокруг нас, береза угрожающе нависает над головой, инициалы Байетт поблескивают от крови. — Зачем ты вообще пошла?

Риз молчит, но я все равно слышу. Все в ней — тоска в глазах, напряженно сжатые губы — кричит:

— Из-за тебя, Гетти.

Это уж слишком. Я даже не могу сказать, что не просила об этом, потому что это неправда: я просила, я уговаривала. Я делаю это ради Байетт, а Риз делает это ради меня.

Вот дерьмо.

— Мне нужно проветриться, — говорю я.

Нетвердым шагом я выхожу из дома в маленький двор. Под ногами хрустят стебельки ракстерских ирисов, и я вспоминаю о расставленных по школе вазах с цветами, лепестки которых, осыпаясь, чернели, и о букете сухоцветов, пристроившемся на каминной полке Харкеров среди фотографий. В первый наш визит Риз рассказала, что это свадебный букет ее родителей. Даже когда мать ушла и они убрали все фотографии, букет остался.

Неужели для нее это было настолько очевидно? Что сначала были мы с Байетт, а уже потом она? Как бы отчаянно я ни желала стать ближе к Риз, это не меняло того, что каждое утро за завтраком меня ждала Байетт. Байетт подстригала мне волосы, Байетт показала, с какой стороны мне лучше делать пробор. Байетт вставила в мое тело кости.

Я опускаюсь на крыльцо, складываю онемевшие ладони у рта и пытаюсь согреть их дыханием. Байетт — вот все, что сейчас имеет значение. Только она. Скоро люди на том конце рации приедут за Моной. Там, куда они ее заберут, будет и Байетт. И я найду способ туда попасть.

Я ставлю на Кэмп-Нэш, где расквартированы флот и ЦКЗ. От мысли, что Байетт находится за пределами Ракстера, внутри что-то сжимается. Я не знаю, какая она вне острова. Максимум, что я могу припомнить, — тот день на пароме, когда я впервые ее увидела: позади нее океан, на горизонте — Ракстер, и ее волосы развеваются на ветру. Будет ли она по-прежнему моей Байетт, когда мы встретимся на материке?

Из дома доносится какой-то звук. Я вскакиваю на ноги, хватаю дробовик. Кто-то разговаривает, и это не Риз.

Я несусь в дом. Никого, кроме нас.

— Ты это слышала? — спрашивает Риз, и я киваю.

— Может, Уэлч возвращается? Или кто-то из Кэмп-Нэша?

— Голос был другой, — говорит она. — Знакомый. Я не знаю.

— Смотри. — Я указываю через провал в стене на деревья. Кто-то движется в нашу сторону. Это мужчина.

Явскидываю дробовик. Лица не разглядеть — слишком темно, но в его телосложении есть что-то знакомое, и я медлю с выстрелом.

— Эй! — окликаю я.

Он не отвечает, но уже почти добрался до дома. Я рисую его в голове, пока он поднимается на крыльцо. Его силуэт за окном, искаженный толстым стеклом. Звук его голоса, приглушенный гудением газонокосилки. Наконец он ступает на порог, и уцелевшие половицы поскрипывают под его ногами. Он поднимает голову; его рубашка разорвана, а на щеке порез, но я его знаю. Даже в темноте я узнала бы его без труда.