Дикие - Пауэр Рори - Страница 24

— О чем ты? — Я надеюсь, что мой голос звучит достаточно беззаботно. Я это умею — умею притворяться, умею вывернуться из любой ситуации.

Но ее не так просто провести.

— О том, что ты ведешь себя по-другому, — говорит она, и я могу поклясться, что она покраснела, но она упрямо сжимает челюсть в так хорошо знакомой мне отчаянной решимости. — О том, что ты смотришь на меня так, словно наконец-то обратила внимание на мое существование.

Словно я наконец-то… Боже, да ведь она ничего не поняла. Он и правда не понимает.

— Это не…

— Так вот, — продолжает она, не обращая внимания на мой лепет, — я хочу, чтобы ты объяснила мне, что это было. — Шаг вперед, и холодное сияние ее косы касается моей кожи. — Я хочу знать, правильно ли я понимаю происходящее.

У меня перехватывает дыхание. Она ведь не всерьез? Я не привыкла к такому, не привыкла к тому, как распускается в сердце тугой бутон. Я слишком давно перестала на что-либо надеяться.

— А что, по-твоему, происходит?

— Вот это. — Она протягивает руку и переплетает пальцы с моими. Все это время она смотрит на меня и говорит так уверенно, так решительно, но я чувствую, что она дрожит, совсем как я. Совсем как если бы хотела этого так же долго, как хотела я.

А может, так оно и есть? Всякий раз, когда она ставила меня на место, когда выстраивала между нами стену… она делала это, потому что хотела меня и думала, что я никогда не захочу ее. Если что и дается Риз хорошо, так это самооборона.

Но теперь я вижу правду и понимаю, что мы делали ради друг друга, на какие уступки шли, какие обиды проглатывали. Как бы больно нам ни было рядом, ни одна из нас не могла отпустить другую.

— Да, — говорю я. — Да, правильно.

Мы не двигаемся, и я слышу только, как мое сердце отсчитывает секунды. Но вот Риз судорожно вздыхает, и мы обе смеемся и валимся друг на друга, соприкасаясь головами, потому что от облегчения нас не держат ноги.

— Ну ладно, — говорит она, и ее серебряные пальцы осторожно очерчивают линию моего подбородка. Она едва касается меня, но я чувствую ее прикосновение и загораюсь от него, как бумага от спички. Смех стихает, и изгиб ее тела повторяет мой. Когда она целует меня, с ее губ не сходит улыбка.

И с моих тоже.

Вечер. Мы снова в комнате. Покинув конюшню, мы спрятали дробовик среди елей у забора и присыпали его ворохом прелых листьев. Риз рядом, как обычно, и между нами ничего не изменилось — ничего, кроме взгляда в ее глазах и жара в моих венах.

Она валяется на моей койке и наблюдает за тем, как я меряю комнату шагами. С каждым дюймом солнца, уходящего за горизонт, внутри меня все туже сжимаются кольца ужаса. Все ближе минута, когда ворота откроются и Уэлч уведет Байетт в лес.

В коридоре девочки шумно поднимаются по лестнице и расходятся по комнатам. Скоро отбой. Мы просидели в роще до самого вечера, молча глядя, как удлиняются тени от стальных прутьев забора. Я не голодна — одна мысль о еде, подстегнутая чувством вины, вызывает у меня тошноту, — но в этот самый момент у Риз бурчит в животе так громко, что слышно с противоположного конца спальни.

Я останавливаюсь и смотрю, как Риз садится в постели, достает из кармана остатки вяленого мяса и запихивает почти всё в рот.

У нас должно быть больше еды, думаю я, чуть не вздрагивая. И было бы, если б я не помогла тогда Уэлч.

Заметив мой взгляд, Риз с трудом сглатывает и протягивает на ладони остатки, которых едва хватит на один укус.

— Прости. Ты тоже хотела?

У меня вырывается сиплый смешок. Как же это глупо. Уэлч отняла у меня лучшую подругу, а я продолжаю хранить ее секрет.

— Я должна тебе кое-что рассказать.

И я описываю все как есть, не подбирая слов. Мешки, полные еды, странные упаковки и то, как буднично Уэлч положила руку на револьвер и спросила, не совершила ли она ошибку. Я говорю, и у Риз все больше отвисает челюсть. Ее темные, широко раскрытые глаза недоверчиво смотрят на меня снизу вверх.

— Ты не шутишь, — говорит она, когда я заканчиваю.

Я киваю. Я не стала рассказывать ей про шоколад, но я действительно не вижу в этом смысла. И отчасти мне хочется сохранить это воспоминание для себя.

— Да, — говорю я. — Мы просто выбросили всё в воду.

Она ничего не говорит, только пялится в окно, сжав кулаки, и у меня начинает сосать под ложечкой. Я не могла все испортить. Не сейчас, когда между нами все только начинается.

— Ты злишься?

Она фыркает.

— Конечно злюсь.

— Я имею в виду, на меня.

Она переводит взгляд на меня и осторожно продевает пальцы в петлю на моих джинсах. Как я могла не замечать этого тепла в ее глазах, предназначенного мне одной?

— Как я понимаю, у тебя не было выбора.

Конечно, это не оправдание, но мне становится легче.

Я слышу, как Джулия идет по коридору, останавливаясь перед каждой комнатой для проверки. Мы с Риз обмениваемся взглядами и к тому моменту, когда Джулия заглядывает к нам, уже лежим вместе на нижней койке. Там, где нам положено находиться. Две послушные девочки.

— Трое, — говорит Джулия, а потом деликатно прокашливается. — Простите. Двое.

Она уходит, а я принимаюсь разглядывать пол, и мой мир сужается до полосок темноты между половицами. Через несколько часов Уэлч отправится в дом Харкеров, а мы пойдем за ней, пойдем через лес, нарушая карантин, сражаясь за свою жизнь — и жизнь Байетт.

Я смогу — ради нее. Я обязана.

Холодные чешуйчатые пальцы Риз смыкаются на моем запястье. Вокруг нас сгущается темнота, и, когда я поворачиваюсь к ней, сияние ее волос играет на нашей коже, а коса отбрасывает на потолок причудливые тени.

— Тебе нужно отдохнуть, — говорит она так мягко, что я едва ее узнаю. — Тебе понадобятся силы.

— Не могу. — За окном поднимается луна, и я могу думать лишь о том, в каком положении она была прошлой ночью, когда я отметила время. Я гоню прочь грызущую меня тревогу. — Что, если мы ее упустим?

— Я покараулю. — Матрас прогибается, когда она садится, а потом набрасывает мне на плечи свою куртку. — Спи.

Если я засну, мне по крайней мере не придется беспокоиться о том, что мы задумали. Я позволяю ей уложить себя в постель и вытягиваюсь на своей половине, оставив место для нее. Кровати в Ракстере узкие, рассчитанные на одного, но я делила кровать с Байетт с первого дня токс. Мне не привыкать.

А возможно, мне так казалось. Риз ложится рядом, и ее плечо упирается мне в грудь. Ничего подобного я прежде не испытывала. Это не Байетт, чье тело для меня почти как мое собственное. Я чувствую каждую клеточку тела, которой касаюсь Риз, слышу каждый ее вдох так, словно в мире не существует других звуков.

— Все нормально? — спрашивает она.

— Ага.

Я устраиваюсь, прячу лицо у нее на шее. Закрываю глаза в надежде, что мне приснится Риз и сегодняшний день в конюшне.

Вместо этого меня ждет Байетт, и я беру ее за руку и веду в лес. Вокруг темно, но почему-то это совсем не мешает мне, когда я зашиваю ее в саван.

БАЙЕТТ

Ясолгала, когда мне было десять.

Это было после летних каникул. Моей лучшей подругой тогда была девочка по имени Трейси, всегда одетая с иголочки, и, когда Трейси вернулась с каникул, она рассказала мне, что подружилась в лагере с новой девочкой.

Я не ездила в лагерь. Я ни с кем не подружилась.

И тогда я рассказала Трейси кое-что другое. Я сказала ей, что познакомилась с девочкой по имени Эрин, которая каждое лето ездит верхом и купается. Она ходит в другую школу, сказала я, и живет на моей улице, в нескольких домах от моего.

Я сочинила несколько писем и сказала Трейси, что они от Эрин. Еще у меня была совместная фотография с кузиной, которую я терпеть не могу, и я показала ее Трейси и сказала, что это Эрин. А потом, какое-то время спустя, я сказала ей, что Эрин нет дома, а ее мать сказала, что она больна. А на следующий день я оделась в черное и сказала Трейси, что Эрин умерла.