Юся и эльф (СИ) - - Страница 1

— Все любят котиков! — заявила Грета с той непоколебимой уверенностью, которая, как правило, знаменовала начало новой авантюры. — Ты только представь…

Я закрыла глаза, вознеся молитвы всем богам сразу, что, правда, никогда не помогало, должно быть, в силу того, что молитвы мои не имели должного материального подкрепления. И ныне небеса остались глухи. Во всяком случае, Грета не замолчала. А чудовищного вида конструкция, прикрытая пледиком — моим, между прочим, пледиком, всего-то месяц, как купленным, — не исчезла.

— …нам всего-то надо…

Гретин звонкий голосок мешал сосредоточиться… нет, не на конструкции, которая, как я чувствовала, доставит мне немало проблем в ближайшем, а тако же отдаленном будущем.

На пледике.

На моем пушистом пледике из собачьей шерсти… я три месяца копила на него! Три растреклятых месяца откладывала монетку за монеткой, отказывая себе буквально во всем!

И скопила.

А что скопить не удалось, сторговала… и Грета знает, что в тот день я вернулась, осипшая от ругани, но счастливая, как никогда прежде… это же мой подарок!

Себе подарок.

На двадцать пятый день рожденья, который мы, между прочим, праздновали!

— Ты… — я сумела разжать зубы и коснуться драгоценного пледа.

Розового.

В незабудки… теперь, правда, поверх незабудок расплывались жирные пятна.

— Ты его… — я всхлипнула, и Герда замолчала.

Она посмотрела на меня с удивлением. Перевела взгляд на плед… и снова на меня… и на плед…

— П-прости, — сказала она, чистосердечно краснея. — Я… не подумала. Увлеклась немного…

Увлекалась она постоянно, и как правило, эти увлечения не приносили ничего, помимо проблем. Взять хотя бы того эльфа, чье сердце Грета взялась покорять со свойственным ее натуре пылом. И если бедолага к любовным запискам отнесся еще со снисхождением, сонеты, сочиненные в свою честь стерпел стоически, равно как и арии в Гретином исполнении… но вот на попытке ее проникнуть в покои возлюбленного, взобравшись по виноградной лозе, сломался.

Лоза не выдержала.

Да и нервы у эльфа сдали… возможно, бедолага осознал, что в любви для Греты нет преград. А мне пришлось нанимать ей адвоката. И штраф платить… впрочем, к штрафам я даже привыкла.

— Юся, это всего-навсего плед, — Грета похлопала меня по руке. — Успокойся. Скоро мы станем знамениты. Богаты. И ты купишь себе десяток пледов… сотню…

Сотня пледов мне нужна не была. И десяток.

Одного бы хватило.

Уютного. Теплого. Способного избавить меня от осенней хандры, зимней печали, весенней тоски и летней меланхолии, которую Грета относила к издержкам моей профессии.

— Ты только посмотри! — возвестила она и плед сдернула.

Лучше бы она оставила его на месте…

— Что это?

— Клетка.

— Я вижу, что клетка…

Огромная такая клетка, которая заняла половину нашей кухоньки. И главное, прочная. Почему-то данное обстоятельство меня несказанно порадовало.

— И котик, — тише добавила Грета. — Все любят котиков…

Зверь, сидевший в клетке, недобро сверкнул желтым глазом.

Котик?

Если он и был котиком, то давно, на заре своей кошачьей юности, которая, как и человеческая, минула, унеся с собой разбитые иллюзии и пустые надежды. Кот вырос. Заматерел. Обзавелся десятком шрамов, утратил в уличных боях ухо и глаз… в общем, мы с ним сразу друг друга поняли.

— Зачем нам этот котик? — я осторожно обошла клетку.

Зверь, точно знавший, что ничего хорошего от жизни ждать не след, поворачивался, не спуская с меня внимательного взгляда.

— Ты совсем меня не слушала! — Грета хлопнула по столу, и котик издал низкий протяжный звук.

А ведь размеров он немалых… в клетке вон едва-едва помещается. Где сестрица его взяла? А главное, что она собралась с животиной делать?

Может, эльфу своему в подарок пошлет?

Эльфы любят живое…

Правда, было у меня предчувствие, что так легко я не отделаюсь.

— Смотри, — Грета погрозила котику пальцем, но тот лишь завыл громче. — Все очень просто… помнишь, средство для удаления волос, которое я придумала?

Помню.

Забудешь такое… к сожалению, сестрица моя младшая обладала неуемною фантазией, дипломом алхимика — уж не знаю, каким образом ей удалось его получить — страстью к экспериментам и небольшими, но крайне раздражающими ее усиками.

Усики эти Грета полагала единственным препятствием к своему счастью, которое после случая с балконом, осознало масштабы трагедии и вооружилось судебным запретом. И данное обстоятельство ввергло сестрицу в трехдневную печаль…

В печали Грета была страшна.

И без печали не лучше… и если все-таки говорить о ней, о нас с ней, то начать следует с матушки. Она, будучи женщиною суровой, что при ее-то профессии простительно, достигнув того возраста, о котором женщине-то и думать неприлично, все ж решилась снискать толику простого женского счастья. И жертвою ее стал некий полугном, не то польстившийся на матушкино состояние, не то и вправду очарованный ее статью. Не знаю. Впрочем, о своем отце, которого матушка поименовала ошибкой молодости, я знаю и того меньше. Да и о Гретином матушка рассказывала с превеликою неохотой.

Оно и ясно.

Грета только-только появилась на свет, когда он, не вынеся тягот семейной жизни, сбежал с молоденькою соседкой, а заодно прихватил и матушкины сбережения.

Матушка поначалу затосковала, но после, рассудив, что, если жизнь семейная не удалась, то стоит вернуться к тому, что удавалось, отправила нас с Гретой к тетке. Сама наведывалась изредка, отдавая родительский долг и, что куда актуальней, наше содержание. Тетка не была плохой, скорее уж скаредность являлась неотъемлемою частью ее натуры, которую она при всей своей к нам любви преодолеть не была способна. Как бы там ни было, детство наше, в той или иной степени счастливое, давным-давно минуло, как и юность, и младые годы, проведенные под сенью университета.

Сия задумка принадлежала всецело матушке, которая вдруг возжелала стать основоположницей династии. И если Грета никогда не проявляла особых талантов, что воспринималось как влияние дурной отцовской крови, то на меня возлагались немалые надежды. К счастью, матушка не дожила до их крушения. Что тут говорить, некромант — профессия опасная…

В наследство нам досталось известное имя, записная книжка с наставлениями, а также небольшой счет в гномьем банке, где матушка после истории с беглым супругом, хранила сбережения. Тетушка, благодаря усилиям которой в университет устроили и Грету — от мысли выдать мою сестрицу замуж она отказалась давно — пережила маму на пару месяцев.

В общем, неудачный был год…

Грета полагает, что именно тогда мой характер и претерпел некоторые, весьма пагубные изменения. Возможно, что и так, но, согласитесь, в подобных обстоятельствах оптимизму взяться просто-таки неоткуда! А если добавить, что с учебою у меня не ладилось, да и к выбранной профессии душа не лежала, и экзамены мне поставили не то из жалости, не то из уважения к матушкиной памяти, но… что толку от диплома, если работы нет? Маминых денег хватило на пару лет, но… все когда-нибудь да заканчивается, а деньги так и вовсе имеют обыкновение таять, что снег весной.

А еще и Грета…

Нет, я люблю младшую свою сестру, хотя порой и возникает почти непреодолимое желание ее придушить. Грета… скажем так, в отца она и вправду пошла, что внешностью, что характером и неудержимою склонностью к авантюрам.

Взять хотя бы эльфа…

Нет, эльфа брать не стоит, он в прошлый раз мне обошелся в полсотни золотых, которые я планировала потратить совсем иначе…

Значит, усики.

Как уже упоминала, внешностью Грета пошла не в матушку, которая, конечно, была женщиной корпулентной, форм выдающихся и весьма, как по мне, на любителя, но в отца-полугнома, а еще верней — в его гномью родню. Невысокая, плотно сбитая, она была широкоплечей и какой-то угловатой, будто наспех вытесанною из куска скалы. Впрочем, сей факт Грету никогда особо не смущал, равно как и несколько резковатые черты лица или оттопыренные уши, которые особенно умиляли тетушку… другое дело — усики.