Шестеро против Шекспира. Печальные комедии современности - Шендерович Виктор - Страница 5

. Это – движение, вместо зарядки.

. А где мой маникюрный набор? Вы не брали?

. Я?! Вы меня во всех грехах подозреваете. Между прочим, любой вполне здоровый человек может что-то куда-то положить и забыть напрочь.

. Да я из-за вас не помню даже, сколько мне лет!

. Прекрасно, зачем вообще женщине это помнить?!

. Хотела бы я на вас посмотреть, когда вам будет столько, сколько мне!

. Я, слава богу, до такого возраста не доживу!

. А я дожила и хочу все помнить! А вы мне мешаете. Вы мне вообще надоели!.. Жуир!

. Кто? (Быстро набирает что-то на смартфоне. И читает с экрана.) «Жуир, от французского, jouir“ – наслаждаться. Устаревшее – весело и беззаботно живущий человек, ищущий в жизни только удовольствий». Это я – жуир?! Вы считаете, что жить с вами – одно удовольствие?! Как же иногда мне хочется уехать от вас куда подальше, Майя Аркадьевна!

. Ну и уезжайте! У моей тети был зять. Он был дальнобойщик, а она его терпеть не могла. И каждый раз закрывала за ним дверь и говорила: «Чтоб ты туда не доехал, обратно не вернулся и в дороге не остался!» (Смягчаясь.) Надо же, вспомнила…

. Видите – сами вспомнили. Зачем нам ругаться? Мы с вами притерлись друг к другу. И я вам не так уж сильно мешаю. Вы вообще многое помните.

. Помню.

. Вот мы с вами говорили о музыке, вы пели.

. Я?!Когда?!

. Не важно. А назовите-ка мне фамилии трех отечественных композиторов?

. Композиторов? Пожалуйста. Шостакович, Римский-Корсаков…

. Ух ты! А еще…

. Еще… Еще… А еще – я не помню. Затык…

. Не беда! Давайте ассоциативным мышлением. Фамилия композитора содержит название напитка, который вы любите пить.

. Та-ак, что же я пью?.. Спирт, кефир, вода, ряженка…

. Он лучше, когда горячий…

. Кофе…Чай…Чайковский!

. Умница, идем дальше. Представьте, вы чистите картошку, куда вы выбрасываете очистки?

. В миску.

. А из миски куда?

. В ведро.

(теряя терпение). А содержимое ведра потом куда?

. Куда – в мусор… Мусоргский!

. Гениально, Мусоргский. А вот еще композитор, из его фамилии, можно сказать, лепят фигурки, посуду делают…

. Глинка!

. Наконец-то!

. Я вспомнила еще одного!

. Майя Аркадьевна, это уже шестой.

. Ну и что, пойдет сверх плана. Мендельсон. Его играют на свадьбах. Кстати, Мендельсон – отечественный композитор?

. Майя Аркадьевна, какой же он отечественный?

. А что такое? В нашей поликлинике работал врач Альфред Соломонович Мендельсон – он был прекрасный терапевт.

. Видите, скольких вы вспомнили.

. И все равно, как бы мне хотелось, чтобы склероз у меня пропал навсегда.

. Должен вас огорчить – так не бывает. Никуда я не денусь. Но, если бы это произошло, вы могли бы получить Нобелевскую премию.

. Да?! А я бы не отказалась. А сколько эта Нобелевская премия?

. Не помню.

. Я не поняла, у кого склероз? (Смотрит на часы.) Ой, из-за вас новости уже пропустила. (Переключает телевизор на новости.)

. Вчера на Донбассе снова звучали выстрелы. Украинская сторона обвиняет российскую в нарушении перемирия.

Майя Аркадьевна выключает телевизор. Звук обрывается.

. Ничего не понимаю! Что это было? Что они такое говорят?!

. Что слышали.

. У России и Украины какие-то трения? Не может быть! Чушь какая-то!.. Не хватает нам еще войны. Я вам могу сказать не понаслышке, а по собственному опыту: война – это… это… НЕ интересно! В эвакуации мы с мамой оказались на Урале, в Златоусте. Мне было четырнадцать лет, и мы работали с мамой на швейной фабрике имени Розы Люксембург: шили гимнастерки, галифе, бушлаты. На день выдавали триста граммов хлеба. Уже к обеду у меня не оставалось ни крошки, и в перерыв я прибегала к маме. «Мама, у тебя не осталось немного хлеба?» У мамы почему-то всегда оставалось немного хлеба. Для меня. Я же росла, у меня тогда уже была грудь – больше, чем сейчас! А потом папа после ранения забрал нас оттуда, и, как только Киев освободили, мы вернулись домой. Нет, война – это совсем неинтересно! Но я помню город до войны. Мы жили на Евбазе. Евбаз – это Еврейский базар. Так назывался район в Киеве, у базара. Теперь там площадь Победы. И у меня был друг. Его звали Ромка. Рома Оськин. Я называла его Оськой. Мы жили с его семьей в одной большой коммунальной квартире. А как мы играли с ним в прятки! Квартира была огромная – десять семей, прятаться – раздолье. А потом он не пришел в школу. И больше я его не видела.

. Что с ним случилось?

. Мне было десять лет, а я помню как сейчас. Это был тридцать седьмой год. Его папу арестовали, а Оську отправили куда-то в детдом. Я так плакала. Больше у меня такого друга среди мужчин уже никогда не было.

. Обижаете, Майя Аркадьевна, а я?

. А что – вы, вы же не мужчина.

(глядя на себя). Пусть так… Но я ваш друг!

. Вы не друг, вы – мой недуг.

. Майя Аркадьевна, люди, когда долго живут со своими болезнями, со временем к ним привыкают. И болезни становятся им как дети. За ними ухаживают, о них всем рассказывают. Ими гордятся. Слышали, как иногда человек говорит: у меня такой радикулит, или у меня такой артроз, вы себе даже не представляете!

. У меня не артроз.

. У вас склероз.

. Да, я многое забываю… Зато сколько я всего помню. И сколько я могла бы Оське рассказать. В том числе и про Есафова Вениамина…