Мускат утешения (ЛП) - О'Брайан Патрик - Страница 68

— Да пребудут с вами Господь, дева Мария и святой Патрик, доктор, — последовал медленный, почти сонный ответ. Глаз открылся, исключительно мягкая улыбка озарила исхудавшее лицо. — Я знал, что вы придете.

Падин сжал руку Стивена.

— Тише, Падин. — Стивен дождался, пока прекратится конвульсивное дрожание и продолжил. — Слушай, дорогой Падин. Никому ничего не говори. Ничего. Но ты отправишься в место, где к тебе будут относиться по–доброму. Там я снова тебя увижу. Снова навещу. До того ты должен есть все, что сможешь, ты меня слышишь, Падин? Господь с тобой, Господь и дева Мария.

Стивен ушел, растроганный сильнее, чем он считал для себя возможным. Даже возвращаясь на корабль после исключительно интересной беседы с доктором Редферном, он понял, что разум его далеко не столь холоден и спокоен, как хотелось бы. Лорикет (или что–то, что он принял за лорикета), вспорхнувший с группы банксий, отвлек его на мгновение. То же сделали и звуки музыки из кормовой каюты — их он услышал задолго до того, как прошел по сходням.

Оказалось, что Джек и Мартин репетировали некоторые пассажи из квартета ре–минор. Стивен заметил, что альт звучал мягче обычного, и тут же вспомнил о приглашении на обед к Джону Полтону. К счастью, он был уже одет подобающе.

— Только что видел Падина в больнице, — рассказал он, и в ответ на расспросы добавил. — Он в очень хороших руках. Доктор Редферн достойный человек. Он очень много рассказал мне о местных болезнях, причиной которых, кажется, в основном является пыль. И о настроениях каторжников. Несмотря на все свои грехи, они всегда добрые и заботливые по отношению к выпоротым товарищам, и облегчают их страдания, как только могут.

— Помню, когда в юности меня разжаловали в матросы, — поведал Джек, — то, когда кто–то получал дюжину плетей, его товарищи по столу неизбежно были очень добры — грог, оливковое масло для спины, все, что могли придумать.

— Доктор Редферн также подсказал направление для нашего предполагаемого путешествия, — рассказал Стивен, забирая виолончель, — и пришлет мне письма для некоторых уважаемых или хотя бы разумных поселенцев.

— Ты еще до тропика Козерога упоминал о путешествии, — ответил Джек, — но я позабыл, что именно ты имел в виду.

— Поскольку корабль пробудет здесь еще с месяц, я подумал, что, с твоего разрешения, мы можем недели на две отправиться вглубь суши к Голубым горам и обратно южным берегом к Ботани–Бэй. Поднимемся на борт, чтобы узнать, не нужны ли наши услуги, и съездим на север мимо поселения Полтона, пока корабль не приготовится к отплытию.

— Полностью согласен, — заверил Джек. — Надеюсь, что вы найдете феникса на гнезде.

— Кажется, будто мы уже целую вечность живем словно бродячие лудильщики, — заметил Стивен, — и, должен признаться, мне это прекрасно подходит. Никаких надоедливых склянок, никакой заботы о завтрашнем дне, никакой зависимости от других или Провидения.

— Так долго, что мне почти начала нравиться эта бесплодная земля, — ответил Мартин, окидывая взглядом равнину, покрытую (если вообще можно было так сказать) тонкой спутанной травой и низкими кустарниками. То здесь, то там возвышались эвкалипты разных видов. В целом, несмотря на участки открытого песчаника, господствовал бледный серо–зеленый цвет. Было жарко, сухо и залито солнечным светом. Равнина на первый взгляд казалась совершенно пустынной, но далеко к юго–востоку острый взгляд, а еще лучше — маленькая подзорная труба — могли различить группу крупных кенгуру, а среди далеких высоких деревьев летали стаи белых какаду.

— Говорю неблагодарно, — продолжил Мартин, — поскольку эта земля не только прекрасно меня кормит — какие перепела, какие ребрышки! — но это еще и сокровищница для натуралиста. Лишь небесам известно, сколько неизвестных растений везет этот достойный осел, не говоря уж о птичьих шкурах. Я только имел в виду, что здесь не хватает диких романтических пейзажей и вообще, чего угодно, что делает сельскую местность достойной внимания помимо флоры и фауны.

— Блаксленд{20} заверил, что дальше в Голубых горах есть дикие романтические пейзажи, — ответил Стивен. Некоторое время они не отрываясь жевали: обедали они печеным вомбатом (вся их еда неизбежно была печеной или жареной), который на вкус напоминал нежную ягнятину.

— Вон они скачут! А за ними динго.

Кенгуру, двигаясь с огромной скоростью, скрылись в низине в полумиле от них, а динго, очевидно полагавшиеся на внезапность, прекратили безнадежную погоню.

— Ну, можете называть эту землю бесплодной, — продолжил Стивен, посмотрев на запад и на восток, — помню, Бэнкс мне рассказывал: когда они впервые увидели Новую Голландию и прошли вдоль берега, земля наводила на мысли о тощей корове, у которой выпирают тазовые кости. Вы же отлично знаете, как я уважаю и ценю сэра Джозефа, и я крайне уважаю капитана Кука, этого неустрашимого моряка–ученого. Но что заставило их рекомендовать эту часть света правительству в качестве колонии, сказать не могу. Кук вырос на ферме, Бэнкс — землевладелец. Оба — способные люди, оба видели огромные местные пустоши. Какая безрассудная страсть, какое желание…

Он замолк, и Мартин предположил:

— Может быть, она выглядела более многообещающей после стольких тысяч миль в море.

Помолчав, Стивен обратился к их кочевой жизни:

— Что за прекрасное время! Лица наши, простите меня, Мартин, уже приобрели что–то вроде обычного для Нового Южного Уэльса цвета необожжённого кирпича. Думаю, мы уже увидели все, что заметили наши предшественники… кроме утконоса.

— Эму! Ехидна! — воскликнул Мартин.

— Блаксленд уверял, что ее не найти в этих краях, но они нередки в речушках ближе к побережью. Сам он ехидну никогда не видел и на деле знает не больше моего. Странно, что такое примечательное животное так малоизвестно в Европе. Я только видел чучело у Бэнкса, вскрыть его невозможно, и читал поверхностную статью Хоума в «Записках» вместе с описанием Шоу, но оба вживую его не видели. Очень может быть, что следующая — и, к сожалению, последняя — река предоставит нам экземпляр.

— Как добр был мистер Блаксленд, и какой роскошный обед он устроил, — заметил Мартин. — Я знаю, что говорю, как человек, делающий идола из своего брюха, но верховая езда и поиск образцов после стольких месяцев в море разжигает великанский аппетит.

— Так и было, — согласился Стивен. — Не могу даже сказать, что бы мы делали без него. Здесь не те края, в которых можно позволить себе заблудиться. Проплутав день в самой паршивой разновидности местных зарослей, мы бы смиренно поехали домой, если бы вообще выжили.

Мистер Блаксленд, их товарищ по Королевскому обществу, имевший обширные владения вглубь материка от Сиднея, оказал им сердечный приём и предупредил об опасности заблудиться. К югу, прямо за его владениями, протянулись обширные заросли, где листва смыкается над головой, где легко утратить чувство направления, а высохшая земля усеяна костями беглых каторжников. Он одолжил им осла, а также Бена, угрюмого бородатого аборигена средних лет, который показал им сотню полезных растений, подводил на расстояние выстрела к ужину, словно эта равнина, безликая и пустынная, была размечена указателями, направлял к малочисленным и почти незаметным их взгляду местам обитания диких зверей, разжигал костёр, а временами, когда они караулили какую–нибудь ночную змею, ящерицу, опоссума, коалу или вомбата, он строил для них шалаши из огромных кусков коры, свисавшей с камедных деревьев, или валявшейся под ногами.

Бен по неизвестным причинам был очень привязан к мистеру Блаксленду, но не к Стивену или Мартину, и его нередко раздражала их тупость. От преступников он набрался кое–какого ньюгейтского английского, и когда они засматривались на то, что казалось им нетронутым участком суглинка или жухлой травой, он высказывался: «Идиоты не мочь видеть дорога. Слепые безглазые пидоры».