Форк 1941 (СИ) - Кулаков Игорь Евгеньевич - Страница 26

И так же, как «в тот раз» в войсках была сформирована отдельная автожирная эскадрилья. Но уже весной, а не после начала войны.

Сталин, сам прочитавший послевоенные мемуары Шахурина и знавший от Рычагова (выглядевшего данные сведения в одной из книг по авиации СССР) о послевоенной судьбе того, несмотря на первоначальное желание допустить наркома авиационной промышленности к всем источникам попаданца, передумал.

Причиной такого решения оказались весьма неприятные дополнительные обстоятельства, о которых доложил Берия, чьи сотрудники из 8-го отдела откопали в одной из книг краткие сведения с итогом мутной и трагической истории 1943 года с сыном Шахурина и дочерью полномочного представителя СССР в США Уманского, и не смогшие узнать что-либо подробное у Рожкова (который, как и ожидалось, не мог обо всём на свете «читать в сети»).

Возможно, узнай Сталин и Берия о том, что «в иной истории» высокопоставленные детки, которыми руководил отпрыск Шахурина, то ли всерьёз, то ли по юношескому идиотизму (во время войны! Да ещё в такой стране, как СССР) наяривали на нацистский Рейх (подобно множеству долбо:№ов в 21 веке), его реакция была бы непредсказуема.

Но в книгах подробностей и «главного криминала» не оказалось, Рожков ничего не помнил (и знал ли вообще?) об той истории (прошла она мимо его внимания…) и Сталин просто решил не допускать Шахурина до сведений из будущего и знаний о личности потомка.

Берия же получил соответствующее указание насчёт контроля вышеупомянутых личностей…

«Высочайшим повелением» с трона большевистского монарха, техническое трио «главных за советские винтокрылые машины и двигатели для них» – Камов, Миль и Ивченко, после некоторых размышлений Сталина, ещё в прошедшем последнем мирном году получило доступ не только к «выборкам по профилю» из литературы потомка, но и возможность более полного доступа в отдел – к всем имевшимся у потомка видеозаписям и другим сопутствующим материалам в книгах.

Сцены, в общем то повторявшиеся раз за разом и, в какой-то мере, даже приевшиеся сотрудникам 8-го отдела – люди, творившие и двигавшие научный и технический прогресс на благо советской страны и населявших её, жадно рассматривали и обсуждали содержимое книг… а сотрудники втихомолку ухмылялись их непосредственности и прямо таки детскому восторгу. Особенно когда те «расшифровали» Рожкова, привлечённого одним из сержантов в какой-то нестандартной ситуации с десктопом, возникшей с просмотром чего-то там запрошенного.

Уж слишком (в ситуации полной расслабленности в стенах отдела, за родном компом, в окружении тех, кто знал его истинную суть и допущенных до знаний 21 века) его речь была пересыпана новыми техническими терминами, в какой-то мере профессионально-небрежным обращением с вычислительной техникой, отсутствующим у «местных».

У тех пиетет и естественная осторожность при работе с аппаратурой немыслимой тут ценности и важности, у него – «компьютеры с пелёнок…»

А трио было ещё то. В общем, снова – титаны мысли 20 века и казуал 21-го…

Трио прекрасно всё поняло, кто именно такой «товарищ главный инженер 8-го отдела». А Поташнику пришлось позже вести с ними отдельную непредусмотренную ранее беседу. Описывать ситуацию в докладе Берии. И размышлять о новых заботах…

В глубине территории СССР… Казань, Куйбышев, Молотов, Нижний Тагил, Свердловск и другие.

В целом, тема «новых филиалов» существующих в западной и центральной части страны, в первую очередь находящихся под угрозой вторжения и германской оккупации центров разработки и производства, позволила более-менее скрыть подготовительные меры к будущей полномасштабной эвакуации, разворачиванию промышленного производства в новых, более безопасных (и часто вообще недостижимых даже для налётов немецкой авиации) местах и, в третьих, – к более раннему овладению тем, что в «иной истории» появилось позже.

Сталин, помимо энциклопедии от МГИМО, ставшей для него основным источником знаний о «политике войны и будущего», очень придирчиво изучал оказавшуюся на компьютере Рожкова 8-и томную военную энциклопедию, изданную в 90-х годах 20 века.

Как признавался себе вождь годами позже – по многим личностям, проявившим себя в «иной версии войны», особенно по тем, по которым не было подробностей в других книгах попаданца, этот восьмитомник был тем обязательным материалом, которым он руководствовался при предварительных выводах о том, чего можно было ожидать от той или иной личности и чего требовать, назначая человека на ту или иную должность. Разумеется, кто-то не смог проявить себя, как в «иной раз», кто-то, к сожалению, вообще погиб в «этой войне» ранее, но, в целом, это было знание на каком-то библейском уровне.

При всём своё материализме Сталин понимал – знать, на что способен тот или иной человек в будущем – величайшее оружие. Не меньшее, чем сведения по «атомному молоту», ракетам и компьютерам.

Сталин провёл за время, прошедшее с начала атомного проекта, несколько разговоров с Иоффе, Курчатовым и Королёвым. Какие-то в присутствии Лаврентия, который, в отличие «от того раза» (когда всё на него наваливалось постепенно, а после войны он вообще «тогда» с головой ушёл в атомной проект), сразу волок на себе огромное количество организационной работы, какие-то – только с учёными.

Но у него была и одна беседа с академиком. Которая выходила с пределы важнейших, но всё же сосредоточенных на каком-то одном из направлений исследований – вышеупомянутых трёх «попыток СССР совершить рывок» и касалась тем, наконец-то выплывших в разговоре Иоффе с Рожковой об астрономии и… музыке, перешедшей в обсуждение науки и культуры 21 века.

Попаданец и разделивший его взгляды академик сошлись во взглядах в той, казалось бы не предвещавшей каких-то особых больших дел беседе, да сошлись так, что Абрам Фёдорович счёл возможным самостоятельно поднять данную тему при очередной встрече со Сталиным.

Несмотря на всю загруженность того подступавшей войной…

Тимошенко, Берия, Рожков и другие…

Первомай отгремел по брусчатке Красной площади слаженной поступью личного состава войск Московского гарнизона и курсантов военных училищ столицы и прогрохотал последовавшим прохождением техники. Праздничная демонстрация трудящихся прилагалась. 2-in-1, короче. Те, кому положено, отмаршировали, то, чему положено – процокало, проехало, отгремело и пролетело.

Высшее руководство, как и не первый год было принято на торжественных действах сего рода в СССР, поприсутствовало там, где заведено, а нарком обороны Тимошенко произнёс с трибуны усыпальницы коммунистического фарао… вождя мирового пролетариата торжественную речь, густо пересыпанную привычными оборотами, ритуальными (пусть и отчасти справедливыми!) проклятиями-заклятиями в адрес разжигающих войну капиталистов, мечтающих нажиться на военных поставках. Народу в очередной раз акцентировали внимание на сложную мировую обстановку, а товарищей красноармейцев и краснофлотцев (и далее всех по списку) призвали крепить оборону страны. Была упомянута мудрая политика правительства Союза, заключающего пакты о ненападении, воздух был сотряс… оглашено воззвание воплощать решения партии в жизнь… в целом, многое, но кратко было перечислено, ничего и никого не забыли. Всё сказанное, в принципе выглядело верным (особенно с точки зрения тех, кто ныне знал точно, какой день на долгие десятилетия будет считаться самым чёрным днём страны), но, в целом, всё было как всегда на парадах на Красной площади… ритуал, такой ритуал.

Снова присутствовала иностранная публика – корреспонденты, «просто» послы и военные атташе. Разумеется, и без разнокалиберных фашиков-нациков с дипломатическим флёром не обошлось. Самые важные из них по рангу – посол Шуленбург, генерал Кёстринг и полковник Кребс, выдерживая ровно-вежливые морды, не без реального интереса (и помня о предстоящих, ничего уже не решающих, но таки должных быть изложенных в Берлине на самом верху, докладах…) взирали на большевистский пропагандистско-милитаристско-праздничный ритуал в славянском стиле. Необходимо отметить, что маршал Тимошенко, видевший в книгах пару фоток, но не вникая (дел и без этого – по горло!) во все доступные в источниках подробности «того раза» с парадом, не менее усиленно «держал фасон», понимая, что «улыбаемся и машем» требовало не сколько соблюдения секретности и не демонстрациии какой-либо осведомлённости об истинных планах Германии, сколько обычных элементарных приличия, принятых в межгосударственных отношениях.