Байк, водка и холодное стекло (СИ) - "LunaticQueen" - Страница 17

Он сдвигается, выходя из него, и ложится удобнее.

— Лестер, да? — тихо спрашивает Бык, припомнив об их недавнем уговоре.

— Что? — моргает.

— Выиграли?

— А. Нет. Продули два один.

— М. Ну тогда следующие два раза за мной. И еще раз сорок.

Пустая ванна остывает.

— Я знаю, что ты не одобришь мое вмешательство, — говорит Максвелл вместо обычных ласковых слов.

И в этом еще одна его хитрость. Вряд ли, только что кончив, Бык будет с ним спорить.

— Что ты натворил? — как Максвелл и предполагал, медленно и устало спрашивает тот.

— Я написал Каллену. Он может помочь.

Бык стонет, выбираясь из-под него, и, покачиваясь, вылезает из ванны.

— Что за манера во все влезать, — сетует он, но в его голосе нет настоящего раздражения.

— Потому что я могу.

Он бродит по всей квартире, одеваясь на ходу, куря и пытаясь найти угол, в котором можно укрыться, но Максвелл все время в пределах видимости. Все время смотрит на него.

На четвертом круге по комнате он решается выслушать.

— Итак. — Максвелл опирается задом о стену рядом с окном — место, к которому тот чаще всего подходит. — Крем. Расскажи мне, что тебе сказали.

— Я думал, это у тебя план.

— Я должен знать все.

Бык стряхивает пепел в пепельницу, которую наконец удосужился достать, и пожимает плечами.

— Его взяли. Когда он пытался выяснить, что там в погрузках.

— Это я понял. Что тебе сказали? Они же… они должны были пообещать вернуть его?

Бык смотрит на него, и его глаз красный и блестящий. Он опускает голову и тяжело вздыхает.

— Они сказали, что я увижу его там же. Когда буду принимать товар. Он будет вместе… вместе с их людьми. Тогда я смогу забрать его. После того, как… после. Это единственный шанс. Если я не соглашусь… я убью его. А если соглашусь… я не знаю, что они могут сделать со всей взрывчаткой. Это может обернуться чем-то намного более плохим, чем смерть… одного парня.

— Твоего парня.

— Ты мой парень.

— И я тоже.

Максвелл обнимает себя за плечи.

— Знаешь, если ты согласишься, мы хотя бы будем знать, где он.

— Ты думаешь, что он важнее для меня, чем… чем безопасность этой… страны?

— Я думал о другом, — Максвелл щурится, — люди Каллена…

— Никаких органов, — рявкает Бык. — Это неоправданный риск.

— Выслушай.

Бык вздыхает и садится на край постели напротив него.

— Мы вытащим Крема, и тебе не придется участвовать в перевозке взрывчатых смесей.

— Они причинят ему вред. Там будет Гатт.

— Разве ты не хочешь, чтобы его арестовали?

— Его? — Бык смеется. — Он змея. Его невозможно взять. Я даже не могу сосчитать, сколько раз он уходил от копов.

Максвелл отталкивается от стены, подходит ближе и опускается перед ним на колени, чтобы он не мог отвернуться.

— С другой стороны то копы, — продолжает мысль Бык, — а у вас бобби… Нет, это все похоже на бред.

— Бык, — Максвелл кладет подбородок на его ногу, — ты сказал, что доверяешь мне.

— Ну хорошо, — он отклоняется назад, словно создавая между ними дополнительное расстояние. — Ты притащишь туда своих бобби, они возьмут пару пешек и только. Это ничего не изменит.

— Как это ничего? — теряется тот. — Мы остановим поставку. Спасем Крема. Но…

Бык наклоняет голову вбок, словно говоря: «видишь, я всегда знал, что есть но».

— Ты не сможешь больше туда вернуться. В Штаты. Ты это понимаешь? Ты расстанешься не только с неприятелями, но и со всем остальным.

— У меня там, — Бык медленно пожимает плечами, сомневаясь до последнего, — ничего нет.

Но прежде чем Максвелл продолжает, тяжело вздыхает:

— Только прошлое.

Они долго молчат, потому что фраза слишком угнетающая для обоих, чтобы не попытаться подумать тысячу и одну мысль после.

— Это ведь не все, да? — говорит Бык позже. — Не может быть все. Не может быть так просто?

— Да и… — Максвелл морщит нос, поворачивая голову набок, тем самым самостоятельно пряча от него лицо. — Все твои дела… все, чем ты занимаешься. Твоя работа. Связи. Это слишком опасно, чтобы ты мог…

— Ну нет. — Он резко поднимается, и второму приходится отползти в сторону, чтобы дать ему пройти. — Это чересчур.

Максвелл прислоняется спиной к постели, разворачиваясь, и смотрит, как тот недовольно марширует к окну. И он понимает его негодование, хорошо понимает. Эта работа уже давно перестала быть просто способом добывания денег. Регуляция потока информации, с которым он имеет дело каждый день, превратилась в хобби, в образ жизни. Он умеет это и использует все свои навыки. Конечно, с этим расстаться непросто. Но проще, чем жить в постоянном риске, зная, что тебя могут вычислить и найти. Так элементарно, как это сделал Гатт. И эти «они».

— Ты знаешь, что это для меня, — говорит Бык, рассматривая что-то за окном.

— Знаю.

— Это все, что у меня есть. Все, что я могу.

Максвелл поджимает губы, потому что думал, что это совсем не все. Показывал. Хотел, чтобы тот верил. И, может, тот просто не так выразился, но это заставляет его подумать, а есть ли они друг у друга или нет.

— Мы найдем тебе что-нибудь, — почти безучастно произносит он, в размышлениях удалясь на мили отсюда. — Ты знаешь, что мы можем.

— А мне это нужно?

Бык уходит в коридор, закрывая за собой дверь, и Максвелл понимает, что ему лучше туда не соваться. Не мешать думать. Он и так подкинул слишком много почвы для размышлений.

А потом дверь открывается, хотя никто не входит. И, может быть, это сквозняк, а, может, приглашение.

Он поднимается и идет на кухню.

Они пьют пиво, и нет футбола, поэтому это совсем не так весело. И темный Гиннесс на языке чуть слаще свинца. Бык рассматривает стенку за плечом Максвелла, наверняка наблюдая за ним уголком глаза, но не решаясь посмотреть напрямую.

Тот не смущает его, и старается больше глядеть в горлышко бутылки, чем по сторонам. Оно такое ледяное и влажное от конденсата, как осень за окнами.

На тарелке последний оставшийся раскрошенный кексик, он яркий, как картинка из мультика, но даже это не смягчает общую горечь.

— Надо сходить на матч, — задумчиво говорит Бык. — На стадион. Почему мы ни разу не ходили?

Максвелл пожимает плечами.

— Это… — Бык кривится, — так сложно. С одной стороны… моя жизнь, с другой, что-то совсем другое. Непривычное.

— И с какой стороны я? — мягко спрашивает тот, надеясь, что это не сочтется за малодушие.

Бык молчит. Он хотя бы честен.

Они живут вместе полгода, и Бык все еще смеется, когда их официально считают «парой». Что-то в его голове никогда не позволяло обозначить свою принадлежность кому-то. И хоть иногда он роняет уютные фразочки, обычно это лишь шутки. Серьезных разговоров пока не было.

Но он переводит взгляд со стены и смотрит в лицо Максвелла долго, и тяжело.

— Твои глаза, как камушки.

Наверное, стоило прибавить, как какие, потому что Максвелл упорно представляет при этом слове щебенку. И он даже думает озвучить свою мысль. Недолго.

— Я знаю, как поступлю, Максвелл.

Капли крошечными льдинками скатываются по коричневому стеклу. За окном вновь дождь.

***

Бык стоит и курит. На улице мокро и тускло. А вообще тоскливо, как и всегда осенью после дождя. Это не то, что летний дождь, сбавивший жару, или весенний, от которого вверх поднимаются запахи цветения. Унылость.

Ему не нужно оглядываться, чтобы понять, что за ним следят. Он все время чувствует это, чужой взгляд. Гатт где-то рядом. Конечно, полностью теперь ему никто доверять не может, поэтому это вынужденная мера. Бык задается вопросом, где он — в каком-нибудь переулке, слившись со стеной, или внутри одного из складов, у самого окна, приложив к стеклу нос. Он тощий и незаметный, это всегда было его сильной стороной. К счастью, сильной стороной Быка была внимательность. И торчащую у забора тень он различил.

У его грузовика заглушен двигатель. Глыба на водительском сидении открывает окно и высовывает наружу локоть. Он щурится, водя большим носом. Иногда он поднимается на сидении, словно силясь рассмотреть, что происходит за высокой стеной, закрывающей от них ряды складов. Но ничего нет.