Большая игра. Книга 2 (СИ) - Беляев Михаил - Страница 26

— Вряд ли кто-то заметил, — продолжал вполголоса рассуждать ретранслятор: — Они все были позади тебя.

— Кира меня убьёт…

Альциона смотрела им вслед, практически не сдвинувшись с места, пока они не скрылись в дверях гостиницы. К ней подошла Электра: — Сестра… Извини, что я сбежала на жеребьевке… И что это было? Юкино чем-то обидела Алголя? За что он так на неё разозлился…

— Кто знает, — хмыкнула Плеяда и, секунду подумав, опустилась на одно колено. В неверном свете полярного сияния она довольно быстро нашла застрявшую между жёстких травинок свернувшуюся, как осенний лист, контактную линзу. Электра с недоумением уставилась на девушку.

— Послушай, сестра… — Плеяда расправила на пальце линзу и внимательно её осмотрела: — Можешь рассказать мне о Юкино?

***

Двое детей бежали по тёмному, полному жутких звуков и пугающих теней лесу. Босые ноги скользили по чёрной, влажной траве. Она тянула его за руку, и, пытаясь подбодрить, что-то говорила впопыхах.

«Это же неважно…»

За спиной маячили узкие лучи фонарей, то и дело прорезавшие тьму то слева, то справа от них. Каждый раз в душе что-то натягивалось до предела, когда такой луч скользил прямо над их головами, вырывая из чёрно-фиолетового чрева ночи корявые узловатые стволы деревьев или кромешную мглу оврага. Холодные, безразличные звёзды, коими было исколото небо, едва виднелись за грязными, тяжёлыми облаками.

— Ничего не бойся…

«Ты ведь всё равно умрёшь».

— Я помогу тебе! — перед глазами вновь и вновь вставала её нежная, добрая улыбка. На невинном, перепачканном грязью и исцарапанном лице виднелись то ли капельки ночной влаги, то ли слёзы.

Он уже не помнил ни её имени, ни её голоса. Только улыбку и слова, да удивительное ощущение её прохладных пальцев на своей руке.

«Уходи».

— Мы сбежим вместе, вот увидишь, — на детском лице расцвела добрая улыбка, от одного вида которой ему хотелось кричать.

«Спасай себя!»

— Знаешь, кажется, ты мне нравишься, — мягкие, тёплые щёчки украсил румянец, различимый даже сквозь грязь и слёзы. Внутри всё сжалось так, словно чья-то сильная рука проникла внутрь тела и стиснула саму душу, выжимая из неё всё без остатка.

«Убирайся же! Ты умрёшь!»

— Я люблю тебя, понял? — её прохладная рука потрепала голову, погружаясь в непослушные волосы. Он ощутил, как по щекам побежали обжигающие, словно угольки, слёзы. Из груди вырвался сдавленный всхлип.

«Я не хочу снова видеть твою смерть!»

— Не плачь, дурачок… — её пальчики обняли лицо, стирая со щёк слёзы: — Я же с тобой!

«Я не выдержу этого снова!»

— Пожалуйста… живи…

В её ослепительно голубых, прекрасных, как луна, глазах застыли слёзы. Он прижимал к себе распластанное на земле тело, из которого толчками уходила жизнь. Тёплое и липкое от крови платье пристало к ладоням, всё ещё сжимавшим её хрупкие плечи. Даже сейчас она улыбалась. Стиснув до скрежета зубы, он прижимал к себе её аккуратную головку, стараясь не смотреть на изорванное пулями тело.

«Я не хочу жить без тебя! Больше никогда!..»

— Я люблю… тебя…

Он сидел на земле, в кромешной тьме и холоде, прижимая к себе бездыханное тело той, которая полюбила его, и кричал так, что смолкали все звуки леса. В недвижимом, холодном воздухе разносились лишь его бессильные, полные ярости и отчаяния крики — его реквием по любви.

«Я больше никогда не смогу этого выдержать».

Это повторялось снова и снова, раз за разом он тонул в бездне боли и отчаяния, прижимая к себе коченеющее тело девочки, открывшей ему душу. Открывшей его душу. Но каждый раз он всё острее ощущал, как с её смертью что-то очень важное умирало и в нём.

Он лежал на траве, стиснув её в объятьях, до самого рассвета. Он нё ощущал окоченевших ног и рук, он не чувствовал, как подошедшие люди начали бить его прикладами, силились расцепить его руки, мёртвой хваткой стиснувшие тело любимой.

Когда его сознание погасло, перед глазами всё ещё было её прекрасное лицо, потускневшие глаза и слёзы, так и не скатившиеся по испачканным, мягким щекам.

Когда он пришел в себя, её уже не было.

Он никогда не видел её могилы. У него не было шанса узнать о ней ничего. А со временем он стал забывать запах её волос, вкус ее слез, её смех и сам её голос.

Он забыл её имя. Но каждую ночь, сходя с ума в бесконечных повторах, он прижимал к себе холодеющее тело полюбившей его девочки и беззвучно кричал посреди пустынной поляны, посреди мертвенного мрака под небом, исколотым холодным светом звёзд.

Он вскочил посреди ночи с криком, едва не падая с кресла — кровать так и стояла заправленной с первого дня их приезда. Сердце колотилось как бешеное, по щекам бежали слёзы. Сорвав с себя одеяло, Алголь прошел в ванную и умылся, с остервенением плеская в лицо холодной водой. До уха донёсся стук в дверь и приглушённый голос майора.

— Алголь, всё в порядке? Я слышала крик… Открой дверь.

Растерев лицо полотенцем, он направился к двери. Щелкнул замок, тусклый свет ночных светильников из коридора проник во тьму его номера. Майор, одетая лишь в тонкую ночную пижаму да накинутую поверх куртку, выглядела обеспокоенной.

— Эй, что-то случилось?.. — её взгляд буквально ощупывал лицо ретранслятора: — Могу я пройти внутрь?

Он молча отошёл в сторону, освобождая проход. Кира вошла и практически беззвучно прикрыла за собой дверь, включив свет.

Смятое одеяло, валявшееся на полу, шум еле бегущей воды из ванной, небрежно висящее на дверной ручке полотенце. Она подошла к застелённой кровати и провела рукой по покрывалу. Холодное.

— У тебя кто-то был?

Он отрицательно покачал головой. Майор с сожалением вздохнула: — Ну и зря. Та девчонка, Электра, кажется, была бы непрочь…

— Это был кошмар, — резко оборвал её ретранслятор. Ехидная улыбка, едва показавшаяся на лице Киры, растаяла без следа: — Снова?..

Он кивнул. Майор вздохнула и опустилась на кровать, жестом приглашая его сесть рядом. Алголь, помедлив, занял своё место в кресле.

— Я понимаю, что мы не настолько близки, чтобы ты открывался мне, но может быть, расскажешь? — стараясь выглядеть непринужденно, она откинулась назад: — От этого обычно становится легче.

Он продолжал молчать, изредка переводя взгляд на Киру. Если присмотреться, он мог увидеть сквозь полупрозрачную ткань пижамы её фигуру, изогнутую линию бёдер и крепкую, упругую грудь. Алголь опустил глаза.

— Знаешь, мне тоже снятся кошмары, — она подняла глаза к потолку, прикрывая веки: — Снится Николай. Снится, как меня душат в коридорах Института. Как одного из вас убивают в бою. Людям обычно снятся их страхи. То, что они не хотят, чтобы оно случилось.

— Это уже случилось, — шепотом произнес он без тени эмоций: — Уже давно.

— Тени прошлого… — она снова посмотрела на него.

Один бог знал, сколько всего видели эти тёмные, подернутые вспышками разрядов глаза. Она ощутила такую глухую боль и одиночество, что душа невольно сжималась в комок. Кира вспомнила себя в шестнадцать, вспомнила, как плакала ночами напролёт по погибшему отцу, как отказывала себе в праве любить, радоваться, быть человеком. Она наказывала себя за то, что осталась живой. Если бы тогда был кто-то, кто вырвал её из плена боли и самобичевания, просто обнял и сказал, что всё будет хорошо — может и её жизнь сложилась бы иначе?

Вздохнув, она встала с кровати: — Проводи меня, пожалуйста.

Уже открыв дверь, она развернулась и еще раз посмотрела в его безразличное лицо.

— Тебе нужно выспаться, завтра важный день.

Он коротко кивнул. Мысленно упрекая себя за нерешительность, Кира произнесла: — Алголь…

Спокойный, холодный взгляд ретранслятора упёрся в её лицо. Сплошная, непроницаемая стена, которой он отгораживался от столь жестокого мира. Нерушимый барьер. Она подалась вперёд и обняла его, прижимая к себе.