Карманник и дьявол - Ангелов Андрей - Страница 10

– Эй, а робу мне выдадут? – крикнул вслед послушник. – Типа как у… моего нового братца!

– Лишних ряс пока нету, – ответил настоятель, глядя взад через плечо. – Но в субботу, перед Пасхой, Трифон отправится в Малосибирск – за свечами. Купит тебе рясу, размер скажи.

– Игумен Феофил! Я могу отдать Александру мой старый подрясник, он мне маловат. Его погладить только надо, – оживился Трифон.

– По благодати! Работайте, – одобрил Феофил и окончательно вышел.

– Ну, что, брат Александр, с кормежкой я и сам управлюсь, а ты пока бери ведро… вон там, в углу стоит, – Трифон ткнул пальцем в дальний угол, где хранилась на полках или просто висела на гвоздях хозяйственная утварь, – да начинай доить!

***

– Смотри, это Маруся, корова смирная, ласковая! – монах подвел послушника к бурой коровёнке с большим белым пятном на боку. – Животина без норова, всех подпускает. Даже ребенок справится! – нежно улыбнулся брат Трифон и погладил Марусю по широкому лбу. – Начинай с Богом, а я потом подсоблю!

Карманник сходил за ведром, уселся на низкий табурет возле Маруси и начал доить. Пальцы соскальзывали с сосков, в ведро падали жалкие капли.

– Ну, доись, скотина! – зло прикрикнул вор. – Тьфууу, мля! – смачный плевок пролетел рядом с ведром.

Саня упорно мучился, другого выхода просто не было. Трифон давно закончил с сеном и уже с двумя полными вёдрами молока шел на кухню. Там молоко разливали по бутылкам, утром баба Васа пригоняла телегу и везла молоко на продажу.

– Как успехи, брат Александр? – монах застопорился возле стойла.

– Ни хрена успехов! – хмуро отрезал Саня. – Тока пальцы устали!

– Помолись! – посоветовал инок. – Я чувствую, ты потерял мир в сердце… Дай-ка я покажу, – Трифон поставил свои ведра, нырнул в клеть к подшефному. Подвинул Саню на стульчике и бодро задёргал вымя, – тотчас же звонкие струйки молока застучали о ведро.

– Ты не бойся, сжимай соски сильнее! – учил Трифон. – И с нажимом тяни. Видишь?

– Вижу, – мрачно изрёк Сидоркин, облокачиваясь на загородку. – Женские сиськи дёргать куда сподручней… Слышь, как тебя там?..

– Трифон, – любезно подсказал инок, не отрываясь от вымени.

– Ну да, Трифон. Ты давно здесь?

– Девять лет было на Сретение!

– Чем на воле занимался?

– Я артист, играл в театре!

– А чего в монахи-то пошёл?

– Назрела потребность души, – обиняком высказался инок.

Свою жизнь надо устраивать до тех пор, пока жизнь не начнет устраивать тебя. В чём-то богомольный перец и прав. Воришка благосклонно покивал. Спросил, лучась добродушием:

– И как тебе тут, в обители?

– Ты знаешь, я не пожалел, – инок оставил вымя, открыто и ясно глянул на послушника. – Работа во славу Божью, свежий воздух, общение с Господом! Никаких грязных и похотливых мыслей… крепну в вере. Ещё апостол Иаков говорил: «Дружба с миром есть вражда против Бога. И кто хочет быть другом миру, тот становится врагом Богу»!

Монах произнёс стихи из Библии проникновенно, закатив блаженные глазищи. Затем деловито добавил, теребя бородёнку:

– Послание Святого апостола Иакова, глава четыре, стих четыре!

– Ну, ты пряник! – восхитился Сидоркин. – Ты всю Библию знаешь по главам, целиком?

– У меня ещё период духовной юности, – смущённо ответил Трифон, опуская смиренный взор. – Господь учит: знать не главное, главное выполнять все его указы!.. Иди-ка сюда, и дай мне руку.

Сидоркин закатал рукава, присел на корточки и протянул ладонь. Инок обхватил её своими пальцами, приставил к вымени.

– Бери сосок! – командовал он. – Сжимай… так… сильнее… оттягивай, – струйка молока брызнула в ведро. – Прочувствовал силу нажима? Попробуй ещё… хорошо!

Трифон поднялся с табуретки. Добродушно заулыбался:

– Дальше сам! Научишься, брат. Я поначалу, вообще, не знал, с какой стороны подходить к корове. Бог дал мне разумение!.. Я на кухню, – инок подхватил плескающиеся через края вёдра, и ускакал.

Саня вновь сел на табурет и горько уставился на молоко, на дне ведра. Помахал перед носом ручкой:

– Ну и вонища, маму вашу! Эх, если б знал, захватил бы респиратор.

Корова повернула к послушнику рогатую голову, жалобно замычала. Молоко давило на вымя, и требовало немедленного слива.

– Чего смотришь, дура? – не въехал новый скотник. – Ну да лады… – он неуверенно потянул за соски. Заусмехался иронично: – По ходу, надо отжать у герцога ништяки-допы за вредные условия труда.

После мастер-класса Трифона дело пошло гораздо лучше. Белые струйки живо брызгали в ведро. Саня даже не заметил, как это занятие увлекло его.

Вдруг он услышал чей-то мягкий тенор:

– Брат Трифон! Ты гдеее?

Саня встал и выглянул из-за перегородки. Монах с худым, аскетичным лицом и аккуратной бородкой подошел к стойлу и с удивлением уставился на Сидоркина.

– Ты кто?

– Я-то? – усмехнулся карманник. – Новый послушник, Саней зовут.

– А я брат Антоний! – представился монах, с любопытством оглядывая вора. – Откуда к нам, брат?

– Отсель не видно, братец. Город Москва – слыхал, надеюсь?

– Да-да, да-да, – выпалил Антоний, пристально разглядывая голую до плеча Санину левую руку. Волнение явственно читалось на томительном челе: – Кто это? – ткнул сухим пальцем в предплечье, где красовалось синее существо с крыльями за спиной.

Сидоркин скосил любовный взгляд на татуировку. Молвил в неге:

– Ангел. Уже пять лет меня охраняет. Работа Гришки Пыжика. Красиво, правда?

За всё надо платить, в том числе и за искренность. Самое прикольное, что расплата (реже оплата) происходит в самых неожиданных для тебя местах.

– Мне кажется, это не ангел!.. – вдруг побледнел Антоний. – А это дьявол, замаскированный под ангела!.. И наверняка ты его лазутчик и замыслил что-то недоброе, – попятился инок.

– Ясновидящий, мать твою?! – немедленно напрягся Сидоркин. Уверенность монаха в правильности своей догадки была очевидна.

Брат Антоний продолжал с испугом отступать, а затем… развернулся и поскакал вон, чуть не сбив брата Трифона, возвращавшегося с пустыми ведрами.

Монах удивлённо посмотрел на монаха. Затем Трифон вопросительно воззрился на послушника. Тот пожал плечами, стараясь не выдать кипеша в своей конституции.

– Странный какой-то… перец приходил.

Умом воришка понимал, что татуировка не доказательство его преступного сговора с нечистой силой, но волна, которую мог поднять прозорливый инок, вызывала опасения. Лишнее внимание к его скромной персоне Сидоркину было явно ни к чему. Провалить такое дело он просто не мог!

– Вот, видишь, уже лучше, – как ни в чем не бывало, заговорил брат Трифон, рассматривая наполовину полное ведро подшефа. – А скоро вообще освоишься, – одобрительно закивал монах. – Довольно на сегодня! Пойдем трапезничать, брат Александр! – Инок взял ведро с Марусиным молоком, и первым двинулся прочь.

– Слава Тебе, – неожиданно сам для себя произнёс Сидоркин. Хотел сразу выругаться за такую слабость духа. Однако не стал. Почему – и сам не понял.

В трапезной, по обеим сторонам длинного деревянного стола, накрытого старенькой, но чистой клеенкой, стояло двадцать иноков. Всё население обители. Единственный послушник – двадцать первый. Игумен, возглавлявший таинство плоти, степенно откашлялся. Молвил звучно:

– Братия, хочу вам напомнить слова Иисуса, сказанные им на горе ученикам: «просите и дано будет вам»…

– Евангелие от Матфея, глава седьмая, стих седьмой! – негромко процитировал копирайт Трифон.

Сидоркин находился как раз против Трифона, он с живым блеском в глазах наблюдал за происходящим. Чисто интерес биолога, внезапно попавшего в чуждую для себя среду! Любой монах воспринимал бы ситуацию также, если б очутился среди арестантов – родной среде карманника.