Данте. Преступление света - Леони Джулио - Страница 50

— А ваша смерть, Марчелло? — спросил он насмешливым тоном. — Какой будет она? Или вы читаете лишь чужое будущее?

— Моя смерть тоже давным-давно предопределена. Она настигнет меня в известном мне месте и в известный мне час, определенные положением звезд. Я умру в воде по велению созвездия Рыб. Как и все люди, я вышел из влаги. В нее я и вернусь.

Данте молча взял свой гороскоп и сжал его в пальцах с такой силой, словно пушил собственную участь.

Данте ждал уже больше часа. Время от времени кто-то поблизости громко кричал — больной, метавшийся в муках, или одержимый, истязаемый демонами. Не в силах больше стоять, поэт опустился на корточки у стены. От духоты и усталости у него потемнело в глазах, а голова слегка кружилась, предвещая обморок или сон, державшиеся, однако, в стороне от измученного тела Данте, потому что его ум не желал полностью засыпать.

Провалившись на несколько мгновений в полубессознательное состояние, поэт встрепенулся и навострил уши, услышав в отдалении приближавшиеся легкие шаги. Потом в начале улочки появилась чья-то тень. Данте насторожился, собрался с силами, встал, вжался в стену и замер. Стиснув рукоять кинжала, он приготовился дать отпор незнакомцу, окажись тот не тем, кого ждал поэт.

Перед Данте возникла фигура, полностью завернутая в плащ из легкого сукна, закрывавший незнакомцу и нижнюю часть лица. На голове у этого человека была крестьянская плетеная соломенная шляпа, надвинутая почти на самые глаза.

И все же приор сразу узнал незнакомца, шедшего к нему, не обращая внимания на острие кинжала, поблескивавшее в слабом свете, прикрепленного где-то наверху факела.

Приблизившись к Данте, Монерр остановился в шаге от него, спросил:

— Вы меня искали? — и замолчал.

Не дождавшись от него больше ни слова, поэт наклонился вперед и прошептал ему на ухо:

— Я знаю, что вы задумали. Вы ведь появились тут совсем не из-за денег, как притворялись на тот случай, если кто-то что-нибудь заподозрит или даже разгадает трюк с Антиохийской девой.

Данте ждал от француза ответа, но тот по-прежнему молчал и пристально его разглядывал.

— А ведь ваш замысел еще коварнее, чем кажется, — с досадой продолжал поэт. — Наверняка вы хотели, чтобы обман был раскрыт и вас считали неопасными мошенниками. Я тоже так раньше думал.

Монерр блеснул глазами.

— А что же вы думаете теперь? — пробормотал он.

— Вы решили повторить четвертый крестовый поход, когда воинов, собранных для похода в Святую Землю, бросили против Константинополя. Вы хотели собрать верующих, воодушевить их невероятным чудом Антиохийской девы и обещаниями спасти их души, подогретыми посулами несметных восточных сокровищ. Потом все командные посты в вашей новой армии должны были занять верные вам гибеллины, а как раз на пути в Святую Землю лежит истинная цель вашего похода — Рим! И вы обрушились бы на него, как когда-то крестоносцы на Константинополь. А ведь вашей толпе, собравшейся выслушать напутствие римского папы, хватило бы зрелища усыпанной самоцветами дарохранительницы, чтобы она бросилась громить папские дворцы…

Француз молча слушал Данте, сверкая в темноте единственным зрячим глазом.

— В Риме же вас поддержали бы вооруженные люди рода Колонна и других влиятельных римских семейств. Они ведь обрадуются возможности избавиться от папы Бонифация, угнетающего их с помощью венецианских денег, — продолжал поэт. — Признайтесь же, что именно таким был план приверженцев любви! А сокровища, о которых вы твердили, принадлежат римскому папе.

— Присоединяйтесь к нам, приор, — спокойно, но веско проговорил Монерр.

— И не только папе! — продолжал Данте.

— Присоединяйтесь, — повторил француз. — Мы отомстим за убитого злодеями императора!

— К кому это, «к нам»? К рыцарям Ордена Храма? — прошипел поэт.

От неожиданности Монерр выпрямился во весь рост, а потом — кивнул.

— Как вы догадались? — с легкой досадой в голосе спросил француз.

— Чтобы это понять — нужно просто внимательно слушать. Вы рассказывали о том, как ездили вдвоем на одной лошади. А ведь именно так поступали тамплиеры. И не ради того, чтобы продолжать путь на свежей лошади, а для того, чтобы поскакать на ней в бой. Именно так вы всегда могли застать язычников врасплох и разгромить их лишь половиной ваших людей. Даже на печати вашего ордена изображены два всадника на одной лошади.

— На нашей печати? — еле заметно улыбнулся француз. — Это верно… А ведь многие считают, что так мы изображаем свою бедность…

— Присоединяйтесь к нам, — в третий раз повторил он. В неверном свете факела шрам на его лице казался невероятно уродливым.

— Чтобы поклоняться вашему страшному Бафомету — гнусному двуликому божеству? Я-то помню, как вы не могли оторвать взгляд от Двуликого Януса — другого вашего тайного идола. Вы даже ставите двуликих демонов на носу ваших кораблей. Я видел одного из них на галере, погибшей в болотах у реки Арно. Вы — еретики, продавшие душу дьяволу…

— Так, значит, она приплыла?! — возбужденно перебил Данте француз. — Где же она?

— Ее экипаж был мертв. Это тоже часть вашего плана?

— Вы не понимаете, мессир Алигьери, — покачал головой Монерр, а потом поднял лицо к небу, словно обращаясь за красноречием к светившим на нем звездам. — Ваши суждения очень далеки от истины и не достойны человека вашего ума. Среди наших святынь действительно хранится двуликая голова. Но это совсем не языческий идол!

— Так что же это, если не гнусная пародия на совершенную гармонию Божественного Творения? Что в ней может быть святого?

— Это примирение, мессир Данте. Мир и покой, к которым стремится добродетель и которые вы сами воспевали в своих произведениях. Два лица, способные видеть все вокруг себя — знак договора, заключенного в землях, видевших рождение Христа.

— Иерусалимского договора? — удивленно пробормотал поэт. — Но ведь это — только легенда!

— Нет. В Иерусалиме в присутствии Фридриха, промеж бессмысленного ожесточенного кровопролития, которому предавались противостоящие рати, мы действительно заключили договор с исламскими мудрецами. Мы не стали писать его на пергаменте, но его знак — двуликая голова, с которой мы не расстаемся. Ее лица — Восток и Запад. Такие разные, но стремящиеся к одному и тому же. К миру. Они смотрят в обе стороны, чтобы от их взгляда не ускользнуло ничто.

Данте внимательно слушал француза, и внутри у него стало нарастать беспокойство.

— Вы предали Святую Землю! — ледяным тоном заявил он. — Вы же поклялись ее освободить!

— Нет, мессир Данте. Мы предали лишь мелких тщеславных людишек ради высшего блага. Ради воистину всемирной империи!

На поэта нахлынули сомнения. — А что, если планы тамплиеров и поддержавшей их Венецианской Республики и правда идут гораздо дальше грабежей в Вечном городе?

— А ведь наш замысел почти провалился. Казалось, он погиб вместе с династией Фридриха. Но теперь его можно снова осуществить, и на римский престол взойдет законный наследник императоров Священной Римской империи. Наследник Фридриха!.. Присоединяйтесь к нам! — в очередной раз настойчиво попросил поэта француз.

— Наследник Фридриха?.. Что это еще за призрак? — пробормотал Данте без особого убеждения, но обуреваемый смутными сомнениями и слабыми надеждами.

— Это не призрак. Он жив и готов объявить о себе. Он завершит великое дело Фридриха — установит границы мира.

— В каком смысле?

— Таков был неосуществленный великий замысел Фридриха.

— Да что это вообще за наследник?

Монерр открыл было рот, но замолчал и попятился, словно намереваясь удалиться.

Впрочем, он не ушел, а скоро заговорил вновь: