Данте. Преступление света - Леони Джулио - Страница 46

Постоялый двор «У ангела» казался пустующим, когда Данте вошел туда, чтобы расспросить Манетто, его хозяина, о Монерре, французе из Тулузы. Весь день поэт размышлял о сказанном на мосту, и у него в душе стали зарождаться сомнения. Теперь он уже горько упрекал себя в том, что не постарался вывести своих собеседников на чистую воду, а вместо этого обиделся, как мальчишка, и убрался восвояси.

— Монерр у меня больше не живет, — объяснил поэту Манетто.

— Кажется, он переехал на другой постоялый двор, — добавил он с обидой в голосе.

Данте привычным жестом стал теребить себе нижнюю губу.

— И он ничего не велел вам передать?

— Ничего. Может, скромная обстановка моих комнат не устраивает привыкших к роскоши чужеземцев, и я не заслуживаю их благодарности?.. Монерр удалился молча в сопровождении двух незнакомцев.

— Тоже чужестранцев?

— Точно не знаю. Они не проронили ни слова, но на вид они не флорентийцы.

Распрощавшись с хозяином постоялого двора, Данте стал в растерянности думать, что делать дальше. Он чувствовал, что именно загадочный француз с его блестящими заграничными манерами мог стоять в центре происходивших событий. Если Монерр пропал навсегда, убийства наверняка останутся нераскрытыми.

Погрузившись в раздумья, Данте медленно пошел по узкой улочке за церковью Санта Мария Маджоре. Вперившись взглядом в мостовую перед собой, он внезапно увидел две тени. Впереди бок о бок шагали два человека. Они были одеты как чужеземцы, но показались поэту чем-то знакомыми. Заинтересовавшись, он зашагал за ними, лихорадочно припоминая, где мог их видеть.

Внезапно Данте вспомнил. Перед ним были чужестранцы из числа тех, которых он видел в таверне у Чеккерино. Тогда только они не принимали участия в бесчинствах остальных посетителей и даже помогли поэту скрыться бегством.

Данте зашагал быстрее и нагнал двоих чужестранцев у древнего римского колодца.

— Здравствуйте! — проговорил он, преграждая им путь.

Чужестранцы с удивленным видом остановились.

— Разве мы знакомы? — через несколько мгновений спросил тот из них, что был выше ростом.

— Мне кажется, нет, — сказал второй чужестранец, опасливо озираясь по сторонам.

— Не бойтесь. Я один… Однако я должен вас кое о чем попросить.

Чужестранцы молчали и держались осторожно.

— Я уверен в том, что у нас есть общий знакомый. А может, и не один. Сейчас я имею в виду мессира Монерра.

Незнакомцы как ни в чем не бывало молчали, как будто это имя ни о чем им не говорило.

— Уверен, вы знаете, о ком я. Скажите ему, что мне нужно с ним поговорить. Я жду его завтра вечером через час после вечерни у апсиды Баптистерия.

Незнакомцы так ничего и не сказали. По-прежнему меряя поэта взглядом, они кивнули, пошли дальше и скоро скрылись за углом.

Данте до самого конца провожал их взглядом и подумал о том, как просто исчезнуть в его городе. Можно было подумать, что улицы проложены самим дьяволом, чтобы на них чувствовали себя, как дома, те джинны, которых Монерр якобы видел на Востоке.

Расхаживая по келье, поэт мысленно ласкал тело девушки, которое рассмотрел во время ночной поездки. Его чувства не желали облекаться в словесную форму, хотя он несколько раз и садился писать стихи. Ударив кулаком по письменному столу, Данте пришел в себя от боли в пальцах. Эротические видения улетучились.

Отчего же он стыдится своих Чувств? В любви нет ничего постыдного. Испытать ее способно лишь вскормленное науками и добродетелями сердце, способное обратить плотские желания в божественный экстаз… Что же делать? Неужто — оставить Амару на произвол мошенника Чекко Ангольери с его пошлыми каламбурами?.. А вдруг прямо сейчас сиенец тискает Амару в темноте пустынного храма? Разве Данте как флорентийский приор может допустить, чтобы девушка стала жертвой насилия во вверенном его заботам городе?!

Улицы города были пустынны. Как городскому приору, Данте был известен маршрут ночной стражи, охранявшей лишь дома зажиточных горожан. Поэтому, заслышав вдали мерную поступь, поэт отлично представлял, в каком направлении лучше скрыться, чтобы избежать лишней встречи.

Добравшись почти до самого аббатства, поэт в последний раз огляделся по сторонам, желая убедиться в том, что его никто не видит. У самого утла церкви ему послышался звон металла и чьи-то быстро удалявшиеся шаги. Он подождал несколько минут, но вокруг царила лишь мертвая тишина.

Наконец Данте решился отворить маленькую дверцу. Внутри церкви царил мрак. Лишь из окон высоко под потолком лился неверный лунный свет. Добравшись до ризницы, поэт вошел внутрь.

Ризница пустовала. Данте быстро поднялся по лестнице туда, где раньше были кельи братии. Но и там, к своему удивлению, он никого не нашел. Чекко и Амары нигде не было. — Неужели они бежали?!

Данте не знал, что и думать. С одной стороны, его радовала мысль, что их нет в городе. Значит, они отказались от своего плана творить во Флоренции свои страшные дела. Кроме того, теперь поэт мог не особо мучаться совестью из-за того, что никому не рассказал о зревшем замысле. Однако вместе с беглецами улетучивалась и надежда найти загадочного убийцу. После смерти Брандана и исчезновения его сообщницы порвалась очередная нить, способная привести к разгадке.

А еще, и наверно больше всего, Данте был разочарован тем, что никогда больше не увидит прекрасную Амару…

Однако внезапно поэт увидел луч света, лившийся из-под арки, за которой находилась лестница, ведущая на башню аббатства. У него екнуло сердце, и он, перепрыгивая через две ступеньки, помчался вверх по винтовой лестнице. На самом верху он остановился, с трудом переводя дыхание. В стенной нише над дверью горела свеча, освещая грубые камни стен и свода над головой. Наверху виднелись балки для колоколов, а на полу лежали подушки. Кругом царила мертвая тишина, и Данте прекрасно слышал дыхание девушки, спавшей на подушках под воздушным покрывалом. Он видел формы ее тела… В этот момент девушка глубоко вздохнула и, не просыпаясь, повернулась на бок спиной к поэту, показав ему свои формы во всей их красе. Казалось, ей снится какой-то сон. Она сложила руки в низу живота, нежно прикасаясь к своему телу кончиками пальцев, словно желая его защитить.

«Это Психея ждет своего Амура!» — подумал Данте. Он все больше и больше возбуждался, глядя на то, как спящая Амара сладострастно раздвигает ноги.

Поэт впервые мог сполна насладиться красотой ее тела, виденного раньше лишь урывками и под одеждой.

Осторожно он приблизился к самой постели. Колеблющийся огонек свечи оживлял легкую ткань покрывала. Дрожащей рукой Данте постепенно поднял его почти до конца и увидел блестевшее, как слоновая кость, тело Амары.

У поэта участилось дыхание. Девушка пошевелилась и повернулась лицом к Данте, все еще закрывая руками свой бугорок Венеры.

У Амары задрожали веки. Она просыпалась. Вот блеснули ее голубые глаза. Казалось, сначала она испугалась, увидев мужчину, но потом на ее устах заиграла загадочная улыбка, какую поэт видел лишь у статуй древних богов.

Некоторое время девушка смотрела на Данте, а потом распахнула перед ним свои объятья. Поэт упал на колени перед ее постелью. Руки Амары обвили ему шею, и он приник губами к полураскрытым девичьим губам, благоухавшим медом и неизвестными снами. Данте упивался поцелуем, стараясь не думать о таинственной улыбке, игравшей на устах, которые он целовал. Не переставая целовать Амару, поэт развязал ткань, скрывавшую ей грудь, и почувствовал, как под его пальцами напряглись возбужденные соски.

Когда же Данте взялся за ткань на бедрах девушки, та с неожиданной силой стиснула ему руку. Затем она медленно поднялась на ноги, по-прежнему отстраняя рукой поэта. Он бросился было к Амаре, но она увернулась и забилась в угол кельи рядом с горящей свечой.