Хорошим людям – доброе утро (Рассказы и повести) - Железников Владимир Карпович - Страница 4

Саша крепко пожал ему руку и ответил:

— Обязательно зайду, я ведь живу в этом доме.

Шофер уехал, а у Саши на руке осталась широкая темная полоса, — это шофер вымазал его руку машинным маслом. Саша оглянулся, но Маринка уже ушла. Жалко, а то можно было ей показать эту полосу на руке.

Саша постоял еще немного во дворе, поздоровался с двумя незнакомыми взрослыми, потом услыхал вой пожарных машин и выскочил на улицу, чтобы посмотреть на них. Мимо него с воем промчались здоровенные тупорылые красные закрытые машины. Потом где-то в воздухе грохнуло, и он со знанием дела задрал голову кверху, потому что знал: так грохочут реактивные самолеты. Они выбрасывают облако горячего отработанного керосина, облако сталкивается на большой высоте с холодным воздухом — и раздается взрыв.

Саша долго вертел головой, даже снял берет, чтобы не мешал смотреть, но все равно самолета не нашел и решил вернуться домой.

Дома бабушка отправила его мыть руки. Он открыл кран и увидел на руке шоферскую заметину, решил ее не смывать — не каждый день ведь выпадает такое счастье.

Пришел в комнату и сел ужинать, а правую руку с заметиной спрятал под стол, чтобы не увидела бабушка. Взял вилку в левую руку и стал ковырять котлету.

— Что это еще за новости? — сказала бабушка. — Ну-ка, бери вилку в правую руку.

— А как же Петр Петрович все ест левой? — сказал Саша.

— Эх ты, дурачок, — ответила бабушка. — У Петра Петровича нет правой руки, поэтому он ест левой. Правую руку ему оторвало под Москвой, когда он воевал с фашистами.

Пока бабушка рассказывала, Саша переложил вилку в правую руку и быстро съел котлету.

— А было время, когда у Петра Петровича обе руки были на месте. Я ведь его знаю, дай бог память, с тысяча девятьсот восемнадцатого года… Тогда в Москве только революция случилась, а патом юнкера подняли восстание, хотели царскую власть восстановить, и началась в городе стрельба. Бывало, выйдешь на Арбат, а на улице убитые валяются. Это юнкера убивали рабочих. А тут еще бандиты развелись, грабили народ. И вот однажды иду я по улице, вечереет, вдруг ко мне шасть мужчина, а за ним второй. У меня сердце дрогнуло, думаю — пропала. А они говорят: «Ну-ка, тетка, вытряхай сумку». А у меня там хлеб, дневная норма. Ах, думаю, изверги окаянные, бандиты. Как заору в голос, откуда только силища взялась, ору: «На помощь, грабят!» И со всех ног от них. А они за мною топают. И вдруг как метнется мне черная тень наперерез, как закричит эта тень: «Стой, а то стрелять буду!» Тут я сразу остановилась, а вокруг почему-то тихо-тихо стало. «Эй, тетка, — слышу голос. — Убежали грабители». Подняла голову, а передо мной стоит молодой матрос. Бескозырка на макушку сдвинута, весь пулеметными лентами обмотан. Посмотрел мне в лицо и говорит: «Извините, мисс, что назвал вас теткой. Из-за платка не рассмотрел вашего лица». — «А вы кто такой?» — спросила я его. Он козырнул мне и говорит: «Балтийский матрос Петр Добровольский, прибыл в Москву в помощь московскому пролетариату от Петроградского комитета партии большевиков». Петр Петрович проводил меня домой, а я тогда жила во всех восьми комнатах одна — хозяин мой сбежал. Вот он одну комнату и занял в нашей квартире.

Бабушка села на кончик стула и задумалась, и, вероятно, перед ней мелькало то далекое время, когда она была молоденькой девушкой, а Петр Петрович Добровольский матросом революционной Балтики.

А может быть, и другие времена, может быть, те времена, когда ее муж, мастер завода «Серп и молот», вместе с Петром Петровичем ушли осенью сорок первого года в народное ополчение, а вернулся обратно только Петр Петрович, да и то без руки. А может быть, она вспомнила, как под фашистскими бомбами в лютую стужу в сорок втором рыла противотанковые рвы, чтобы танки врага не прорвались в город. Или как в сорок третьем ездила в брошенные деревни и выкапывала из-под снега маленькие замерзшие картофелины, чтобы прокормить свою дочь, больного Петра Петровича и его сынишку.

Многое вспомнишь, когда прожита такая жизнь!

Когда утром Саша вошел в класс, то все сразу стали смотреть на него. Он прошел под этими напряженными взглядами к своему месту и положил портфель в парту.

— Ты что это вчера убежал? — спросил Гошка.

— Захотел и убежал, — ответил Саша.

— А если Александра Ивановна узнает, что ты прогулял, тогда что?

— А ты это видел? — Саша выставил свой главный козырь. — Ты это видел? — И он протянул Гошке прямо к носу правую руку, на которой была шоферская заметина.

— А что это? — спросил Гошка.

— «Что, что»!.. Работал в гараже, вот что, помогал одному шоферу ремонтировать машину и выпачкал руку машинным маслом.

— Брось врать, — сказал Гошка.

— А ты понюхай.

Гошка долго нюхал заметину на Сашиной руке, прямо вынюхал ее. Саша даже испугался, что он ее сотрет. Потом ее нюхали все мальчишки подряд.

— Подумаешь, — сказал Гошка, — а я собираю марки.

Саше не хотелось упускать с таким трудом завоеванное внимание ребят, и он соврал:

— И я собираю.

Хотя он марок не собирал, а только слышал, что их собирает отец Маринки.

— Давай меняться, — обрадовался Гошка.

— Как — меняться? — не понял Саша.

— Обыкновенно, — сказал Гошка, — я тебе отдаю лишние марки, а ты мне. Это и называется «меняться».

— Давай, — согласился Саша.

— Так завтра не забудь, принеси, — сказал Гошка.

— Не забуду, — сказал Саша.

Но вот зазвенел звонок, и появилась Александра Ивановна. Она проверила, все ли в классе, и спросила у Саши, почему он вчера не был в школе. Саша опустил голову.

— Саша, — сказала Александра Ивановна, — когда с тобой разговаривает учительница, надо встать.

Саша встал.

— Так почему же ты вчера не был в школе? — снова спросила Александра Ивановна.

— У меня болела голова, — соврал Саша.

— Это уважительная причина, — сказала Александра Ивановна. — Только в следующий раз, ребята, если кто-нибудь пропустит школу, принесите справку от родителей или от врача.

И все страхи остались позади. А ребята думали, что Саша простак. А он соврал — и концы в воду. А если бы он сказал правду, тут такой бы скандал начался: «Как смел, да как тебе не стыдно!» Нет, Саша не простак, он очень-очень хитрый.

— Ребята, — сказала Александра Ивановна, — положите свои тетради справа от себя на парте, а я пройду по рядам и посмотрю, как вы написали букву «А» заглавную и букву «а» маленькую.

Все вытащили тетради и положили с правой стороны, и Саша тоже положил. Только у всех были написаны буквы, а у него были чистые листы.

Александра Ивановна шла по рядам и одобрительно кивала головой: ей нравилось, что ребята аккуратно выполнили домашнее задание. Потом она дошла до Саши, посмотрела на чистые листы его тетради и сказала:

— Огоньков, пройди к доске, возьми мел и напиши нам букву «А» заглавную. Знаешь, как ее писать?

— Знаю, — ответил Саша.

Взял мел и написал букву «А» вверх ногами.

Все ребята начали смеяться, а Гошка крикнул:

— Буква «А» встала на голову! Не буква, а акробат.

— Тише, тише, ребята, — сказала Александра Ивановна. — Саша вчера не был в школе, поэтому он написал неправильно.

Саша стер ладошкой то, что написал, и вывел мелом букву «А».

— Вот теперь правильно, — сказала Александра Ивановна. — В следующий раз никогда не торопись, сначала подумай, а потом пиши.

Саша осторожно, стараясь не шуметь, опустился в кресла. Оно жалобно-жалобно звякнуло. Саша потянул носом, все было по-прежнему. Теперь надо было сидеть и ждать, когда Петру Петровичу надоест читать, он снимет очки, потрет глаза рукой и скажет: «Чертовски устали глаза». Тогда, значит, настала очередь разговора с Сашей.

Но сегодня Петр Петрович долго не откладывал книгу, и Саша сидел как мышь, боялся ему помешать. Что-то у него пело в голове, что-то путалось… Потом вдруг в комнату вошел высоченный человек в сандалиях на босу ногу и в тунике. У него была шея борца, она была у него прямая, как колонна, и на ней покоилась голова, украшенная длинными кудрявыми волосами.