Цифрогелион (СИ) - Вайнберг Исаак - Страница 24

Какое-то время Чаки смотрел на меня, нахмурив брови, и, уперев руки в бока, стучал пальцами по своему ремню. Он явно пытался прикинуть, сто́ит ли ему ввязываться в эту игру, явно опасную игру, или лучше отступить…

— Хер с тобой, — наконец резюмировал Чаки. — Делай своё дело, а если все получится… С тебя причитается…

— Причитается за что? — удивился я.

— За то, что не убил тебя…

— О, премного благодарен и никогда этого не забуду, сэр… — я сделал карикатурный реверанс, завершив его демонстрацией среднего пальца, после чего грациозно развернулся, подняв в воздух полы своего плаща, и зашагал прочь.

Старик догнал меня, когда я уже выходил из-под арки.

— А врать вы, как погляжу, умеете…

— Один из бесчисленного множества моих талантов, — поведал я, оглядываясь по сторонам. — Где тут собираются люди, которые любят быть в курсе всех дел, творящихся в округе?

— В харчевне мистера Толи, — уверенно ответил старик, неопределённо махнув куда-то вправо по улице. — Туда идите, никуда не сворачивая, через две дороги окажитесь у здания, рядом с которым бочки горой сложены — вон, их и отсюда видно. Так вот там и будет кабак этот. Самое популярное место в городе — каждый, у кого лишнее Время завелось, обязательно там бо́льшую его часть оставит. Ну а Толя, хозяин харчевни, целыми днями только тем и занимается, что людские разговоры подслушивает. Так что, если уж он чего не знает — то никто другой уж подавно…

— Понятно, — кивнул я и протянул старику руку. — Ну спасибо вам. За помощь, за еду, за кров…

— Берегите себя, — ответил он, крепко сжимая мою ладонь. — И помните: кроме нас, никто нам не поможет. Когда в реку упал — надо к берегу грести, а не у бога спасения просить…

— За меня не беспокойтесь — я в богов не верю.

Хлопнув старика по плечу, я побрел в указанном им направлении — искать харчевню…

На серых улицах было людно. Местные жители, словно живые мертвецы, опустив головы, неспешно блуждали по грязным мощёным дорогам, словно бы без всякой цели. Грязная, под стать дорогам, рваная одежда, бледные лица, покрытые волдырями, отрешённые взгляды, горы мусора, мертвецы, гниющие тут и там, и до которых никому вокруг нет никакого дела, гнетущая атмосфера безнадёжности…

Стараясь как можно меньше смотреть по сторонам, я поспешил искать харчевню.

Когда я преодолел вторую улицу и уже приближался к выставленной пирамидой горе коричневых бочек, я почувствовал, что кто-то робко дёрнул меня за рукав пальто.

— Мистер, вы доктор? — услышал я полный надежды слабый женский голос.

Обернувшись, я увидел молодую девушку, закутанную в рваное, покрытое засохшей грязью, одеяло. Её лицо, некогда определённо бывшее миловидным, сейчас было изуродовано проклятьем старика Савелия.

— Мистер, вы доктор? — снова повторила вопрос она, пристально смотря в мои глаза. Никогда ещё я не видел столько мольбы в человеческом взгляде…

— Нет, — с сожалением ответил я. В этот момент мне хотелось оказаться доктором. Хотелось помочь ей хоть чем-то. Совсем недавно я говорил старику, что мне нет дела до этих людей, но стоило одному из этих несчастных обратиться ко мне, да ещё и с таким полным отчаяния взглядом, как моя душевная броня треснула словно стекло…

На глазах её выступили слезы.

— Пожалуйста… — прошептала она.

— Я бы отдал всё, лишь бы помочь вам, — честно признался я. — Но я ничего не могу поделать…

— Не мне, — замотала головой девушка. — Пожалуйста, просто взгляните на мою дочку… Она с утра не издаёт ни единого звука. Она всегда плакала, а сегодня…. Сегодня она молчит… Может быть, ей стало легче?

Девушка слегка отодвинула оделяло, кивком предлагая мне взглянуть на то, что держала на руке под одеялом.

Я не хотел смотреть…

Господи, лучше я умру прямо сейчас, стоя на этом самом месте, чем загляну туда…

Но её взгляд… Взгляд полный мольбы, я не мог уйти вот так, не попытавшись помочь хоть чем-то… Сделав глубокий вдох, я приблизился. Сердце моё сжалось. Под одеялом на руках она держала мёртвого младенца.

Он сгнил. Сгнил настолько, что понять, что это ребёнок, а не кусок разложившейся туши, покрытый струпьями и трупной слизью, можно было лишь по очертаниям головы и маленьким распухшим ручкам.

Не знаю почему, но я, неожиданно даже для самого себя, протянул руку и попытался нащупать пульс на слизкой шее ребенка. Одного касания хватило, чтобы понять, что он давно мёртв – кожа его была ледяной.

— Мне очень жаль, — тихо сказал я, отступив на полшага. — Но ваша дочь мертва…

— Что вы такое говорите? — вдруг возмутилась девушка, резко закрыв девочку одеялом. — Она молчит, но она дышит! Она же шевелит ножками — я это чувствую! Как вам не стыдно говорить такие вещи? Я думала, вы посоветуете какую-нибудь настойку или… Вы выглядели таким милым, а вы… Вы плохой человек!

Девушка одарила меня сердитым взглядом и, резко развернувшись, быстро зашагала прочь...

— Свихнулась...

Я вздрогнул, вновь услышав чей-то голос, на этот раз мужской. Я повернул голову и увидел тощего мужчину. Он был совершенно голым. Серые волосы безжизненно спадали с его головы на худые плечи. Тело и лицо мужчины покрывали нарывы.

— Мы уже давно перестали пытаться объяснить ей, что её дочь мертва, — сообщил тощий мужчина. — Да, наверное, так оно и лучше будет — пусть умрёт с мыслью, что её ребёнок с ней… А вы, мистер? Вы ещё в своём уме?

— Едва ли, — ответил я и поспешил продолжить свой пусть.

Харчевня располагалась на первом этаже пятиэтажного дома, выложенного из красного кирпича. Витрины заколочены, а из двух дверных створок, ведущих внутрь здания, сохранилась лишь одна — на месте другой висела тряпка. У входа на бочках сидели какие-то исхудалые забулдыги, провожающие завистливыми взглядами всех, кто входил и выходил из харчевни.

Отодвинув тряпку, закрывавшую проход, я вошёл внутрь. В нос ударила вонь застоялого пота, вперемешку с кислым запахом забродившего дерева. Тускло освещенное несколькими десятками крысиных фонарей просторное помещение с высоким потолком было заставлено бочками, используемыми тут в качестве столов. Вокруг них стояли местные выпивохи.

Атмосфера тут разительно отличалась от той, что царила на улице: люди разговаривали, смеялись, играли в домино и карты. Официанток тут не было, вместо них использовалась хитрая инженерная система: под потолком были закреплены рельсы, тянущиеся от барной стойки к каждому из столов. На каждом рельсе был закреплен колёсный механизм с подвешенной к нему корзиной, в которую клали заказы. Колёсный блок катился по рельсу от барной стойки вверх, под потолок и далее к столу, ведомый здоровенной крысой, которая карабкалась вперёд, цепляясь за насечки, сделанные поверх рельса. Эти же насечки не давали ведомому ими колёсному механизму откатиться назад до тех пор, пока бармен не дёрнет за веревку и не снимет блокировку — после этого тележка катилась вниз, ведомая не столько тяжестью колёсного механизма, сколько тянущим за верёвку барменом. Так бармен передавал клиентам их заказы и получал оплату, не бродя по залу и не платя официанткам. Чтобы сделать заказ, клиенты кричали бармену свой заказ и номер стола, высеченный на бочке.

Надо сказать, что я уже видел подобный механизм в нескольких исполнениях — их часто использовали в бедных районах Северной Столицы, где услуги официанток считались слишком накладными, так что я ничуть не удивился, увидев такую же систему тут.

Пройдя ближе к бармену, я получше его разглядел: толстый мужчина лет сорока. Пышная борода, длинные волосы убраны в хвост, вместо левой руки «живой протез»: конструкция из металлического цилиндра и кожаных ремней, заменяющая предплечье и крепящаяся на плече. Из передней части цилиндра, заменяя кисть, выглядывают передние лапы и голова небольшой обезьяны. Этот протез был хорошо обучен и понимал своего хозяина с полуслова, моментально реагируя на движения владельца, хватая нужные стаканы, тряпки, бутылки и даже откидывая волосы бармена с его лица.