Гибель Урании - Дашкиев Николай Александрович - Страница 15

И только последний миг запомнился ему ярко: он лежит на операционном столе, задыхается от тяжелого запаха наркоза и шепчет жаждущими губами:

— Мэй… Дорогая моя… Я тебя любил…

Прошло уже несколько секунд с того времени, как Павел нажал на кнопку биоскопа, а мгла на экранчике не рассеивалась. Она только медленно собиралась в густые пятна, которые сверкали, как черный туман.

Приторно пахло какими-то лекарствами. Невыносимо болела голова, будто ее ритмично поливали растопленным свинцом накрест через темя.

И вот пятна стали более четкими. Четко проступила темная рамка зеркала. А в следующее мгновение вырисовалось морщинистое лицо, которое зловеще улыбалось беззубым ртом.

Сколько прошло времени?.. Декада?.. Вечность?

Это было нечто среднее между жизнью и смертью — существование без осмысления самого себя и окружающего. Волна за волной наползало горячее марево, которое поглощало, разжевывало, затем, насытившись, неторопливо выплевывало немощное тело, и тогда в мозгу вяло шевелилась расплывчатая мысль: я еще жив… я еще существую… А сразу же потом снова наваливался мрак, и все начиналось вновь.

Периоды прояснения сознания становились все длиннее. Айт уже осознавал сам себя и пытался понять, где он и что с ним произошло. Однако, даже малейшая попытка думать приносила невыносимые муки: голова болела так, будто ее поливали расплавленным свинцом. Это была такая пронзительная, острая боль, что Айт не выдерживал. Он кричал, порывался куда-то бежать, что-то делать, но тело ему не подчинялось. Потом кто-то подходил к нему, раздавались какие-то непонятные звуки, и наступал благодатный покой.

Айт спал, спал и спал. С каждым следующим пробуждением к нему возвращалась какая-то доля жизнеспособности. Легче дышалось. Постепенно возобновлялись слух и зрение. Теряли свою остроту головные боли. Уже не хрипение и стоны срывались с уст, а какое-то подобие осмысленной речи. Но ему не давали говорить, не позволяли двинуться. Укол снотворного — и сразу приятная нега расползается по всему телу, наступает блаженное забвение.

Так продолжалось долго, очень долго. И вот сегодня Айт впервые проснулся с ясным сознанием. С великим трудом, приподнялся на кровати. Осмотрелся вокруг.

Удивительная метаморфоза произошла со всем окружающим его миром. Изменились размеры знакомых вещей, и сами они стали поразительно чужими. Белое приобрело неприятный желтоватый оттенок, синее превратилось в грязно-голубое. Контуры предметов потеряли свою четкость. Звуки долетали приглушенно, как из погреба.

Айт взглянул на свои руки. Ужас! Что с ними произошло?! И это не его руки — мертвенно-синие, тоненькие, обтянутые прозрачной блестящей кожей…

И тут страшное воспоминание пронзило мозг: ЭТО произошло!

Глаза наткнулись на зеркальце на краю тумбочки. Рука потянулась, чтобы схватить его, но мышцы не повиновались. Тогда Айт подполз ближе, глянул в зеркальную поверхность. Перед ним вырисовалось морщинистое лицо, которое зловеще улыбалось беззубым ртом.

— Итак, это я, — раздался незнакомый скрипучий голос. — Я, Псойс…

Он в отчаянии схватился за голову, пошатнулся. Тумбочка качнулась, зеркальце упало вниз, разлетелось на осколки.

Старик, обхватив голову, застонал.

Он долго лежал, закрыв глаза, и, отгоняя от себя все мысли, прислушивался к спазматическому дребезжанию чужого сердца, которое отныне стало его собственным.

Неизбежное произошло. Возврата нет. Так пусть не будет ни боли, ни сожаления. Надо жить, надо существовать.

— Псойс… — повторил Айт, вставая. — Ну, пусть будет так.

Айт сполз с кровати, попробовал встать на ноги — и упал. Мало того, что мышцы у старика были истощены долгой болезнью, — они еще и сопротивлялись чужому мозгу. Только нет — будете повиноваться, будете!.. Вот так… Вот так… Сначала — на четырех… Потом — держась за стену… За стул…

Айт чувствовал жгучую ненависть к этому непослушному, по-настоящему чужому телу. Суставы сгибались неохотно, словно в них понабивался песок. Не удавалось выпрямить сгорбленную спину. Бессмысленно болтались неуклюжие руки. Все коробило, все раздражало, но именно это и подстегивало волю, мобилизовывало сознание.

Через час он уже смог самостоятельно пройти через всю комнату. Но это всего лишь несколько шагов… Сейчас надо ходить и ходить, пока с ног не будешь падать!

— Пусть будет так… — он открыл дверь и пошел по коридору.

Навстречу двигалась группа людей в сверкающих белых комбинезонах. Тот, что шел впереди, вдруг ускорил движение и закричал:

— Господин Псойс! Вам же нельзя вставать с кровати! Покорнейше прошу, вернитесь в палату!

«Вот я и на ногах, профессор! — с горечью подумал Айт. — И вы теперь сможете гордиться перед коллегами титулом победителя смерти. Старый Псойс воскрес из мертвых — поэтому, смотрите на него!»

Однако Лайн-Еу был отнюдь не в восторге. Он предупредительно помог больному прийти и, едва прикрыв дверь, зашипел:

— Вы что — с ума сошли? Или думаете, старый Псойс после операции будет носиться, словно юноша?!

— Господин профессор, — тихо оправдывался Айт, — я шел очень медленно…

— Медленно? — яростно переспросил Лайн-Еу. — А дрожали и подгибались ли у вас колени?.. Или хватались ли вы за сердце и за стены, чтобы не упасть?.. Или отвисала у вас челюсть? Или клонилась книзу голова?.. Именно так передвигался бы трухлявый Псойс, если бы ему вообще неизвестно зачем вздумалось выйти в коридор!.. Это может кончиться для вас трагически. А, кроме того, не забывайте: на каждом шагу — агенты Кейз-Ола. Достаточно малейшего подозрения, и порушатся все наши планы!.. Поняли?

— Понял, профессор… — грустно вздохнул Айт. — Я хотел вас порадовать, а оказалось…

— Ваш юный мозг все еще не покорился неизбежному, и требует от тела не присущего ему напряжения. Прошу, сдерживайте себя. Я привез вас сюда совсем не для лечебных процедур. Слава Солнцам, все кончилось хорошо!.. А вы в течение ближайших двух-трех декад будете изучать жизнь камердинера мистера Кейз-Ола, и будете привыкать вести себя так, как это подобает старому человеку. Первый сеанс начнем сегодня же вечером.

Это было очень сложное дело — учиться тому, что приходит с годами, постепенно: осторожности, которой пожилой человек защищает свои ревматические ноги от сквозняка и ударов, неуверенности движений, которая появляется вследствие потери мышцами прежней эластичности и упругости; наконец, той ворчливости и постоянной неудовлетворенности, которые являются ярким свидетельством болезненных сдвигов в организме, первыми признаками старости.

Дело облегчалось только тем, что перед Айтом день за днем, начиная с юношеских лет, пробегала вся жизнь Псойса.

Мистер Кейз-Ол не публиковал своих портретов и почти никогда не появлялся перед людьми, небезосновательно опасаясь за свою жизнь. Но, претендуя на одно из первейших мест в истории Пирейи, он фиксировал каждый свой шаг «для потомков». Автоматические киноаппараты фотографировали триллионера почти непрерывно, и в его дворцах было очень мало комнат, события в которых не легли бы четкими отпечатками на звуковую, цветную, стереоскопическую огнеупорную пленку.

Вездесущее Братство Сынов Двух Солнц каким-то образом похитила для копирования несколько частей этого документального фильма. Во многих кадрах фигурировал и камердинер Псойс. Он, правда, проскальзывал молчаливой тенью на втором плане, но Айт мог наглядно увидеть, как старился верный слуга, как его склоненная в поклоне спина со временем принимала форму дуги, его лицо все больше покрывалось морщинами, а во рту все меньше оставалось зубов.

Айт изучал те льстивые интонации, те вкрадливые движения, которые появлялись у старика при встрече с хозяином, пытался запомнить расположение апартаментов, привычки и прихоти мистера Кейз-Ола, фиксировал в сознании самые главные события, ссылки на которые могли бы пригодиться в будущем.