Жизнь и пиратские приключения славного капитана Сингльтона - Дефо Даниэль - Страница 54

• Предыдущая
• 54/59
• Следующая

Шлюп возвратился в этом гнусном виде. Капитаном на нем был другой человек, которому доверять мы могли. Старый лоцман появился в качестве простого пассажира, доктор же и Виллиам были суперкаргами с формальной доверенностью некоего капитана Сингльтона. Все обстояло, как полагается.

Шлюп был нагружен до последних пределов. Помимо огромного количества мускатных орехов и гвоздики, и мускатного цвета, и малой толики корицы, на шлюпе были кое-какие товары, захваченные нами в то время, когда близ Филиппинских островов ожидали мы добычи.

Виллиам без труда продал, и этот груз и возвратился через двадцать, приблизительно, дней, нагруженный всем необходимым для нашего путешествия на долгий срок. Да, как я сказал, было у нас великое множество и других товаров. Он привез нам приблизительно тридцать три тысячи осьмериков и несколько алмазов. Хотя Виллиам считал, что смыслит в этом деле мало, однако сумел он устроить так, что алмазы на него особого впечатления не произвели; к тому же купцы, с которыми он имел дело, были людьми очень щедрыми.

Вообще с этими купцами затруднений не было никаких, ибо предвидение барыша отбило у них всякое любопытство. Шлюпа же они совершенно не узнали. Что касается продажи им пряностей, привезенных из столь далеких стран, то здесь это не было такою уже новостью, как мы предполагали, ибо к португальцам часто приходили из Макао 349 в Китае корабли с пряностями, купленными у китайских купцов, а те в свою очередь часто торговали у голландских Пряных островов и приобретали там пряности в обмен на привозимые из Китая товары.

Это, в сущности, можно назвать единственным торговым путешествием, какое мы совершили. Теперь мы действительно были очень богаты, и естественно, что перед нами стал вопрос о том, что делать дальше. По-настоящему отправным нашим портом, как мы называли его, был залив Мангахелли на Мадагаскаре. Но Виллиам однажды увел меня в каюту шлюпа и заявил, что хочет серьезно поговорить со мною. Мы заперлись, и Виллиам начал:

— Позволишь ли ты мне откровенно поговорить о теперешнем твоем положении и дальнейших видах на будущее? Обещаешь ли ты своим честным словом не обижаться на меня?

— От всего сердца обещаю, — сказал я. — Виллиам, я всегда находил ваши советы хорошими, а ваши замыслы не только были хорошо задуманы, но и ваши наставления всегда приносили нам счастье. А потому можете говорить, что хотите, обещаю вам, что не обижусь.

— Это еще не все, — сказал Виллиам. — Если тебе не понравится то, что я предложу, ты должен обещать, что не разгласишь об этом среди экипажа.

— Не расскажу, Виллиам, даю слово. — И я охотно побожился ему.

— В таком случае, я должен с тобою условиться еще об этом деле, — вот о чем: если ты сам не присоединишься к моему замыслу, то позволь мне с моим новым другом доктором осуществить ту часть, которая касается нас с ним, так как ты на этом никакого убытка или ущерба не потерпишь.

— Позволяю все, Виллиам. Только не позволю покинуть меня. Я с вами ни при каких условиях не могу расстаться.

— Да я, — говорит Виллиам, — и не собираюсь расставаться с тобой, если ты сам того не захочешь. Но пообещай мне выполнить все эти условия, и я смогу откровенно разговаривать с тобой.

Я пообещал ему, как только мог торжественно, но в то же время так серьезно и искренно, что Виллиам мог без всяких сомнений поделиться со мною своими замыслами.

— Так вот, во-первых, — сказал Виллиам, — я спрошу у тебя, не думаешь ли ты, что и ты сам и все твои подчиненные достаточно богаты и действительно набрали столько добра (сейчас речь не о том, каким именно образом его набрали), что, пожалуй, даже не знают, как с ним быть.

— По чести, Виллиам, — сказал я, — ты совершенно прав. Думаю, что нам основательно везло.

— В таком случае, если тебе твоих богатств достаточно, не думаешь ли ты бросить это ремесло? Большинство людей оставляют свои дела, когда удовлетворены тем, что ими скоплено, и считают, что уже достаточно богаты. Ведь никто не трудится ради самого труда, а уж во всяком случае, никто не грабит ради одной только кражи.

— Теперь, Виллиам, я вижу, куда ты клонишь, — сказал я. — Готов об заклад биться, что ты начал тосковать по родине.

— Верно, — сказал Виллиам, — ты рассуждаешь правильно, и надеюсь, что у тебя та же тоска. Для большинства людей, находящихся на чужбине, естественно желание вернуться, наконец, на родину, особенно когда они разбогатели, и если они (как ты считаешь себя) очень богаты, и если они к тому же настолько богаты, что не знают даже, как поступить с добавочным богатством, окажись оно у них.

— Ну-с, Виллиам, — сказал я, — теперь вы думаете, что изложили все предварительные доводы так, что мне нечего возразить, то есть что, будь у меня достаточно денег, было бы естественно, если бы я стал думать о возвращении домой. Но вы не объяснили, что понимаете под словом «домой». Здесь мы с вами разойдемся. Помните же, человече, что я дома. Здесь мое жилище. Всю мою жизнь иного не было у меня. Я воспитывался приходом из милости. Так что у меня нет желания, куда бы то ни было, возвращаться, богатым ли, бедным ли, ибо мне возвращаться некуда.

— Как, — сказал Виллиам и несколько смутился, — разве ты не англичанин?

— Я думаю, что англичанин. Вы же слышите, что я говорю по-английски. Но из Англии я уехал ребенком и возвращался туда, с тех пор, как стал взрослым, всего один раз. Да и тогда меня обманули и провели и так дурно со мной обращались, что мне безразлично, увижу ли я ее еще раз или нет.

— Как, неужели у тебя там нет ни родных, ни друзей, ни знакомых?! — сказал он. — Никакого, к кому было бы у тебя родственное чувство или хоть какое-нибудь уважение?

— Нет, Виллиам, — сказал я. — Не более, нежели при дворе Великого Могола.

— И никакого чувства к стране, в которой ты родился?! — сказал Виллиам.

— Не более, нежели к острову Мадагаскару, а, пожалуй, еще меньше. Ведь Мадагаскар не раз, как ты знаешь, Виллиам, был для меня счастливым местом.

Виллиам был совершенно поражен моей речью и замолчал. Я сказал ему:

— Продолжай, Виллиам! Что ты хочешь сказать еще? Ведь у тебя еще кое-какие замыслы — так выкладывай их.

— Нет, — сказал Виллиам, — ты заставил меня замолкнуть, и все, что я собирался сказать, отменено. Все мои замыслы рухнули и уничтожены.

— Пускай так, Виллиам, но дайте же мне услышать, в чем они состоят. Хотя мне с вами совсем не по пути, хотя у меня нет ни родных, ни друзей, ни знакомых в Англии, но все же я не могу сказать, что настолько люблю разбойничью жизнь, чтобы от нее никогда не отказаться. Я хочу послушать, что ты можешь предложить мне взамен нее.

— Да, друг, — сказал Виллиам. — Серьезно — есть кое-что взамен нее.

Он поднял при этом руки и казался сильно тронутым, и, кажется, слезы появились у него на глазах. Но я был слишком закоренелым негодяем, чтобы растрогаться подобным зрелищем, и рассмеялся.

— Что! — воскликнул я, — вы думаете о смерти? Готов об заклад биться, что так! Смерть полагается в заключение этого промысла. Ну, что же, пускай она является, когда надо будет. Все мы обречены на смерть.

— Да, — сказал Виллиам, — это правда. Но лучше устроить как-нибудь свою жизнь, прежде чем явится смерть.

Он произнес это страстно, видно, озабоченный мыслью обо мне.

— Хорошо, Виллиам, — сказал я, — благодарю вас. Я, быть может, не так бесчувственен, как кажусь. Ну, говорите, каково у вас предложение.

— Мое предложение, — сказал Виллиам, — имеет целью твое благо, в такой же степени, как и мое собственное. Мы можем положить конец такой жизни и покаяться. И я думаю, что в этот самый час обоим нам представляется самая лучшая возможность к этому, какая была, какая должна или сумеет, или, в сущности, вообще может представиться.

— Послушайте-ка, Виллиам, выложите-ка мне ваш замысел, как положить конец теперешнему нашему образу жизни; ведь об этом идет сейчас речь, а о другом мы поговорим впоследствии. Я не так уже нечувствителен, — сказал я, — как вы меня, быть может, считаете. Но давайте сперва выберемся из этих адских условий, в которых находимся.

• Предыдущая
• 54/59
• Следующая