Чудесный генератор (Научно-фантастическая повесть) - Владко Владимир Николаевич - Страница 5

— Полвитка?..

— Да. И ни на один градус больше. А почему у нас много потерь?.. Почему мы не можем работать на полную мощность? Почему мы не можем настраиваться на первую попавшуюся высокую частоту? А?

Молчание. Рома спрятал глаза, опустив их вниз.

— Потому, что у нас для самоиндукции служит, кроме нашего полвитка, еще и каждый миллиметр наших проводников. Да и этого еще мало: по нашей старой схеме, старому принципу добывания ультракоротких волн, — мы не сможем все равно получить такую мощность, которая нам нужна. Томсоновский контур тут неприменим.

— Какой?

— Томсоновский, говорю. Ну, этот, который состоит из емкости и самоиндукции… тю, да разве не тебе я все время объяснял, что такое контур? Ой, горе мне с такими помощниками!

Он махнул рукой.

— Слушай, несчастное создание. Слушай! Томсоновский контур — прочь. И весь старый принцип — долой. Катушку, емкость, старую лампу — к черту. И переходим на совершенно новое. Понимаешь — совершенно новое. Переходим на…

Мистер Питерс сделал паузу и закончил:

— На эффект магнетрона. Вот!

Глаза его блестели, лицо пылало, как в лихорадке.

— Слушай, слушай внимательно. Это же чрезвычайно просто, гениально легко. Ну, вот ты знаешь, что в лампе с катода, с нити накала к аноду течет ток высокого напряжения? Электроны отрываются от катода и хаотично летят к аноду. Это нормальная картина. А когда мы поставим катод и анод в магнитное поле? Что тогда?

Рома скромно молчал. Но Мистер Питерс и не ожидал ответа:

— Тогда электроны будут направленно лететь к аноду. Если же мы дадим достаточно мощное магнитное поле, то они, электроны наши, даже не долетят до анода, а упадут вновь на катод. Ага?

Рома поднял глаза: что же, мол, из этого?..

— Несчастный! Если мы будем изменять мощность магнитного поля, то у нас ток между катодом и анодом будет то возникать, то исчезать. А это и будут колебания высокой частоты. А взяв их гармонику, мы получим еще большую частоту…

Рома не выдержал и зевнул. Его голова готова была лопнуть. Столько электро- и радиотехнической премудрости воспринять сразу он не был способен. Видимо, его зевота выразила это совершенно недвусмысленно: Мистер Питерс безнадежно скривил лицо.

— Не о чем мне с тобой говорить, обыватель ты никчемный… Вот когда сделаю, тогда посмотришь. Рот разинешь-то от удивления. А теперь — хватит разговоров. Надо делать. А ну, начинай. Чтобы через полчаса от нашего генератора не осталось и воспоминания. Строим новый…

— Мистер Питерс, а если не получится?

— Трус! Несчастный оппортунист! Не может не получиться. Начинаем!

Так начались события новой великой эры, которую смело можно было бы назвать «эрой изобретения Мистера Питерса». Потому что действительно, эта эра, начавшись почти с шутливого разговора Мистера Питерса с Ромой, развернулась дальше в ослепительный фейерверк новых поразительных изобретений и открытий. Лист бумаги, на котором сделал свой поспешный рисунок Мистер Питерс, вместе с его записной книжкой, — должны были войти в число самых драгоценных вещей в музее развития новой техники.

Однако, не будем опережать событий, пусть идет все своим чередом. Наша же роль — всего лишь спокойно, сдержанно и объективно записывать все то, что касается этой странной истории, этих чрезвычайных событий, этой невероятной цепочки фактов.

С того момента и до поздней ночи Мистер Питерс и Рома переделывали генератор. И Рома, крайне увлеченный делом, поверив в огромный вес и важнейшую роль этой работы, впервые за все время опытов в этой лаборатории более-менее спокойно смотрел, как Мистер Питерс непринужденно съел большую половину его облученного мяса и запил облученным молоком. Более того, Рома и сам поступил также, потому что почувствовал, в конце концов, сильный голод. А Мистер Питерс еще и мурлыкал:

— Друг мой, ешь, пей. Не в этом мясе, не в этом молоке счастье. Мы с тобой еще наоблучаем тонны мяса и озера молока. Дай только наладить генератор. Горы мяса и моря молока. Эвереста, Гауризанкары мяса, Ниагары, Атлантические океаны молока… ха, наоблучаем сколько угодно!

Они работали, не отрываясь ни на минуту. И, даже когда в лабораторию зашли Олесь и Рая, и принесли с собой острый и радостный запах морских волн, красного солнечного заката и свежего соленого ветра, — даже тогда Мистер Питерс с Ромой не посмотрели с завистью на Олеся и с благоговением на Раю. Они были слишком заняты. Олесь спросил:

— Что это будет?

— Видишь, переработка — и все, — ответил Рома.

Рая подошла ближе. Она заметила на столе рисунок, сделанный на листе бумаги Мистером Питерсом, и склонилась над ним. Мистер Питерс видел это и ничего не сказал, хотя раньше бы он непременно заметил хотя бы даже и Рае, что заглядывать в чужие бумаги нехорошо.

Олесь закурил, и спокойным взглядом уставшего физкультурника поглядывал на работу вокруг генератора. Рая крутилась ближе: ее, очевидно, заинтересовала работа. А впрочем, трудно было ожидать даже и Рае, что на нее обратят внимание. В конце концов, она ушла прочь. Через пять минут отправился и Олесь. А еще через час Рома почувствовал, что у него ресницы словно намазали густым клеем. Раз склеившись, они не проявляли ни малейшего желания расклеиваться снова. Он клевал носом, пока Мистер Питерс не заметил этого.

— Иди спать, — строго приказал он, — иди. Ты мне сегодня все равно больше не нужен. Я закончу один.

И Рома ушел. Мистер Питерс остался в одиночестве. Он работал неустанно, позволяя себе только скрутить сигарету и зажечь ее. Он мурлыкал себе под нос и напевал что-то окончательно невнятное; однако, никто не мог бы его заверить, что это была не замечательная песня. Так шли минуты и часы. Слышно было только равномерное хлюпание вакуумного насоса; и перед глазами конструктора поблескивало стекло Лангмюира.

Перед Мистером Питерсом понемногу, медленно, но верно росла на столе странная, своеобразная и невиданная доселе конструкция. Посередине возвышалась большая и длинная стеклянная лампа. Собственно, только условно эту постройку можно было называть лампой. Правильнее было бы сказать — стеклянный длинный баллон. Вокруг странной лампы вились прихотливые сплетения медных катушек, причудливых завитков, блестящих конденсаторов. На столе был прикреплен большой реостат — изменять напряжение. А самая странная лампа стояла на каком-то сложном устройстве, что давало возможность поворачивать ее вокруг своей оси.

Мистер Питерс внимательно осмотрел лампу. В середине ее виден был длинный корытообразный анод — согнутая металлическая пластинка, которая шла вдоль лампы. Ровно посередине вдоль анода протянулась толстая нить — это был катод, нить накала. Спиральная сетка, тончайшее кружево из медной проволочки, — обвивала нижнюю часть лампы. Она должна была создавать мощное электромагнитное поле. Колебания, по расчетам Мистера Питерса, должны были появляться между двумя краями корытообразного анода. Сам же анод служил одновременно и рефлектором: он отражал от себя только что созданные колебания и посылал их направленным потоком, пучком туда, куда надо было экспериментатору.

Генератор, построенный на использовании эффекта магнетрона, был почти готов. Оставалось проверить питание, спад напряжения и прочее…

…А тогда, когда сквозь открытое окно уже не доносилось ни звука, ибо город спал крепким предрассветным сном, когда окончательно улеглась уличная пыль, и воздух стал свежее и душистее, — тогда Мистер Питерс, прикрутив последнюю гайку и проверив последний раз схему, зажег трубку и с трепетом нажал на рычаг рубильника.

^{…Мистер Питерс, прикрутив последнюю гайку и проверив последний раз схему, зажег трубку и с трепетом нажал на рычаг рубильника.}

Что-то загудело, затрещало. Послышалось знакомое шипение. Однако, оно было громче обычного. Лампы засияли. Приборы показывали нормальный ход тока, нормальное его течение. Оставалось проверить частоту. Но это надо было сделать чуть позже, когда окончательно стабилизируется работа всей установки. Мистер Питерс откинулся на спинку стула и, выпуская густые клубы дыма, задумался.