Мароны - Рид Томас Майн - Страница 61

• Предыдущая
• 61/87
• Следующая

«Что ж, отправится когда-нибудь старый ворон спать или нет? Неужто все еще не закончил свои грязные дела? Пока он здесь, мне нельзя даже пошевелиться!»

Тут, к радости Кубины, старик вдруг направился к себе в комнату, дверь которой все время оставалась открытой.

«Наконец-то! — мысленно воскликнул марон. — Теперь, надо полагать, он окончательно заползет в свою нору и до утра из нее не вылезет. Мне уже надоело им любоваться».

Но радость Кубины была недолгой, ибо отвратительный старик снова показался на веранде. Только теперь вместо синего сюртука на нем был широкий, длинный халат. Джесюрон снял и шляпу, оставшись в своем неизменном грязном колпаке. К отчаянию Кубины, старик выволок из комнаты на середину веранды кресло с высокой спинкой и уселся в него.

Послышались удары стали о кремень, вспыхнули искры… Джесюрон высекал огонь. Зачем он ему понадобился? Запах табака, защекотавший ноздри Кубине, объяснил все. Джесюрон закурил сигару. Сколько может это продлиться? Полчаса, а то и час? А что, если он останется сидеть тут до рассвета?

Положение становилось крайне затруднительным. Марон не имел никакой возможности разбудить Герберта, не мог сделать ни малейшего движения, не рискуя выдать свое присутствие Джесюрону. О том, чтобы слезть с дерева, не могло быть и речи. Кубина понимал, что оказался в ловушке. Выхода не было. Оставалось одно: ждать, пока Джесюрон докурит сигару, хотя и это еще не гарантировало ничего определенного.

Набравшись терпения, Кубина, испытывая душевные и физические муки, по-прежнему неподвижно сидел на вершине пальмы.

Это испытание длилось по меньшей мере час. Под конец руки и ноги у Кубины совершенно онемели, он чувствовал, что еще немного — и он не выдержит. А старик все сидел в кресле, словно приклеенный, молча и неподвижно, как и Кубина.

Кубине казалось, что тот выкурил не одну, а две, а то и три сигары — красный огонек все не мерк под ястребиным носом старика. И вот Кубина заметил то, чего опасался: над верхушками деревьев заголубело небо. Занимался рассвет. Слегка повернув голову, Кубина увидел, что первые солнечные лучи уже позолотили вершину Утеса Юмбо. Что делать?

Если он будет продолжать сидеть здесь, его, конечно, скоро обнаружат. Еще немного — и выйдут на работу невольники-рабы, а с ними управляющий и надсмотрщики. Кто-нибудь непременно заметит фигуру на дереве. Уж нечего и думать, чтобы разбудить Герберта. Только бы ему самому выбраться отсюда…

Раздумывая, как бы незаметно спуститься с пальмы, Кубина еще раз взглянул на старика в кресле. Лучи зари, так напугавшие марона, принесли ему и радость: он увидел в их свете, что Джесюрон уснул. Очки свалились, морщинистые веки закрыли хитрые глаза, ноги обмякли, руки повисли по бокам кресла, а голубой зонт свалился на пол. Но во рту старика все еще торчал окурок сигары.

Теперь Кубину мучили сомнения. В нем боролись благоразумие и желание все-таки довести до конца задуманное — то есть он не знал, уйти ли ему отсюда одному, пока не поздно, или все же попытаться разбудить спящего в гамаке. В первом случае он просто вернется к поляне и станет там ждать прихода Герберта. Но так он потеряет по меньшей мере два часа драгоценного времени. Да еще будет ли пунктуален молодой англичанин? Его может что-нибудь задержать, что весьма вероятно, если учесть, как все беспорядочно в доме скотовода. Но предположим даже, что Герберт придет вовремя, — все равно надо ждать еще два часа. За два часа Лофтус Воган может уже расстаться с жизнью!

Все эти мысли вихрем пронеслись в мозгу марона, привыкшего быстро оценивать обстановку. Не отправиться ли немедля в Горный Приют одному? Или все же разбудить Герберта?

Вероятно, он принял бы первое решение, если бы знал все. Но он не предполагал, что плантатору угрожает непосредственная опасность, он не подозревал, зачем в действительности касадоры ушли ночью с фермы. Если бы Кубина только знал, куда и зачем они отправились, если бы он знал, что оба они — наемные убийцы, подосланные Джесюроном, он сделал бы все, чтобы помешать преступлению. Но он думал, что нет крайней необходимости немедленно бежать в Горный Приют, хотя и понимал, что терять время нельзя.

В этот момент лежавший в гамаке вдруг повернулся и зевнул.

«Кажется, просыпается, — подумал Кубина. — Пора действовать».

Но, к досаде марона, спящий больше не шевелился.

«Как бы мне шепнуть ему хоть словцо! Нет, невозможно. У старой лисицы слух потоньше. Брошу-ка я в него чем-нибудь — авось проснется».

Кубина вытащил из кармана трубку — единственное, что было у него под рукой, — и, метко прицелясь, швырнул ее в гамак. Она упала прямо на грудь Герберта. Но трубка была слишком легка и не разбудила его.

«Ах, черт! Спит, как сова в полдень! Что же еще попробовать! Если бросить в гамак мой мачете, я окажусь безоружным. А как знать… он может очень скоро мне понадобиться. Ба! Брошу-ка я в него орехом с пальмы. Уж это его разбудит!»

И марон, нагнувшись и просунув руку в глубину листвы, сорвал огромный кокосовый орех.

Тщательно прицелясь, он бросил тяжелый орех на грудь Герберту. К счастью, сетка гамака не дала ореху, когда он соскользнул в сторону, упасть на пол. Иначе шум падения непременно разбудил бы того, кто спал неподалеку в кресле. Молодой англичанин открыл глаза и, приподнявшись на локте, удивленно огляделся. Хорошо, что Герберт был человек сдержанный и не издал возгласа изумления, хотя его крайне удивил лежащий рядом с ним в гамаке кокосовый орех.

— Откуда свалился на меня этот дар Помоны?

Но тут в сероватом утреннем свете он увидел прямо перед собой ствол величественной кокосовой пальмы. Он отлично знал ее, изучил во всех подробностях ее изящный силуэт и потому сразу заметил что-то постороннее, непривычное на ее вершине. Он увидел там скорчившуюся человеческую фигуру.

Было уже настолько светло, что Герберт узнал в ней своего старого знакомого, того, кто угощал его под сейбой. Но он не успел еще ничем выразить своего удивления, как марон приложил палец к губам.

— Тес! Ни слова, мистер Воган! — донеслось до него еле слышно с верхушки пальмы, и он заметил, что Кубина бросил выразительный взгляд в сторону веранды. — Тихонько вылезайте из гамака, берите шляпу и следуйте за мной в лес. Важные новости, очень важные! Речь идет о жизни и смерти. И, Бога ради, осторожнее, чтобы он вас не заметил!

— Кто? — также шепотом спросил Герберт.

— Взгляните! — И марон указал на спящего в кресле Джесюрона. — Скорее! Встретимся на поляне! Нельзя терять ни секунды. Те, кто дорог вашему сердцу, — в большой опасности!

— Иду! — последовал ответ, и Герберт проворно вылез из гамака.

— Вы найдете меня под сейбой, — сказал марон напоследок и тут же покинул опасную позицию, неслышно соскользнув по тонкому стволу пальмы, как матрос по корабельной мачте.

Он бросился бежать и быстро скрылся в зарослях. Герберт также не стал мешкать. Его подгоняли слова Кубины: «Те, кто дорог вашему сердцу, — в большой опасности». На свете есть лишь одно дорогое ему существо — Кэт Воган. Неужели Кубина имел в виду ее?

Но раздумывать было некогда. В одну секунду схватив плащ и шляпу, висевшие рядом в комнате, и не забыв взять ружье, Герберт поспешил за Кубиной. Он был слишком взволнован, в нем слишком кипела энергия, чтобы степенно сойти с крыльца. Да и сидевший там старик мог проснуться. Поэтому Герберт быстро перекинул ноги через балюстраду и спрыгнул вниз. Нырнув в кустарник следом за Кубиной, он также исчез среди зелени запущенного сада.

• Предыдущая
• 61/87
• Следующая