Мароны - Рид Томас Майн - Страница 30

• Предыдущая
• 30/87
• Следующая

Она многозначительно улыбнулась.

— Нет, Юдифь, это безнадежно.

— Что безнадежно? — резко оборвала его дочь.

— Ну, понимаешь… — замялся Джесюрон.

— Что, боишься сказать? Ничего, дражайший родитель, говори. Я и так вижу, куда ты клонишь. Ты думаешь, что у меня, дочери старого работорговца, нет никакой надежды пленить аристократа Монтегю Смизи — так, что ли?

— Ты ведь знаешь, Юдифь, Воган припасает его для своей дочки. Она, как тебе известно, считается первой красавицей, и нам нечего и думать…

— Первой красавицей? — Юдифь гордо вскинула голову и раздула ноздри. — Во всяком случае, на последнем городском балу не она была признана первой красавицей, могу тебе поручиться! И полагаю, дочь работорговца ничем не хуже дочери рабыни. В конце концов, сама-то она всего-навсего простая рабыня…

— Тише, Юдифь, об этом ни слова, даже шепотом! Ну, вдруг он услышит? Ты ведь знаешь, он ее двоюродный брат, и…

— Хотя бы и родной, что из того? — гневно прервала его дочь. Тон Юдифи ясно говорил, какую злобную зависть питает она к красоте Кэт Воган. — Будь он ее братом, ему у нас пришлось бы не сладко. Но, к его счастью, он всего-навсего кузен. И притом рассорился с ее отцом — значит, и с ней также… А он что-нибудь тебе о ней говорил? — спросила вдруг Юдифь, и по голосу чувствовалось, что она ожидает ответа с волнением.

— О ком? О Кэт Воган?

— О ком же еще? — грубо отрезала Юдифь. — Кажется, в Горном Приюте нет другой молодой особы, о которой он мог бы говорить. Или у тебя все еще в голове эта медно-красная девчонка Йола? Разумеется, я говорю о Кэт Воган. Что он о ней рассказывал? Как ни короток был его визит, а уж наверно он успел с ней встретиться. Вы сидели за вином вчера так долго, что могли бы перебрать все местные сплетни.

Она говорила деланно-небрежным тоном, но сама от волнения наклонилась вперед, и в глазах ее была тревога, выдававшая зарождающуюся любовь.

— Да, действительно, разговор зашел и о дочери Вогана. Я сам спросил у него, какого он о ней мнения. Я надеялся, что он успел и с ней поссориться, но, увы, нет, отнюдь нет!

— А тебе-то что за дело?

— Очень даже большое дело, дочка, очень!

— Ты говоришь что-то уж очень таинственно, отец. Кажется, за двадцать лет я успела тебя достаточно изучить, но сейчас ничего не понимаю… Так что же он все-таки сказал о Кэт Воган? Видел он ее?

— Да. И говорит, она отнеслась к нему необычайно сердечно. На нее он не обижен, нет!

Ответ не доставил, очевидно, удовольствия прекрасной Юдифи. Опустив глаза, она некоторое время молчала.

— Отец, — сказала она вдруг, — что это за голубая лента у него в петлице? Ты ее заметил, конечно. Может быть, это какой-нибудь орден? Он тебе об этом ничего не говорил?

— Нет, но ленту я заметил. Это не орден. Откуда у него орден? Отец у него был нищий художник. Да ты спроси у него сама, это вполне удобно.

— Вот еще! Мне-то что за дело?

Она даже в лице изменилась, словно устыдившись, что невольно обнаружила женскую слабость, выказав любопытство.

— Да это неважно, Юдифь. Главное, если ты сумеешь понравиться ему…

— Ты что, хочешь, чтобы он в меня влюбился?

— Да, именно.

— Чего ради, скажи на милость?

— Не спрашивай пока. У меня есть определенные соображения. В свое время все узнаешь. Да, Юдифь, постарайся, чтобы он влюбился в тебя по уши.

Эта просьба не была неприятна Юдифи. Глаза ее выражали что угодно, только не возмущение. Подумав немного, она засмеялась и сказала:

— А что, если, увлекая его, я и сама попадусь в любовные сети? Говорят, иногда паук запутывается в собственной паутине.

— Ты только поймай мушку, мой милый паучок, остальное неважно. Но сперва надо поймать муху. Пусть струны твоего сердца помалкивают, пока его сердце еще не в твоих руках. Ну, а потом влюбляйся сколько душе угодно… Но тише… кажется, он идет!.. Смотри же, Юдифь, поласковее с ним, поласковее! Не жалей улыбок!

И Джесюрон пошел навстречу гостю, чтобы пригласить его в зал.

«На этот раз, достойный мой родитель, — со странным выражением глядя вслед отцу, сказала про себя красавица, — на этот раз я буду послушной дочерью. Но не ради твоих, а ради моих собственных планов — они для меня важнее. Говорят, с огнем играть опасно, но именно поэтому я буду с ним играть… А вот и наш гость! Какая гордая у него поступь! Можно подумать, что он здесь хозяин, а мой отец — его счетовод. Ха-ха-ха! Но у него в петлице по-прежнему эта голубая лента! — Красавица нахмурилась. — Почему он носит ее на груди?.. Ничего, я все разузнаю, я сорву тайну с этого шелкового лоскутка, пусть даже разорвется на лоскутки мое собственное сердце!»

А в это самое время в Горном Приюте происходила сцена, поразительно похожая на только что описанную. Лофтус Воган, как и Джекоб Джесюрон, вел беседу с дочерью. Тема разговора была сходной, и родительские хитрости диктовались столь же низменными мотивами.

— Ты посылал за мной, папа? — спросила Кэт, входя в зал.

— Да, Кэтрин.

Мистер Воган говорил с дочерью непривычно торжественным тоном. Уж одно то, что отец назвал ее полным именем, ясно говорило, что он настроен чрезвычайно серьезно.

Он указал ей на кресло напротив себя:

— Выслушай меня, дочь моя. Я должен поговорить с тобой о важном деле.

Девушка послушно опустилась в кресло. На лице ее появилось то выражение, какое бывает у пациента перед врачом или у нашалившего ребенка, выслушивающего родительские нотации. Но не так-то легко было подавить присущую Лили Квашебе жизнерадостность. Напыщенность отца, вместо того чтобы настроить на серьезный лад, произвела на нее совершенно иное действие. Уголки ее губ слегка дрогнули, как будто она силилась сдержать невольную улыбку.

Отец это заметил.

— Послушай, Кэтрин, — сказал он уже тоном упрека, — я позвал тебя не для шуток. Я хочу, чтобы ты отнеслась к тому, что я тебе сейчас скажу, с полной серьезностью.

— Ах, папа, но я же понятия не имею, что именно ты собираешься мне сказать! Что случилось? Надеюсь, ты здоров?

— Мое здоровье не имеет никакого отношения к теме нашей беседы. На состояние нашего здоровья нам с тобой, слава Богу, жаловаться не приходится. Но речь идет не о нем. Речь идет о нашем благосостоянии, о наших денежных делах, — ты понимаешь, Кэтрин?

Он произнес последние слова с особой внушительностью.

— Неужели, папа, у тебя денежные неприятности? Ты потерпел убытки?

— Нет, дитя мое, — отечески сказал мистер Воган. — По счастью, — а может быть, и благодаря моим стараниям, — у нас все благополучно. Нет, Кэтрин, речь идет о барышах, о выгоде, а не об убытках. И тут ты можешь мне помочь.

— Я? Что ты, папа! Я ничего, совсем ничего не смыслю в делах.

— Для тебя, Кэтрин, это не дела, а одно развлечение, — рассмеялся мистер Воган. — По крайней мере, я так надеюсь.

— Развлечение? Ах, папа, скажи скорее, какое развлечение? Ведь я до них большая охотница!

— Кэтрин, ты знаешь, сколько тебе лет?

Отец снова принял торжественный вид.

— Ну, разумеется, папа. Мне уже исполнилось восемнадцать.

— А известно ли тебе, о чем полагается думать девушке в таком возрасте?

Кэт не понимала или делала вид, что не понимает, на что намекает отец.

— Ну, Кэт, ты же отлично знаешь, что я имею в виду, — шутливо сказал мистер Воган.

— Право, папа, ума не приложу, о чем ты говоришь. Я бы сказала прямо, если бы знала. У меня нет от тебя секретов.

— Я знаю, Кэт, ты у меня хорошая дочь. Но есть девичьи секреты, которые даже отцу не открывают.

— Папа, но, право же, мне нечего скрывать. Объясни, о чем ты спрашиваешь.

— Послушай, Кэт. Обычно девушки твоего возраста… и это вполне понятно и естественно… ну, в общем, они начинают думать о молодых людях.

— Ах, вот ты о чем! Тогда могу ответить тебе: да, папа, я думаю об одном молодом человеке.

• Предыдущая
• 30/87
• Следующая