Отрочество (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 63

А в других православных патриархиях? Пусть не в самой верхушке, но рядышком — всегда греки. Небольшой народ, по всему миру рассеян, а вцепились — не отодрать!»

Засыпал я под молитвенное песнопение, доносящееся то ли с улицы, то ли с одного из ближайших храмов. Пели торжественно и красиво, а снилась почему-то — стая воронья. Прыг-прыг… головы набок и в глаза заглядывают, а всё понять не мог — к добру ли? К худу?

«— Многие вам лета, Владимир свет Алексеевич, дражайший мой опекун, ставший заместо отца. Пишу вам, как ̶в̶с̶п̶о̶м̶н̶и̶л̶,̶ ̶ч̶т̶о̶ ̶о̶б̶е̶щ̶а̶л̶с̶я̶ ̶п̶и̶с̶а̶т̶ь̶выдалась свободная минутка, и минутка эта оказалась не на бегу, а хотя бы немножечко сидя.»

Гиляровский хмыкнул в усы, уже поняв по многочисленным кляксам и помаркам, что воспитанник ненароком послал черновик.

«— Путешествие моё началось скучно, буднично и уныло, на потрёпанном Балтикой датском лесовозе, ну да о том вы и сами знаете. Насколько убого судёнышко, настолько высокомерно вела себя команда, где распоследний юнга, поражённый наследственным сифилисом в межушные ганглии, почитал себя за высшее существо по отношению ко мне.

Я ̶з̶а̶т̶а̶и̶л̶ ̶о̶б̶и̶д̶у̶ честно старался не замечать этого — быть выше, как любит говорить Мария Ивановна. Но сложно быть выше, если на тебя смотрят с плохо скрываемым презрением, и разговаривают ̶к̶а̶к̶ ̶с̶ ̶г̶о̶в̶н̶о̶м̶ через губу.

Дав должную оценку судну и экипажу в санитарной инспекции порта, я счёл себя вполне удовлетворённым, и великодушно простил их, ̶з̶л̶о̶б̶н̶о̶ ̶у̶х̶м̶ы̶л̶я̶я̶с̶ь̶ забыв напрочь.»

— Моя школа, — прокомментировал Владимир Алексеевич, хихикая совершенно по-детски.

«— Сойдя на берег в Афинах, почти тут же познакомился с чудесным ̶и̶ ̶о̶ч̶е̶н̶ь̶,̶ ̶о̶ч̶е̶н̶ь̶ ̶с̶т̶р̶а̶н̶н̶ы̶м̶ человеком, Агапием Папаиоанну, и со всей его многочисленной семьёй, а чуть погодя и едва ли не всеми людьми, хоть сколько-нибудь значимыми в Элладе. Греческая культура захлестнула меня с головой, дабы выхлестнуть три дня спустя на борту французского пароходика, курсирующего по Средиземному морю.

Осталось только приятное послевкусие от бесед с умными людьми, да ̶к̶у̶ч̶а̶ ̶м̶у̶к̶у̶л̶а̶т̶у̶р̶ы̶ сотни визиток и десятки подаренных книг с автографами. Бог весть, ̶к̶у̶д̶а̶ ̶и̶х̶ ̶д̶е̶в̶а̶т̶ь̶ когда я их прочту.

Соседи мои по каюте, люди очень милые и сердечные, встретили меня очень доброжелательно и приязненно. Двое из них ̶м̶у̶ж̶е̶л̶о̶ж̶ц̶ы̶ связаны узами самой близкой мужской дружбы и приязни, а третий, Жан-Жак — несколько ̶т̶у̶п̶о̶в̶а̶т̶ы̶й̶ простоватый малый, с которым мы и сошлись накоротке ̶о̶б̶е̶р̶е̶г̶а̶я̶ ̶с̶в̶о̶и̶ ̶ж̶о̶п̶ы̶.

Плавание мы коротали за ̶к̶а̶р̶т̶о̶ч̶н̶ы̶м̶и̶ ̶и̶г̶р̶а̶м̶и̶ беседами и прогулками по судну, и я с изрядной ̶в̶ы̶г̶о̶д̶о̶й̶ приятностью провёл время.»

— Хитровка, — пробурчал репортёр, — даже и капли удивления нет.

В Порт-Саиде ̶Ж̶а̶н̶-̶Ж̶а̶к̶ ̶п̶о̶т̶а̶щ̶и̶л̶ ̶м̶е̶н̶я̶ стукнула мне в голову блажь, совершить экскурсию во времена Раннего Средневековья, сиречь в местные трущобы. Жители там оказались ̶р̶е̶д̶к̶и̶м̶ ̶с̶б̶р̶о̶д̶о̶м̶ дружелюбны, хотя и не без некоторой навязчивости.

С решительным гостеприимством, они предложили мне поучаствовать в таких увлекательных забавах, как весёлое ограбление, а потом и дружеская поножовщина. Немножко даже жаль, что сорвалась такое несомненно увлекательное и весёлое приключение, как побивание палками чужеземца.»

— Та-ак… — Гиляровский обеими руками вцепился в шевелюру, и едва ли не впервые в жизни, у него закололо сердце. Он энергично встряхнул листки, и на пол спланировал короткий обрывок

«— Если уж суёшь руки в чужие карманы, — прочитал он прыгающий почерк воспитанника, — то хотя бы уважай того, к кому лезешь за деньгами! И будь готов к ответке.

Да и я хорош! Перестарался, и вместо того, чтобы вывернуть руку, сломал пальцы, да с последующим изломом. А как резво он сунул мне в лицо нож! И понеслась!

Уклоны, отбивы… толпа вокруг, не сбежать. Сам не помню, как тогда свой выхватил, да и по горлу, как учили. И ступор! Я. Убил. Человека. Не первого…»

— Та-ак… — протянул Владимир Алексеевич, — а впрочем, чего это я? Хитровка.

«… — но всё же. И кровища в лицо! Между ступором и кровищей — доли секунды, а показалось, будто минуты прошли, и вся жизнь потухающая в глазах навечно отпечаталась.

Моргнул, и палки, над толпой взметнувшиеся, и беснование. Как отбился, даже и не знаю…»

И снова — черновик несомненный, но уже вторичный — сглаженный, а не эти прыгающие буквы человека, не успевшего отойти от пережитого ужаса.

Гиляровский мельком проглядел листки, но этого — первого — черновика уже не было. Только один обрывок. Сглаженный… Чуть-чуть ещё, и фельетон почти. Если не знать… Снова закололо сердце.

«— Я так энергично включился в эту интересную игру, что занял роль ведущего игрока, хотя по изначальному замыслу моих милых хозяев, уготована мне была участь скорее спортивного снаряда, то бишь груши. Ну да вы знаете, что человек я азартный, и очень спортивный, но привык к иным порядкам. А они не знали.

Расстроенные нарушением правил, гостеприимные обитатели сих благодатных мест сопроводили меня к почтенному судье, после чего с почётным конвоем — в местную тюрьму.

Экскурсия сия оказалась крайне увлекательной, но весьма краткой. Соседи мои, настоящие ̶б̶о̶е̶в̶ы̶е̶ ̶п̶и̶д̶о̶р̶а̶с̶ы̶ французы в самом высоком смысле, оказались крайне расстроены тем фактом, что их не пригласили участвовать ни в национальных арабских играх, ни в экскурсии по тюрьме, и пришли живо выразить своё неудовольствие.

Выразил его и ̶г̶л̶а̶в̶н̶ы̶й̶ ̶б̶е̶л̶ы̶й̶ ̶с̶а̶г̶и̶б̶ английский консул, притом весьма энергически, хотя и кратко. В ярчайшей речи его, достойной Цицерона, я почерпнул немало новых для себя слов и выражений, достойных пера Шекспира.»

Дальше — стихи, с прыгающими вкривь и вкось буквами. Тот случай, когда выплёскивается пережитое, а не навеянная музой высокая поэзия.

Поэзия с музой потом. Может быть.