Точка (СИ) - Кокоулин Андрей Алексеевич - Страница 49

— Я все.

Стеф вышла из туалета, тряся мокрыми руками.

— Там что, нет полотенца? — спросил Искин.

— Не-а.

— Ну, вытри о брюки. У меня нет с собой платка.

Они подошли к кабинету и обнаружили, что он закрыт. Искин постучал, ответом ему была тишина. В коридоре все также, пялясь в пустое, открывающееся ему пространство холла, сидел за столом молодой человек.

— Извините, — обратился к нему Искин, — мы должны были попасть в двенадцатый кабинет, но он почему-то заперт.

— Это не удивительно, — сказал мужчина, чуть повернув голову. — Вы не знаете внутреннего распорядка.

— Возможно.

На лице мужчины отразилась слабая улыбка.

— У нас — обеденный перерыв.

— А вы? — спросила Стеф.

— Я? — нахмурился мужчина.

— У вас, наверное, тоже должен быть обеденный перерыв.

— У меня?

Мужчина привстал, снова сел, поднялся уже полностью. Рот его приоткрылся. Глаза сделались напряженными.

— Вы правы, — подал он руку Стеф. — Вы совершенно правы.

Мужчина вышел из-за стола. В волнении он шагнул в холл, потом вернулся, убрал какую-то книжку в ящик и, посветлев лицом, не оглядываясь, направился к выходу из здания.

— Хорошо, что он не в Фольдланде, да? — спросила Стеф, когда мужчина, розовея пятнышком лысины, прошел в двери.

— Не думаю, что он совсем ненормальный, — сказал Искин. — Возможно, просто с трудностями развития.

— У нас одну такую девочку сразу отправили в приют, — сказала Стеф. — Она не сразу отвечала, когда ее спрашивали.

— Ладно, — Искин взял руку «дочки» в свою ладонь. — Пойдем что ли тоже пообедаем? Кажется, я видел кафе на Бюргер-плац.

Кафе называлось «У Якова». Оно располагалось сразу за частоколом саженцев, находясь в старом, но крепком здании о трех этажах. Здание было белым и голубым, тенты над окнами второго этажа — желтыми, буквы — золотистыми, а тумба с театральной афишей — пестрой.

Хозяина звали Вацеком, и расхождение его имени и названия кафе казалось нарочитым.

Искин взял себе шницель, Стеф пожелала колбасок с горчицей и салат. Они устроились за вынесенным под тент столиком, и буквально в метре от них плохо приклеенный плакат зазывал на премьеру «Доброго человека из Сычуани» с несравненной Сарой Линдер. Рядом приглашали на венгерский цирк с уродцами и львами. Правда, уродцев именовали не уродцами, а удивительными и отверженными созданиями. Но рисунки четко показывали, кто они есть.

— В Фольдланде тоже хотели разрешить цирк, — жуя, сказала Стеф. — Но я ни разу не видела. Это весело?

Искин пожал плечами.

— Кому как.

— Я бы хотела устроиться в цирк гимнасткой.

— Ты разве гимнастка?

— Я гибкая, — сказала Стеф. — Меня бы взяли.

— Но зачем?

— Чтобы ездить с ними на фургоне.

— Ты хочешь стать бродячей артисткой?

— Ты зануда. Это же мечта, — Стеф вздохнула. — Мы бы останавливались в маленьких приморских городках и выступали за еду и небольшие деньги. У нас был бы удав и старый лев по имени Клаус, а еще шпагоглотатель, два жонглера и бросатель ножей. Я была бы звездой цирка, ходила бы по канату и ездила верхом на льве.

— Ты видела это в кино? — спросил Искин.

Девчонка кивнула. На подбородке ее застыла капелька горчицы.

— Дай, — протянул руку Искин.

— Я запачкалась?

— Да.

Стеф подставила подбородок. Искин стер горчицу пальцем. Не удержался, сунул палец в рот. Не так уж и горько.

— Ты тоже мог бы ездить с нами, — сказала Стеф.

— В роли кого — льва или удава?

— В роли врача. Лечил бы нас всех, всю труппу, если мы заболеем.

Искин качнул головой.

— Я только по юнитам.

Городская окраина была тиха. За то время, что они сидели за столиком, всего раз проехал омнибус. Напротив кафе лениво красили фасад. На вновь выглянувшем солнце подсыхали тротуарные лужи. На пустыре за парком мальчишки гоняли мяч.

Искин заказал себе имбирного пива, а Стеф — стакан молока. На все про все ушло еще четыре марки, и Лем не смог в уме подсчитать, сколько у него осталось. За пирог, Ирме, потом на Зиман-аллее, еще здесь и за фотографию. Если из восьмидесяти осталась хотя бы половина — уже хорошо.

Что-то он раскидался деньгами. Ах, черт! — вспомнил Искин. Ирме же я давал дважды. За чай и за одежду. Двадцать марок — фьють. Значит, точно осталось меньше сорока. Берштайн, конечно, выручит, если что. К тому же девятнадцатого числа должны выплатить пособие, урезанное в последний год до тридцати трех марок. И продуктовые наборы он получит по продленной социальной карточке. Не бог весть, но даже вдвоем они вполне сносно переживут месяц. А вот дальше надо будет думать.

Искин обнаружил, что в упор остановившимся взглядом смотрит в ямочку под горлом Стеф.

— Ну, что, идем обратно? — он спрятал этот взгляд за улыбкой.

— А о чем ты сейчас думал? — спросила Стеф, поднимаясь.

— О будущем, — сказал Искин.

Они пошли по дорожке в обход саженцев.

— Давай ты не будешь на меня так больше смотреть, — хмуро сказала девчонка.

— Как?

— Как будто меня нет. То есть, тебя нет. В общем, ты понял. Ты лучше разозлись, если я сделала что-то не то, хорошо? — жалобно попросила она в конце.

— Пока все то, — Искин приобнял Стеф. — Все то.

— Я больше не буду пить фруктовую воду. Обещаю.

Пока их не было, к левому крылу центра съехались грузовики — два «хеншеля» и один «манн». Деловитые рабочие в комбинезонах грузили в них столы и тумбы через откинутые борта. У крыльца и под окнами громоздилась всякая мелочь: стулья, лавки, полки, вешалки, свернутые в рулоны плакаты, таблички, кронштейны, листы фанеры и несколько гипсовых бюстов, которых Искин не смог опознать, потому что они были повернуты затылками.

У центрального входа, сбоку от ступенек, были сложены несколько ящиков под замками. Рядом с ними, ожидая погрузки, стояла женщина в легком коричневом пальто. В руках у нее была папка с бумагами.

Искин после обеда слегка осоловел, и очередной забег по кабинетам провел как во сне. В двенадцатом они отдали карточку с фотографиями, получили еще один номерок на бирку и вернулись на второй этаж. В ожидании корреспонденции у Искина даже получилось задремать на стуле в коридоре. Стеф подставила ему плечо, и он с благодарностью опустил на него голову. В конце концов, он почти не спал ночью.

В коротком сне он убегал по широкой улице от нарастающего сзади барабанного боя. Там поблескивали пуговицы и начищенные сапоги, печатался шаг и раздавались команды. Искин понимал, что его загоняют в ловушку, но дома по сторонам не имели ни дверей, ни арок, ни проходов, чтобы в них свернуть. Было идиотски светло. А впереди жутким мороком вставали бетонные столбы с натянутой между ними колючей проволокой. И слышался, слышался заунывный скрип железных ворот. Ку-уу.

Добро пожаловать в Шмиц-Эрхаузен!

Непонятным образом к руке его тут же прилепилась Стеф, и ему пришлось, напрягая жилы и обливаясь холодным потом, тянуть ее за собой, потому что она едва перебирала ногами. Лем оглядывался, дыхание его кончалось, а лицо Стеф приобретало черты то Ирмы, то Аннет, то старухи на омнибусной остановке.

За спиной же…

— Господин Искин.

— Пап!

Получив тычок, Искин разлепил глаза. Из двери кабинета выглядывала шатенка.

— Вы можете получить документы.

— Да, хорошо.

Искин встал, опираясь о спинку стула. Ноги были ватные. В голове плыл туман. Мальчики больно кусались в предплечье. Вручая картонную, плотную, вдвое сложенную карточку, женщина не преминула напомнить ему о недельном сроке, выделенном на обследование. Искин пообещал сделать это завтра.

— Ваша дочь будет жить с вами?

— Что?

— Стеф будет жить с вами?

— Да, — сказал Искин. — Где еще?

— Адрес?

— Гроэке-штросс, двадцать семь, комната сорок семь. Это общежитие…

— Я впишу этот адрес во вкладыш. Коменданту останется только поставить штампик.

— Конечно.

Искин не стал сообщать, что через два месяца им, возможно, придется искать новое жилье.