Точка (СИ) - Кокоулин Андрей Алексеевич - Страница 28

— Тогда я пошел? — спросил Искин.

— Иди, — сказал Раухер. — И думай. А я накачаюсь пивом. Это здесь, буквально в пяти шагах…

Он показал пальцем на неоновую вывеску метрах в тридцати по другую сторону улицы. Под вывеской покачивался силуэт в плаще и в шляпе, принимая на себя то фиолетовые, то зеленые блики. Силуэт, видимо, выбирал, погрузиться ему снова в недра полуподвального заведения или отправиться уже восвояси.

— Доброго вечера, — попрощался Искин.

Он успел сделать пять или шесть шагов в сторону родной Гроэке-штросс, как Раухер нагнал его.

— Стой!

— Что?

Правая рука схваченного за плечо Искина потеплела. Крошки-юниты приготовились дать импульс. Не слишком сильный, но вполне сравнимый с электрическим разрядом какого-нибудь больничного дефибриллятора.

— Ты это, Георг… — сказал Раухер. — В общем, забудь. Разозлили меня китайцы, я всякой чуши и намолол.

— Все в порядке, — сказал Искин.

— Не злись, дружище.

— Хорошо.

— Просто выброси из головы.

— Уже.

— Ну, ладно.

Раухер потоптался, словно хотел сказать что-то еще, но передумал и канул во тьме. Габаритная фигура его всплыла под вывеской, где облитый неоном силуэт с громким пьяным возгласом качнулся ей навстречу, они обнялись и вместе спустились в бар.

Постояв с минуту, Искин шевельнул рукой и направился в сторону общежития. Тише, тише, мои дорогие мальчики.

Магазинчики по пути были уже закрыты, демонстрируя решетчатые экраны и глухие жалюзи. Теперь, пожалуй, до самой Гроэке-штросс воды было не купить. Уличного освещения становилось все меньше. Стены домов карантинного квартала озаряли горящие в бочках костры. Где-то из-за штор, из-за ставень горел свет. Места, где курили кальяны и марихуану, поплескивали сизым дымком.

Опять другой город. Другой мир.

Странно, подумалось Искину, бежали, в основном, дойчи из Фольдланда, а процентов шестьдесят беженцев, осевших здесь, наверное, составляют арабы с севера Африки и азиаты, китайцы, персы, корейцы, турки. С китайцами, впрочем, понятно, а с остальными?

В переулках посвистывали, во дворах еще пинали мяч, гонялись с фонариками, стайки детей лепили на стены, борта бесколесных, застывших у обочин фургонов плакаты против санитарной службы. Плакаты белели как указатели.

На Гроэке Искину пришлось пройти метров двести, чтобы добраться до круглосуточного магазина и купить трехлитровую стеклянную бутыль с родниковой водой в оплетке от местного разливного заводика. Обошлось в полторы марки. Кое-как распределив в двух руках бутыль, портфель и пирог, Искин потопал к общежитию.

Он опоздал где-то на час от назначенного срока и с некоторым облегчением обнаружил, что Стеф его не дождалась. Ее не было ни на скамейках перед крыльцом, ни на ступеньках крыльца, ни в холле, где за стойкой сегодня дежурил угрюмый Ганс Отерман, крепкий старик за шестьдесят, на которого чары девчонки точно не подействовали бы. Без идентификатора в общежитие он не пускал никого.

С одной стороны, конечно, было неловко. И пирог Искин покупал на двоих, уж точно не имея ввиду Баля. И история Стеф, если она была правдой, сулила ей мало приятного, вернись она в коммуну. С другой стороны, он все-таки не нанимался ни в няньки, ни в опекуны. Выслушать он выслушал, посочувствовал, колонию на переходной стадии прибил. Накормил. Денег дал. Не так уж и мало, наверное, сделал для совершенно постороннего человека. Хотя, признался себе Искин, не так уж и много. Во всяком случае, можно было обратиться к Смольдеку из комитета беженцев, чтобы подыскал для Стеф какое-нибудь жилье. Да хотя бы здесь же, в зале при холле можно было купить спальное место. Пятнадцать марок на первый месяц Искин наскреб бы. Жалко девчонку. Жалко, если всякие Греганы превратят ее в куклу, умеющую зарабатывать только одним способом. Хотя, конечно, и сама она…

Искин вздохнул и прошел к стойке.

— Привет, Ганс.

Старик Отерман пожевал губами и стукнул темным пальцем по дереву.

— Карточку, прошу.

Искин выложил идентификатор.

— А Зигфрид не спрашивает, — сказал он, выставляя на стойку бутыль и давая отдохнуть затекшим пальцам. — Я из сорок седьмой. Искин.

Отерман склонился над карточкой, добавил света от лампы, поскреб уголок ногтем, приблизив подслеповатые глаза.

— Финн на память не жалуется, а я жалуюсь, — проговорил он ворчливо. — Людей-то — семь этажей, да с детьми, да каждый норовит знакомого или девицу притащить. А некоторым одной девицы, понимаешь, мало. Они двух, а то и трех тащат.

— Я один, — сказал Искин.

— Это я вижу.

Отерман достал откуда-то снизу толстый, распухший от записей журнал. Идентификатор Искина снова оказался под светом лампы.

— Леммер Искин, — щурясь, прочитал Ганс.

— Собственной персоной.

— Комната?

— Сорок седьмая.

Отерман раскрыл журнал и отлистал его в самое начало.

— Ага, — сказал он, отметив пальцем строчку, — Искин, комната сорок семь. Есть такое. Знаете, что крайний срок подходит?

— Какой? — спросил Искин.

— Льготный период был установлен в два года…

— В три.

— Понижен до двух, — сказал Отерман, — и через полтора месяца вам придется оплачивать полную стоимость комнаты.

— Это сколько?

— Сорок марок против десяти.

— Ого!

— Вы можете обратиться к господину Ральфу Смольдеку…

— Я знаю.

— Тогда все в порядке.

Отерман вернул на стойку идентификатор.

— Идентификаторы теперь по-другому проверяют, — сказал Искин, забирая карточку и воду, — с них даже деньги снимать можно, если верификация есть.

— Это для богатых. А у нас все по-старинке. Оно и верней.

— А воду дали?

Отерман шевельнул бровями.

— А что, мы без воды? Зигфрид мне ничего…

— Сидик должен был звонить. С утра было глухо.

— Не знаю.

— Я же — вон! — Искин качнул бутылью.

— Так крика было бы.

— Откричали уж, наверное, с утра. Утром воды точно не было.

Отерман повертел головой, выискивая в холле, кого можно было бы спросить.

— Дитта! Дитта! — махнул он рукой пышноволосой женщине в темном платье с вырезом, сбивающей пепел с сигареты в бумажный стаканчик. — Иди-ка сюда!

Женщина обернулась.

— Я уже не курю, Ганс.

— Я не про это! — сморщился Отерман.

— Ну, что?

Дитта подошла и облокотилась о стойку полной рукой. Пахла она терпкими, забористыми духами. Дешевые бусы из искусственного жемчуга украшали грудь. Подведенные тушью глаза стрельнули по Искину.

— Надо помочь мальчику?

— Нет, — сказал Отерман, — ты скажи, вода на твоем этаже есть или нет? А то утром, говорят, не было.

— Ха! — сказала Дитта. — До полудня не было. Еще часов с трех ночи. На Мауцен трубу прорвало.

— И починили? — спросил Искин.

Дитта развела ярко-алые губы в улыбке.

— Я, по крайней мере, смогла принять душ. — Она огладила Искину плечо. — Я теперь свежая и доступная.

— Простите, — сторонясь, сказал Искин.

Он направился к лестнице. Дитта расхохоталась ему вслед.

— Мальчик!

Уже на ступенях Искин остановился, качнул головой. Мальчик! Это сколько ж Дитте лет, если он для нее еще не вышел из пубертатного возраста?

Длинный коридор гремел, стонал, полнился детскими голосами, музыка рычала слева и справа, на кухне громыхала посуда, валил пар, пахло подгорелой пищей, кто-то вытряхивал белье, кто-то курил, один ребенок сидел на горшке, а другой катил из дальнего конца на трехколесном велосипеде. Искин здоровался с теми, кого знал, и кивал тем, кого видел впервые. Парень из «Спасающего Христоса» раздавал буклеты. Все говорили громко, наперебой, но, похоже, прекрасно друг друга слышали.

На площадке между пролетами Искин позволил себе передохнуть. В голове слегка звенело. Сумасшедщий день! Сначала Баль со Стеф, потом Паулина, потом Мессер. А в конце — вишенкой — он заснул в омнибусе. Ах, да, еще господин Раухер с грозным обещанием вымарать всех китайцев. Как он, интересно, собирался это проделать? Кроме китайцев есть же тайцы, монголы, уйгуры, манчжуры, корейцы, ниппонцы и прочие. Или добрые асфольдцы разбирать, кто есть кто, не будут?