Точка (СИ) - Кокоулин Андрей Алексеевич - Страница 26

Дальше Искин смотреть не стал, слишком сильно пришлось бы выворачивать шею. Вода! — вспомнил он. Необходимо купить воды. Вряд ли аварийные службы починят водопровод сегодня. Вряд ли они, зная их необязательность, вообще сегодня явятся. Значит, как минимум, литра четыре на двоих надо иметь в запасе. Даже если Финн вызвал муниципальную водовозку. Дьявол, сморщился Искин, туалеты опять загадят.

Честно говоря, он давно уже подумывал съехать из карантинного общежития, раз в неделю просматривал объявления о сдаче жилья, но в районах получше, поближе к клинике его отпугивали цены, а в районах похуже, собственно, было все тоже, что и в общежитии. Разве что жилплощадь отдельная. Но смысла в отдельности Искин не видел никакой. Когда вокруг, за стенками, сверху и снизу, ощущался народ, он чувствовал себя спокойнее, чем если бы в одиночку занимал квартиру или целый дом. Тесные блоки Шмиц-Эрхаузена и тихие палаты с электрическими кроватями намертво втиснули ему в голову максиму: среди людей — безопасней. К тому же у хайматшутц, если они на него выйдут, не получится бесшумно и не мозоля ни чьих глаз пробраться к нему в комнату через роящийся и не спящий круглыми сутками напролет коммунальный бедлам.

Что до отдельности… Об этом мечтала та часть Искина, которая еще помнила жизнь до ареста и лагеря. Помнила, в какую шикарную квартиру водила его Хельма. Квартира была куплена ее отцом на паи «Лебензиг гросстехник», компании, которая выросла через два или три года в военный концерн, курируемый самим канцлером.

Он был не ее круга. Родители Хельмы, наверное, вздохнули с облегчением, когда он перестал мозолить им глаза. Кажется, сейчас у нее двое детей. М-да, а его потянуло на малолеток. Впрочем, тьфу! Искин мотнул головой, заставляя качнуться от него худую соседку. А меня же есть Аннет, сказал он себе, мы договорились встретиться с ней завтра, в восемь… Название кафе только вылетело из головы. Как же? На Криг-штросс, за оперой, там еще полуколонны на здании справа, его недавно подкрашивали. Пытаясь вспомнить, Искин потер лоб.

Омнибус качнуло.

— Эй! Господин с портфелем!

Искин не сразу понял, что обращаются к нему. Он поднял голову, только когда соседка задела его острым локтем.

— Вас зовут, — сказала женщина.

Лем посмотрел на водителя, занырнувшего со своего сиденья в салон верхней половиной тела.

— Что-то случилось?

Водительская лысина качнулась в сторону раскрытых дверей.

— Кажется, вы хотели выйти. Кламке-штросс.

— Уже?

Искин подхватился. Кто-то, намеренно или нет, выставил ногу в проход. Искин переступил, попросил прощения, благодарно кивнул водителю и вывалился под желтый знак остановки.

Омнибус немедленно покатил дальше.

Небо уже потемнело, и Кламке-штросс купалась в электрическом свете, горели фонари на столбах и маленькие лампочки, оплетающие провода, протянутые через улицу. Вспыхивали неоном вывески. Зато переулки и арки казались черными дырами, ведущими в другое пространство, иную реальность. Там чудилось неясное движение, то и дело, будто умирающие звезды, помигивали огоньки сигарет.

У баров и кафе небольшими группками в пять-шесть человек топтались юнцы. Некоторые в полувоенной форме, в тяжелых, шнурованных ботинках, в куртках, похожих на летные. Кто-то уже блевал. Позвякивали пивные бутылки.

Искин сориентировался и перешел улицу.

Тренькнул колокольчик, из ближайшего бара, чуть не затоптав юркнувшего под арку старичка, вывалилась компания из парней и девиц, пьяно горланящих: «Асфольд, Асфольд, ты глядишь на нас из славных времен». Кто-то запнулся, грянул хохот, визгливый женский, грохочущий мужской, неудачника вытянули с уходящей в цокольное помещение лестницы, принялись отряхивать, несмотря на вялые протесты. Синие, зеленые, красные от вывески над головами лица, волосы торчком, кожа и бахрома.

На Редлиг-штросс было потише. Оплывали желтым светом окна. У тротуаров теснились автомобили. Из переулка доносилсявоенный марш. Война, да, войной пахнет воздух. Но войной потешной, ненастоящей. Войной где-то далеко. Войной, где умирать будут только враги. Мы-то вечны, мы вечны. Поэтому можно пить и веселиться, и блевать, и петь про Асфольд.

Освещенные промежутки чередовались с темными, и Искин поневоле думал о том, что, должно быть, так выглядят следы бомбардировки или обстрела кромешным мраком. Бумм! — и половины дома не существует, есть только силуэт, абрис на фоне более светлого неба. Бумм! — и пропадает перекресток. Вместо него яма, бездна, в которую страшно ступить. Бумм! — и в темноте остаточными искрами вспыхивают стоп-огни.

Оказалось, что пекарня По работает теперь до восьми, и Искин еще не припозднился. Сам По, внушительных габаритов пожилой азиат, стоял за прилавком, кланяясь и улыбаясь каждому посетителю. Как-то Лем вылечил ему радикулит, сказав, что владеет навыками акупунктуры и лечением прикосновениями ладоней — рейки. Ему удалось уговорить недоверчивого владельца пекарни на сеанс в задней комнате.

— Ты не можешь знать чженьцю, — ворчал По, с раздражением высвобождая плечи от халата. — Такому здесь не учат.

— Не учат, — соглашался Искин.

— Ты — гвайло, — сердито фыркал По, ложась животом на широкую скамью. — Я не знаю, почему уступаю тебе.

Спина у него была в пятнышках папиллом.

— Не шевелитесь, — сказал Искин.

Он действительно прикладывал ладони, мял кожу, мощную жировую прослойку, добираясь до позвонков По, но основную работу, конечно, сделали его крошки-юниты. Проникли, нашли защемление, убрали мешающий нарост. Искин видел позвонки пекаря их странным, красно-фиолетовым зрением, они спрашивали его совета, и ему приходилось лишь соглашаться: «Да, да, если вам кажется это неправильным».

После сеанса По садился с обычным для него кряхтением, но, сев, качнулся, наклонился влево, наклонился вперед.

— Не болит, — сказал он удивленно, повернув голову к Искину.

Тот показал ладони.

— Рейки.

— Но не чженьцю.

— Нет.

По наклонился вправо.

— А то. Я бы почувствовал.

С той поры любая выпечка стоила Искину половину цены.

В пекарне из десяти столиков занято было всего три. Крутились вентиляторы, перемешивая теплый и вкусный воздух, шелестели ленточки с иероглифами, подвешенные над каждым столом, за спиной По дышали паром горки лепешек и пирожков пян-се, на прилавке за стеклом томились на широких подносах лапша и мясные бао-цзы.

— Лем!

По приветствовал Искина поклоном. Искин поклонился в ответ.

— Господин По.

— Какой я тебе господин! — замахал руками пекарь, и было решительно не понятно, как длинные и просторные рукава его рубашки умудряются не раскидать весь сдобный товар на пол. — В лучшем случае, дядюшка.

— Хорошо, дядюшка По, я пришел не просто так. Я пришел за пирогом.

По улыбнулся.

— Я знал, что ты заглянешь.

— Откуда?

— Я видел тебя утром. С дочерью.

Искин смутился.

— Это не моя дочь.

Пекарь рассмеялся.

— Какая разница, Лем! Я подумал: если доктор ходит с девушкой, это значит, что к вечеру они будут голодны.

— Я…

— Нет-нет, — сказал По, ныряя под прилавок, — причина здесь совершенно не важна, и я не хочу ее знать. Я говорю о том, что завоевать расположение девушки может только одно. Мой мясной пирог.

С этими словами он выставил на свободное пространство накрытый полотенцем противень.

— Он еще горячий, — предупредил По и движением фокусника убрал полотенце.

Пирог зазолотился в электрическом свете. Он был не совсем правильной формы, а сбоку темнел прокол, закипевший мясным соком.

— Дашь мне коробку, дядюшка? — спросил Искин.

— Конечно. Это очень удачный пирог, — сказал По, наклоняясь, — очень вкусный. Понюхай.

Искин приблизил лицо. Пекарь повел ладонью.

— Чувствуешь?

Искин чувствовал только жар, идущий от пирога, но на всякий случай кивнул. Нет, какие-то мясные нотки действительно были. Огорчать По он не хотел.