Леди для Конюха (СИ) - Черная Лана - Страница 20

— Смотри, — шепчет, расстегивая ширинку и одним рывком стягивая джинсы до колен. — Черт, детка, — рычит Егор, увидев, что я не надела трусики. Тихо смеюсь. Подхватывает меня под живот, чуть прогибая, заставляя выпятить попку. Охаю, врезавшись влажной развилкой в горячий член. — Смотри, — повторяет он. — Все, на что падает свет — твое, — и одним мощным толчком заполняет меня до основания.

Он берет меня быстро, без нежности и прелюдии. Но мне иного и не нужно. Мы двигаемся в одном ритме, заполняя комнату стонами и влажными шлепками тел. И кончаем одновременно, едва солнце прячется за макушками темных сосен.

Обессиленные, мы устраиваемся на мягком ковре, соорудив подушки из собственной одежды. Егор тихо ворчит, ерзая, и укладывает меня на себя.

— Вот так лучше, — заключает, накрывая нас своей курткой. — Не хочешь перебраться в домик?

— Не-а, — улыбаюсь, оплетая своего мужчину руками и ногами. — Егор? — охаю, ощущая, как оживает его возбуждение, наливается и пульсирует.

— Сама виновата, — смеется Карабас, укладывая в свои ладони мои ягодицы. — Сладкая.

Короткий поцелуй в висок.

— Ты сказал… — начинаю, щекой улегшись на его горячую грудь.

— Это та самая земля, — соглашается с моими невысказанными словами. — Самурай рассказал, что ты мечтала о конюшне.

— Ты…

Смотрю в его глаза, сейчас темные, что чернила, и не нахожусь с ответом. Просто целую. Вместо тысячи ненужных слов и ничего не значащих “спасибо”.

— Я знаю… — заговариваю тихо. — Знаю, что на эту землю претендовали очень влиятельные люди. — Егор напрягается. Каждым позвонком ощущаю, как каменеют его руки, блуждающие по моей спине. И даже сердце, кажется, замирает на доли мгновений. — Знаю, что ты потратил все, что у тебя было. Ради меня.

— Кори…

Накрываю его губы ладошкой.

— Я просто хочу, чтобы ты знал. Никто и никогда не делал ничего подобного ради меня.

— Я люблю тебя, — целуя ладонь. — Моя невыносимая Принцесска.

— Ты просто невозможен, Карабас, — смеюсь, падая ему на грудь.

В дом мы все-таки перебираемся. Вернее, нас отвозит Браславский на своем огромном вездеходе, когда на часах уже далеко за полночь. Я засыпаю почти сразу, едва оказываюсь в тепле кровати, пахнущей зимней свежестью. В безопасности любимых рук.

Но утро приносит рев машин, чужие голоса и боль. Темную, выедащую внутренности, обращающую в пепел едва распустившийся цветок счастья.

Егора нет рядом и паника накрывает с головой, потому что где-то на подкорке я точно знаю, что происходит.

— Нет, нет, нет, — мотаю головой, отказываясь верить собственным догадкам.

И сейчас я ненавижу свою чертову интуицию, которая никогда не подводит.

Когда я оказываюсь на улице, одетая наспех и перепуганная отсутствием Егора, мой мир ломается и крошится осколками. Потому что первый, кого я вижу — мой отец.

Я словно бьюсь о невидимую стену, расшибаясь в кровь. Сердце рвется в груди, ломает ребра. И я хватаюсь за горло в надежде выдрать себе глоток воздуха.

Но все тщетно.

У ног барона Корфа лежит мой мужчина и по белоснежному снегу растекается багровое пятно.

Апрель. Сейчас.

Голоса звучат глухо. Я не хочу вникать, но невольно прислушиваюсь. Их двое…голосов. И они явно о чем-то спорят.

— Она же зачахнет, — возмущается женщин с мягким, чуть низковатым как для женского голосом. — Ей просто необходимо выйти из этой клетки, — а последние слова сказаны с явным презрением.

— Скачки, по-твоему, хороший способ отвлечься? — о, этот надменный мужской голос, от которого мурашки табуном по позвоночнику топчутся, я ни с кем не спутаю.

Вздыхаю, поднимаясь с кресла, в котором просидела…сколько?… не сосчитать. Кутаюсь в шаль.

В последнее время я слишком часто мерзну. И слишком боюсь барона Корфа, который давно перестал быть мне родным. Подхожу к окну и замираю. Сердце пропускает удар. За окном “горит” алым вся улица. Цвет вишни заполонил все вокруг. И я…вдруг остро осознаю, как надолго выпала из реальности. Вишни в огромном Бонне, где меня спрятали от всего мира, расцветают в начале апреля. Тянусь, чтобы открыть створку, вдохнуть сладкий аромат нагрянувшей весны, но снова останавливаюсь.

— Да, — вмешивается в спор третий голос. И его аргументы меняют все. — Кэр с детства любит лошадей. К тому же с недавних пор ей принадлежит целый клуб.

— Какой клуб? — снова барон. И я повторяю его вопрос одними губами, невольно улыбаясь. На этот раз барон…рассержен и недоумен. Похоже, мой…муж здорово озадачил старика. Неужели провернул сделку без его ведома?

Все чудесатее и чудесатее. Устраиваюсь на подоконнике, прислонившись щекой к прохладному стеклу, и слушаю. А мой припавший пылью временного забвенья мозг только и рад, что его, наконец, разбудили и заставляют обрабатывать полученную информацию. Хоть какую-то за…долгое время.

В тишине квартиры голоса становятся громче, отражаются от пустых стен. Да, я помню, что разбила все зеркала и картины. Помню, что от мебели в этой квартире осталась моя кровать, пара кресел и диван в гостиной, где спал Рих.

— Конный, — не сдает позиций Рих. Его голос изменился и странным образом не вызывает во мне отторжения. Сама мысль о том, что этот мужчина за дверью — успокаивает. Потому что сейчас напротив барона стоит мой друг детства, которого я потеряла, когда нам навязали чужие правила жизни.

— Зачем моей дочери клуб?

— Не твоей… — тихо шепчу, выводя узоры на запотевшем от моего дыхания стекле.

…Я не плачу, когда огромная черная машина уносит меня от мужчины, что стал смыслом моей жизни. Не плачу, когда беззвучно молю его встать, пошевелиться…сделать хоть что-то, чтобы я поняла — живой. Глаза сухи даже когда к моему Карабасу подлетает блондинка Лера. Нет слез, когда Егор так и остается недвижим. В тот момент мир исчез. Жизни не стало вместе с моим мужчиной, что остался лежать на багровом от его крови снегу. И последнее, что я помню — собственные слова:

— Поздравляю, барон, — и сердце рвется в лохмотья. — Сегодня ты потерял все.

— Я просто забрал свою дочь, — холодно в ответ.

— Сегодня ты потерял все, — повторяю и грудь сдавливает истерика. — Больше у тебя нет ни дочери, ни сына.

— Ты совсем не знаешь своего брата, — усмехается барон.

— О нет, это ты совершенно не знаешь моего брата…

Воспоминания красной нитью прошивают память. Возвращают прежнюю боль, только сегодня она во сто крат сильней.

— Чтобы жить, — легко отвечает Рих. Так, словно знает меня лучше меня самой. Странно, очень странно. И что-то внутри колет новым ощущением. Чем-то, что я упустила и никак не могу найти.

— В ее положении просто необходимо…жить, — добивает последним аргументом женщина с низким незнакомым голосом.

Выпрямляюсь, не веря услышанному, и зажмуриваюсь, как маленькая девочка, испугавшаяся сказочного злодея.

Чтобы прошептать на изломе дыхания мужчине, замершему в дверном проеме.

— Он не твой.

И сжать в тисках горло, потому что больно, словно ножом изнутри вспороли. Не от слов, нет, а от того, что не поняла раньше. Не догадалась, забывшись в собственной боли. И едва не потеряла все.

— Собирайся, — проигнорировав мои слова, говорит Рих. — Заезд уже через час, а нам еще в Дюссельдорф ехать.

— Он не твой, — повторяю как мантру, чтобы он знал — я все слышала и поняла. Все поняла и больше не позволю собой помыкать.

— Только не надо истерик, Кэр, — и в его тоне больше нет того Риха, который еще минуту назад защищал меня от барона. — У меня важная встреча и я хочу, чтобы ты присутствовала. В конце концов, это твой клуб. А я с детства терпеть не могу лошадей. Так что будь добра, раз уж ты решила…ожить, переодевайся и поехали.

выбираться из кокона трудно и страшно. Но я все-таки стягиваю себя с подоконника и некоторое время недоуменно пялюсь на простые джинсы и тонкий свитер под горло, оставленные Рихом на краю кровати. На полу черные кроссовки, а на ручке двери — ветровка в тон.