Короткий миг удачи (Повести, рассказы) - - Страница 8

Разгорячившись, он жадно, словно сообщнику, заглядывал хирургу в глаза.

— У меня в клинике сейчас, — подождав немного, продолжал Вадим Сергеевич, — конструктор один. Попал после аварии. Интересный человечище. Прекрасный специалист, лауреат. Но — паралич ног и никакой надежды. М-да… И вот целыми днями он сидит в каталке на балконе и смотрит на горы. Мы с ним иногда разговаривать беремся. «Знаете, говорит, доктор, куда мне больше всего хочется пойти? Вы думаете, в театр, в ресторан, даже в горы? В туалет. На своих ногах. Два года в туалете не был».

— Слушай, — вскричал журналист, — так это же блеск! Это же деталь! Деталища! Ты представляешь, как она может лечь? Эх, ни черта ты… Я представляю, сколько ты видишь, наблюдаешь и как мог бы грохнуть. Ну скажи, скажи — почему вы такие инертные? Лень вам, что ли, сесть и написать? Ведь жизнь, жизнь же проходит! Нет, не я буду, если не заберусь как-нибудь к вам. Черт с тобой, но только потом не обижайся, что тебя обокрали. Слышишь?

— У тебя там еще осталось в бутылке? — спросил Вадим Сергеевич.

— В бутылке? Навалом. Налить тебе?

— Ты себе налей. Ты, видимо, выпьешь и захочешь еще прогуляться?

— Да… в общем-то… я собирался. А что?

— Когда будешь уходить, будь добр, выключи свет. И приготовь себе заранее постель, чтобы потом не шуметь. Я сегодня хочу выспаться.

— Ну, старик… — журналист возмущенно поднял полненькие плечи. — Сухарь, совсем ты сухарь становишься. Просто черт знает что! Дремучий пень какой-то!

Взглянув на него, Вадим Сергеевич рассмеялся и, потянувшись с койки, поймал его за полу куртки.

— Не сердись. Просто у меня была канительная неделя.

Журналист еще немного поворчал, но отошел. Он был отходчив.

— Как будто все мы в райских кущах… Ты посмотри на своего Седого. Он же нисколько не моложе тебя. Ты сам записал себя в пенсионеры.

— Кесарю кесарево… — Вадим Сергеевич, успокоив приятеля, снова откинулся на подушку и сладко, протяжно зевнул. — А с Седым, кстати, мы сегодня хорошо поговорили о раздвоении души. Вот тебе еще одна, как ты их называешь, деталь. Попробуй-ка представить себе, что внутри каждого из нас сидит какой-то маленький человечек. И вот на крутых поворотах судьбы он вдруг высовывает свою мордочку и начинает шипеть — советовать, наставлять, толкать к действию. И все в общем-то зависит от того, сумеешь ли ты заткнуть ему рот или же дашь ему возможность занять твое мест..

— А что? — оживился журналист. — Это ложится. Знаешь, и здорово ложится! Модерново, свежо… Здесь можно здорово завинтить!

— Давай дерзай. Пиши…

— Ха, так сразу и пиши! Тут помыслить надо. Тут не просто… Это тебе не аппендикс вынуть.

Они надолго замолчали. Горела лампочка на длинном шнуре. Журналист, посапывая, пальцем разводил на столе лужицу пролитого вина. Теплая куртка не сходилась на его животе.

— Ладно, спокойной ночи. — Вадим Сергеевич отвернулся к стенке и завозился, устраиваясь. — Я сплю.

Журналист еще посидел, разглядывая намоченный в вине палец, потом грузно уперся руками в стол и поднялся, обдернул куртку.

— Интересно, танцы еще не кончились?

Подождал — хирург лежал молча, не отзываясь.

— Н-ну, ладно, — и, громко топая, вышел.

Из коридора, не возвращаясь, он протянул руку, пошарил по стене и выключил свет. Затем наклонил голову и заслушался: из комнатки в конце коридора по-прежнему слышалось негромкое меланхолическое пение под гитару:

Привычным движением он полез за блокнотом, осторожно, словно боясь помешать пению, раскрыл его и поискал, где бы пристроиться. Писать, удерживая блокнот на весу, было неудобно, и он в конце концов прислонился к стене. Часто встряхивая ручку, чтобы не сохло перо, он писал долго и увлеченно, писал до тех пор, пока не закрылся клуб и на гулком крылечке домика послышались топот ног и громкие молодые голоса…

Бодро трубя какой-то марш и колотя себя по животу, журналист громко маршировал по комнате.

— Вставай, засоня! Вставай, лентяй! — кричал он товарищу и топал, топал ногами. — «Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало…» Хватит вылеживаться! Подъем!

Отбросив с лица одеяло и сильно щурясь, Вадим Сергеевич долго не мог понять, что происходит. Журналист маршировал вокруг стола в одной майке. Его белые сдобные руки были мокры.

— Чудное утро, старик. Я давно на ногах Я сейчас снегом умылся! Советую от души… Вставай!

— Господи, вот событие-то… — проговорил Вадим Сергеевич и, посапывая со сна, полез под подушку за часами.

Журналист оживленно присел на краешек его постели.

— Старик, ты обратил вчера внимание на этого Буцефала, на этого Голиафа, на Геркулеса на крылечке? Вчера, когда мы приехали? Представь, я с ним сейчас познакомился. Оказывается, малый проехал всю Европу. Где только не побывал! Все знаменитые зимние курорты. Альпы! Средиземноморье! Вот жизнь, а? — И он опять, трубя и маршируя, затопал по комнате. Полная поясница его, никак не обозначаясь, переходила в широкие плоские бедра. Бока свешивались через брючный ремень колбаской.

Вадим Сергеевич, позевывая, лежал с утомленным видом и поглаживал голую грудь.

— Этот Голиаф обещал, что нас с тобой поднимут на канатке. Будем смотреть со старта. Поднимайся, все давно уже встали.

— Мы и без него поднимемся, без твоего благодетеля.

— Ну, ну, старик. Дурное настроение оставь при себе. Здесь не место. Да и утро… Ты только глянь!

Откинув одеяло, Вадим Сергеевич спустил голые ноги. На горячей батарее лежали его высохшие носки.

— Подвинь, пожалуйста, табуретку, — попросил он, начиная одеваться.

— Мы с ним хорошо потолковали. Я уже кое-что взял на карандаш.

Поматывая головой и зевая, Вадим Сергеевич шнуровал ботинки.

— Сам все поймешь, без всяких там… Учись только наблюдать…

— Старик, ты даешь оскорбительные советы!

— Ах, да… Учи ученого! — Вадим Сергеевич рассмеялся и вдруг вскочил, сделал руками несколько энергичных движений и заинтересованно выглянул в окно. В глаза ему ударил царственный цвет склона под синим пологом небес.

— Да, денек как на заказ. Но — мороз. Представляю, что делается на склоне.

— На склоне полно народу. «Серенада солнечной долины».

— Как раз это-то меня меньше всего интересует…

Позавтракали они самыми последними. Журналист, низко склонившись над тарелкой, торопливо подбирал скользкие остывшие макароны. Перед тем как откусить хлеб, он каждый раз промокал ломтем испачканные губы.

— Ты заметил, какие сегодня горы? — говорил он, неряшливо жуя набитым ртом. — Изумительное освещение! Черт возьми, только сейчас начинаешь понимать, как много потеряно в жизни. Все-таки буржуем не так-то плохо быть, а? Мне этот Буцефал рассказывал: великолепный курорт, отборная публика. Кинозвезды. Вверху катаются на лыжах, а через несколько минут — трах! — и на фуникулере на пляж. Купайся на здоровье!

Вадим Сергеевич, потянувшись за компотом, промолчал.

— Слушай, старик, мне предлагают здесь изумительный свитер. Французский! Но дорого, черт… А пока смотри, чем я разжился. Правда, здорово? — Он достал шариковую ручку с игривым изображением женщины и стал поворачивать ее так и эдак, отчего женщина на рисунке одевалась и раздевалась… — Были карты еще… тоже, знаешь, такие… с картинками. Перехватили! Можно зажигалку достать. Хочешь? Очень оригинальную.

Допивая компот, Вадим Сергеевич насмешливо посмотрел на него поверх стакана:

— Это Купец… или, как ты его называешь, Голиаф твой благодетельствует?

Журналист смутился:

— Какая тебе, слушай, разница?.. Так не хочешь? А я свитер все-таки возьму. Черт с ней, с дороговизной!

Солнце уже поднялось, когда они вышли из столовой. Со склона, сверху, слышался ровный машинный шум, — это работал подъемник канатной дороги. По склону, далеко вверху, часто скатывались разноцветные фигурки лыжников. Многие только поднимались, все в яркой униформе — куртках и рейтузах, плотно обтянувших тело.