Понь бледный (СИ) - Соловьев Константин Сергеевич - Страница 52

На улицы Кантерлота медленно опускались ранние осенние сумерки. Эти улицы больше не блистали фальшивыми изумрудами и рубинами, из мостовых не росли вычурные фонари, и здесь давно нельзя было встретить пегаса в начищенной кирасе. Пони были одеты скромно и со вкусом. Огромные хрустальные витрины сменились аккуратными вывесками — теперь они возвещали продажу не роскошных дамских туалетов, средств для увеличения рога или магических амулетов, а вещи более нужные. Вывески белели в сумерках маленькими маячками — «Книги», «Промтовары», «Общество спасения на водах», «Курсы чтецов-декламаторов», «Соцстрах», «Планетарий», «ГОССНАБ», «Универсам», «Тех-училище железнодорожного транспорта № 3»…

Из школы, расположенной в квартале от дворца, высыпал табун оживленных жеребят. Оглушительно гомоня, они разбежались в разные стороны, на шее каждого алел треугольник галстука. Кажется, они спорили о том, какой отряд сдаст на этой неделе больше металлолома.

Из дверей «ГОССНАБА» выбрались два почтенных жеребца-делопроизводителя. Утирая блестящие лысины, знающие лишь свет дневных ламп, но не солнца, они вяло спорили, стоя на остановке автобуса: «- А я вам говорю, что ваш Круд Айрон не сможет сдать план по чугуну на этой декаде! Пусть хоть трех замов себе выпишет, а не сможет!.. — А вы бы так не упорствовали, товарищ бухгалтер… — У него волосатое копыто в Понькомате Промышленности, уж я-то знаю! — А вы бы все-таки…»

Не торопясь, внимательно глядя по сторонам, прошествовал по улице отряд пониционеров: винтовки небрежно лежат на спинах, фуражки начищены до блеска. В них не было горделивой замкнутости грозных Стражей Принцессы, лица улыбчивы и открыты. Какой-то заблудившийся жеребенок спросил у пониционеров дорогу — и те мгновенно вызвались проводить его.

Удивительно, но и сам Кантерлот успел разительно перемениться, сбросив свою прежнюю личину из фальшивого лоска и неестественных, изящных до отвращения, форм. Там, где раньше поднимались завитые воздушные башни, теперь были светлые громады жилых домов в обрамлении садов и парков. Где прежде топорщились гротескные шпили дворцов, можно было разглядеть скромные, но в то же время величественные фасады Понькоматов. Лишь Народный Понькомат Внутренних дел немного выделялся из общей шеренги — по настоянию бессменного главы Пинки Пай он был украшен ленточками и елочным серпантином. Пафосную и неудобную брусчатку кое-где сменил асфальт, по которому деловито цокали тысячи копыт. Там, где раньше лежали узкие улочки старого Кантерлота, обрамленные бархатом, органзой, шелком и мрамором, теперь тянулись Проспект Мира и Проспект Победы.

Из окон бывшего Дворца Принцессы, а ныне Генерального Секретариата «Всеэквестрийской Компартии Пони (безуздечковых)» можно было рассмотреть множество вещей, но Сталин увидел в отражении морду лавандовой единорожки, терпеливо стоявшей за его спиной все это время. Что в этой морде было от той наивной школьницы, которую он знал?… Или от того коварного манипулятора, с которым он тоже был знаком?…

— Вы ученый, товарищ Спаркл, — сказал Сталин тихо, все еще глядя в окно, — Не воин.

— Нет, — сказала она твердо, и отражение сверкнуло глазами, — Теперь я воин. Потому что я буду биться.

— С чем?

— Со всем, что угрожает коммунизму. С тем, что угрожает революции. Я буду биться со страхом. С глупостью. С невежестом. С голодом. С болезнями, неграмотностью и спекуляцией. Буду биться с капиталистами, их приспешниками и наемниками. С ханжеством, лицемерием и жадностью.

Сталин взглянул на нее — и под его взглядом она осеклась. Но решительно вздернутый лавандовый подбородок не опустился ни на миллиметр.

— Я не буду вас удерживать, товарищ Спаркл.

— Даже, если я задумала глупость? — на всякий случай уточнила она.

— В любом случае. Когда-то глупость заставила меня совершить невозможное. Я думаю, вы будете умнее меня. Кроме того… я вам завидую, товарищ Спаркл.

Ее единственный глаз округлился в немом удивлении.

— Что? Мне? Почему?

— Потому что вы уже закончили учиться, товарищ Спаркл, — мягко улыбнулся он и заметил улыбку призрака в оконном стекле, — А я еще нет. Я все еще продолжаю учиться. И не знаю, когда закончу.

— Серьезно? Чему же вы учитесь, товарищ Сталион?

— Я учусь не делать старых ошибок. Это требует много времени и сил. Ужасно много. Я оказался очень плохим учеником, товарищ Спаркл. Недостаточно сообразительным, слишком ленивым и самонадеянным. Но я учусь. Медленно, но учусь. И мне кажется, из этой учебы что-то получается…

— Вы не будете больше совершать ошибок?

— Буду. Конечно, буду. В конце концов, я всего лишь старый глупый жеребец. Но в этот раз вокруг меня будут те, кто будет достаточно смел, честен и уверен в себе, чтоб эти ошибки исправить. Кто-то вроде вас.

Они помолчали. Сталин молчал тяжело, отрешенно глядя на собственное отражение. Твайлайт Спаркл молчала выжидающе, не желая нарушать покой его размышлений.

— Иногда я думаю… — Сталин вздохнул и вернулся к письменному столу. Его курительная трубка, подхваченная алым свечением, стала наполняться табаком, — Иногда я думаю, а не допустил ли я самую страшную ошибку уже здесь, в Эквестрии?… Дружбомагия, конечно, была ужасным порождением паука-принцессы, вытягивающим из вас волю и силы, но… Ведь все были счастливы, разве не так? Пони, пегасы и единороги резвились среди зеленых лужаек, пили сидр и писали Принцессе письма. Что они знали об инфляции? О голоде? О заградотрядах, которые вынуждены останавливать бегущих с поля боя?… Положение Эквестрийской Социалистической Республики очень тяжело, товарищ Спаркл. На южном фронте бизоны не дают нам ни секунды передышки, выматывают, пытаются прорваться, а сдерживать их приходится устаревшим вооружением и деморализованной Пегой Армией, которой некогда было набраться сил. В Новой Эппалузе свирепствует голод. На севере Кристальная Империя готовит корпус интервентов, спеша воспользоваться моментом нашей слабости. Анархист Дискорд уже третий год бесчинствует на просторах Эквестрии, зная, что мы сейчас не можем выделить сил для его поимки. Ужасные разрушения, пожары, смерчи… И это не считая бесчисленных контр-революционных групп, отдельных террористов и платных агентов. Не считая роялистской клики за океаном. Миллионов безработных. Партийной разобщенности. Зловещего дерпихувсизма, набирающего силы и смущающего умы…Если бы не я, вы, пони Эквестрии, не знали бы ничего этого. Лишь радовались бы сладким кексикам да детским играм. Это все принес я. Разруху, голод, боль и отчаянье. Так, может…

— Замолчите, товарищ Сталион! — Твайлайт Спаркл решительно топнула копытом по ковру, — Что это за контрреволюционные речи вы говорите? Коммунизм — это…

— …это не праздник с тортиками и конфетти? — Сталин улыбнулся, и по выражению лица Твайлайт Спаркл понял, что улыбка вышла грустной, — Я помню. Но моменты малодушия иногда донимают меня. Старость…

— Гоните их, — посоветовала Твайлайт Спаркл, — Как я прогнала кошмар Дружбомагии, который пытался уверить меня в том, что сладкое и красивое достается просто так, стоит лишь стукнуть копытами. Или сделать вид, что ничего не происходит, когда ты как будто бы начинаешь что-то видеть. Это ведь так просто — найти слабое место у собственной совести. И убедить ее в том, что победа проста и вкусна, как вишенка с пирожного. Достаточно лишь потянуться. Очень мало тех, кто понимают — победа горька, как горчица. Она не всегда окупает твоих сил. И твоих слез… Победа — это не обязательно награда, товарищ Сталион. Победа может быть и испытанием. И мне отчего-то кажется, что ваше испытание еще не закончилось…

Сталин усмехнулся. Затянулся трубкой, выпустил под потолок сизое табачное облако.

— Спасибо, товарищ Спаркл, — наконец произнес он хрипло, — Спасибо.

— Не за что, товарищ Сталион, — лавандовая единорожка подмигнула ему единственным глазом, — Считайте, что я возвратила вам долг. Так… я могу идти?

— Конечно, можете. Отправляйтесь в Новую Эппалузу немедленно. Вы будете глазами партии, товарищ Спаркл. И моими тоже. Каждую неделю мы будем ждать от вас донесений.