Мое королевство. Бастион (СИ) - Ракитина Ника Дмитриевна - Страница 8

Комиссар кивнул.

— А ты пообещай мне, что не будешь разгуливать по холоду в тапочках, — он криво ухмыльнулся. — И до моего возвращения не покинешь свои покои.

— План «Очаг»? — Алиса торжественно, как в придворном танце, взяла его под руку.

— Верно. Хотя лучше я попрошу Мари уколоть тебе снотворное.

— Уже, — государыня тряхнула короткими, рыжеватыми волосами. — И не подействовало. Даль, отыщите для меня «искоростеньскую иглу».

Провожая Алису в апартаменты, Крапивин рылся в своей обширной профессиональной памяти. «Игла» считалась артефактом невероятной магической силы, и всяческого рода авантюристы охотились за ней на протяжении столетий. Первое документальное подтверждение ее существования датировалось 1094 годом. Когда пашак Искоростеньский Реваз, подавив восстание гончаров и стеклодувов, произносил обличительную речь перед казнью повстанцев, что-то золотом сверкнуло в воздухе, и пашак упал, словно пораженный громом. Никаких повреждений на нем не было, только между бровей скользко сверкал зеленью камень хризопраз.

Убийцу так и не схватили. Орудие убийства извлекли, а тело осталось нетленным, что позже позволило причислить пашака к святым.

«Игла» была изучена следствием и искоростеньскими мудрецами и на какое-то время осела в казне. Помнится, доступа к ней добивался знаменитый врачеватель Абу сын Закеры, утверждая, что при помощи «искоростеньской иглы» неизлечимо больного можно усыплять на то время, пока не отыщется средство от его болезни.

Устраивая Алису поближе к огню и готовя для нее и для себя чай в пузатой чаеварке, комиссар припоминал второе громкое дело, связанное с «иглой». Всплыла она в Лютеции в начале шестнадцатого века. Как добыла «иглу» старшая дочь дюка Лютецкого, история деликатно промолчала. Но свадьбу младшей сестры сорвала. В хрониках имелось довольно любопытное описание того, как с утра в день свадьбы горничные не сумели добудиться юную невесту. Послали за ее отцом, лекарем и придворным звездочетом, магом по совместительству. Были испробованы все средства, впрочем, кроме самых грубых, коим воспротивился отец и, особенно, «безутешная» сестра. Отец же, убедившись, что сон младшей дочери беспробуден, что принцесса не дышит и сердце не бьется, не допустил обмывания, переодевания и вскрытия, на коем лекарь робко настаивал. Впрочем, последнему удалось тайком отрезать прядь вороных волос. Лекарь со звездочетом задействовали алхимическую лабораторию, но яда в волосах не нашли.

Несчастный дюк повелел уложить дочь на постели в самой высокой башне и время от времени смахивать с нее пыль. Жених, которого династические материи интересовали больше любовных, побывав разом на поминках и свадьбе, уехал домой со старшей из принцесс. А младшая еще долгое время оставалась в башне, пока через три года ее «добрая» сестрица не приехала навестить с внуками отца и не попыталась избавиться от вещественного доказательства.

Она выдернула «иглу» и скончалась от сердечного приступа, когда сестра, протирая глаза, села в постели.

Придворные маг и лекарь предположили, что если жизненно важные органы не затронуты, то артефакт обеспечивает продолжительный сон, и приступили к экспериментам, пока «иглу» не выкрали искоростеньские шпионы. И она снова то исчезала, то возникала время от времени, пока не пропала на последние двести лет.

Испросив позволения удалиться и милостиво его получив, Даль ушел в свой кабинет в Твиртове. Чай взбодрил его, голова была свежая. И положив себе отоспаться в поезде, комиссар взялся за дела. Первым делом он позвонил в поместье, куда поместили Аришу, благо, барон Ленцингер организовал туда телефонную связь, и всего-то пришлось подключить новый аппарат. Поездка туда и обратно занимала четыре часа времени, да и допрос упрямой моны Адашевой растянулся бы часа на два, чего Даль себе сейчас позволить никак не мог. Потому он просто рекомендовал охране «приспустить поводок», разрешая Арише бродить по поместью и окрестностям, включая рабочий поселок, оставшийся от завода, и посещать храм, а также пользоваться письменными принадлежностями и делать любые отправления в местном почтовом отделении. Разумеется, и отправления эти, и все контакты должны быть тщательно отслежены. Кроме того, мона Воронцова-Адашева не имела права уехать и обязана была пребывать в вынужденном убежище от заката до рассвета без исключений.

После звонка Крапивин вызвал к себе порученца. Никаких опухших красных глаз, никакой зевоты, несмотря на ранний час, парень был бодр и деятелен. Комиссар вручил ему ассигнацию и велел скупить по одному экземпляру утренних газет. А до того, пока не появились разносчики, разбудить и препроводить к нему мэтра Веска, личного врача государыни.

Пока порученец бегал, Даль собственноручно заварил себе в приемной чаю и с граненым стаканом в массивном серебряном подстаканнике вернулся в кабинет. Выдернул с полки том энциклопедии и устроился на кожаном черном диване, прихлебывая чай и переворачивая страницы. Сухо шуршала папиросная бумага, которой были переложены иллюстрации. Акварели были недурны, а главное, точно передавали суть статей. «Искоростеньская игла», как и положено, отыскалась в середине. К собственным познаниям добавил Даль, что «иглы» бывали трех видов: золотые, платиновые (под вопросом) и костяные золоченые. Что «искоростеньская игла» была источником вдохновения для многих сказок и метафизических теорий. Что ее легко перепутать со шляпной булавкой и нарваться на фальшивку. Что на знаменитом Искоростеньском базаре такие «иглы» продают на дюжины и купцы могут страшно обидеться, когда их заподозрят в обмане. Именно так была спровоцирована резня 1713 года, посольство Эрлирангорда в Искоростене и храмы Корабельщика сожжены, люди убиты самым лютым образом. В Искоростень ввели оккупационные войска… Впрочем, к самой «игле» эта история уже не относилась.

Даже не ясно, вдохновился художник описанием или где-либо видел копию, но рисовано было вдохновенно и со знанием дела. В «игле» и правда было что-то от шляпной булавки или миниатюрного стилета: золотой граненый клинок размером с вершок, покрытый чертами и резами, и гладкое, будто зализанное морем оголовье из скользкого даже на вид зеленоватого хризопраза. Имелся также миниатюрный бегунок, который можно было двигать вдоль клинка, определяя время сна. Если же загнать его под головку, сон обещал быть бесконечным.

Крапивин отставил стакан на подлокотник. Акварель завораживала и пугала. А семерка корморанских кошек, выстроенная по ранжиру на диванной полочке перед зеркалом, желтыми глазами сверлила ему затылок. Даль резко захлопнул энциклопедию, будто давил меж страницами паука.

Следовало отговорить государыню от этой затеи.

В восемь утра без четверти, набольшее, минутой позже (часы только что отзвонили) порученец придержал для доктора Веска тяжелые двери и осторожно прикрыл их за его спиной.

Доктор был в неизменной чесучовой паре. Пиджак на локтях и брюки на коленях чуть лоснись от старости. Но волосы тщательно расчесаны на пробор, лицо бритое, рубашка белейшая и туфли новомодные, двухцветные, с пуговками по краю. Держался мессир Веска с достоинством, но руки тряслись: он всегда панически робел перед комиссаром. Даля и смешил, и раздражал этот страх — всем и так было известно, что доктор писал детские стихи и вслух читал по вечерам собственному семейству. Стихи были хорошие, их охотно брали в журналах. Комиссариат печати проверял их не раз и в крамоле автора не уличил.

— Присаживайтесь, Николай Васильевич, в ногах правды нет, — бодро произнес Даль. — Чаю желаете?

Веска закивал так энергично, что пенсне сорвалось с носа и заболталось на цепочке. Даль, извинившись, вышел в приемную и вскоре вернулся, катя перед собой сервировочный столик с чайной посудой и двумя чайниками, поставленными один на другой — для заварки и для кипятка. Снял с подлокотника недопитый стакан, выплеснул в печь и налил себе свежего.

— Молоко, сливки, сахар… Прошу.

— Пить чай с лимоном и сахаром — испортить его вкус, — отозвался доктор ворчливо. А это… неужто печатный пирог с повидлом?