Мое королевство. Бастион (СИ) - Ракитина Ника Дмитриевна - Страница 3

Талант без границ, непонимание собственной силы, ее объективной опасности для мира и самого создателя. Одинокий Бог разбирался с такими просто, сжигая на кострах, обращая в молнии над Твиртове — чтобы ни один не искажал его личный божественный замысел.

Круг, что стал править после него, оказался милосерднее — сами такие. Он приказал находить Создателей, собирать в точках стабильности и учить пользоваться своим даром, ставить ему разумные границы, быть бережным к творению. Сколько бывших монастырей переделаны под такие школы, лицеи закрытого типа — для одаренных литературно детей, способных своими текстами изменять тварный мир? Много. Бастион в Эйле — самый лучший, самый престижный, для самых опасных. Чтобы ограничили свою силу, чтобы стали признанными, профессиональными писателями, чтобы не искажали божественный замысел Круга и государыни… А что талант гаснет, отягченный логикой — так он всегда гаснет со временем. Зато ни с кем. Ничего плохого. Не случится.

Пять пухлых папок с личными делами Его учеников. Четыре мальчика и одна девочка. А мне почему-то казалось, подумал Даль, что их должно быть тринадцать.

Девочка пятнадцати лет, с лицом, похожим на полную луну. Пушистые толстые косы переплетены корзинкой, над ушами торчат огромные банты. Форменное коричневое платье с кружевным воротником, шелковый с крыльями черный передник. Очень светлые, почти прозрачные глаза. Взгляд неприятный, давящий, никак не вяжущийся с по-детски припухлыми щеками и оттопыренной губой. Мачеха не зря звала ее ведьмой, мачеха ее и сдала — Воронцову Арину Михайловну из городка Лизбург, четыре часа на автобусе от столицы.

Взяли ее тихо, в канун Рождества, на школьном утреннике, где она играла снежинку. После спектакля забежала за кулисы, счастливая, разгоряченная, в пышном марлевом платье, на распущенных волосах корона с блестками из разбитых елочных шариков… Даль шагнул навстречу:

— Арина Михайловна, мы за вами.

И, протягивая удостоверение, увидел, как краски сползают с девичьего лица.

Все бы обошлось, если бы, познакомившись с сироткой на модном курорте, которым сделался Эйле, не влюбился в Аришу Халецкий Александр Юрьевич. Как Создатель в Создателя и просто юную женщину. Они обручились тайно, и, делая ее своей ученицей и дожидаясь совершеннолетия, Сан мотался в Лизбург, то дирижаблем, то поездом до столицы, а дальше четыре часа на автобусе — на все праздники, на каникулы и просто на выходные. Он тогда уже находился под негласным наблюдением за крамолу против Круга и государыни, и Далю на стол ложились отчеты слежки. И копии перлюстрированных открыток и писем. И фотографии.

Узнав, что Аришу отправляют в Бастион, Сан ворвался на заседание Круга и учинил безобразный скандал, обвинив государыню в бездушии и подлой ревности. Отказался ото всех должностей и регалий и сказал, что поедет за Воронцовой простым учителем. И пусть его лучше не останавливают!

Они мечтали жить долго и счастливо и умереть в один день. С первым как-то не очень, а вот со вторым — получилось.

— Эй, вы чего? Заснули? — Иол потряс Крапивина за плечо.

Даль скрипнул зубами. Нужно было войти, наконец, в башню, хотя в нем все противилось этому.

— Жди меня здесь… — кинул он Иолу. — Ну, полчаса жди. Потом скажешь охране, ну, что я не вернулся.

Парень облизнулся с жадным блеском в глазах и яростно кивнул.

Но внутри ничего страшного не было. Закопченные стены, пепельные потеки на полу, горелая вонь. И никаких призраков. Сохранились перекрытия и винтовая лестница, вмурованная в стену, и Даль стал осторожно подниматься, придерживаясь рукой. Прикосновение жирного пепла было неприятным. Да и одежда, как он ни старался, измазалась. Комиссар с досадой подумал, что надо было переодеться в какое-нибудь старье.

Вот и квартира Сана. Круглое помещение, начисто выжженное огнем. Среди пепла осколки стекла, какие-то обломки, не годные к определению. Большой очаг. И блеснувший в нем полуоплавленный золотой медальон. Совершенно случайно солнце упало так, чтобы его осветить. А не то проглядел бы в полутьме и раздерганных чувствах. В муках совести и прощания.

— Та-ак… — сказал себе Даль.

Следователи перебрали каждую щепочку, каждое стеклышко. Они не могли такого пропустить. Значит… кто-то побывал здесь позже. Кто и когда? Зачем? Подбросить вещицу в камин и мирно удалиться? Или это… Вторжение?

Он наклонился и потянул золотой кругляшок из камина, почему-то боясь обжечься. Но тот был холодным. Комиссар держал его за остатки цепочки, чтобы не смазать отпечатки пальцев, крутя перед собой. Потом уложил на подоконник и вскрыл при помощи ножа, надеясь, что для экспертов следы все же уцелеют.

Даль был почти уверен, что увидит портрет Ариши, но с полустертой миниатюры глянули на него не прозрачные ведьмины глазищи, а карие, теплые — государыни.

Как, не сломав ног, он скатился по лестнице, комиссар потом не смог бы сказать и сам. Он, до смерти перепугав секретаршу, ворвался в приемную Моны-Моны и схватил телефонную трубку, боясь, что связь уже разорвана. Холодный голос телефонной барышни слегка отрезвил и успокоил бурю у Даля в голове.

— Барышня, дайте столицу! 914, добавочный 18.

И, дождавшись ответа на линии, сухо произнес: «План «Очаг». До моего возвращения». Вернул трубку на рога. И чувствуя, как слабеют колени, добрел и опустился на кожаный черный диван с фарфоровыми котятами на полочке в изголовье. Вяло отстранил руку секретарши со стаканом воды. Подумал, что у воды в графинах всегда омерзительный вкус. Даже если ее меняют регулярно.

И через четверть часа вернулся к башне.

— Что же вы, — упрекнул Даля Кайла. — Убежали, ключ не вернули. Не сказали ничего. Что же мне, до ночи тут сидеть?

Крапивин удивился вдруг проснувшейся многословности Иола. Похоже, его резкое бегство парня и впрямь удивило.

— А что, тебе приходилось сидеть здесь до ночи?

Кайл хмыкнул:

— Я чего, дурак по-вашему? Я и сочинять ничего не умею.

— А хотел бы?

Парень с крестьянской рассудительностью на круглом лице повернулся к двери:

— Чтобы потом сгореть, как эти? Ну, нет! Тут и охрана по ночам неохотно проходила. А эти… конечно, о покойниках хорошо или ничего, но я вам скажу, — он подался к Крапивину, обдавая запахом пищи: — Они собирались наверху после отбоя, и Александр Юрьевич читал им всякое. А потом они играли…

— А как относилась к этому Мона Леонидовна?

— Мона-Мона? Ну, как относилась, — Иол пожал плечами. — Обыкновенно. Тут монастырь же… А вы думаете? — парень испуганно подался назад.

Даль махнул рукой, стараясь его успокоить:

— Ты же сам сказал, что молния. И в прессе писали.

— Уга. Да.

— А что всякое он им читал?

Парень вытер кулаком нос:

— Про какого-то крысолова.

Взглянул на небо и снова на Крапивина:

— Вы давайте запирайте тут все и ключ мне верните. А то темнеет уже.

— Это облака, — механически заметил Даль и, передернув плечами, стал возиться с замком. Остро почувствовав вдруг продолжение, отзвук того, что металось здесь огнем, облизывая стены. Испепеляя призвавших его? Молния — объяснение для дураков. Для прессы. А здесь был прорыв абсолютного текста. Хотя, по идее, его не могло здесь быть. Сан, создатель, общее солнышко… Что же такое ты выпустил в мир? Девочка с глазами ведьмы, зачем ты влезла туда, куда тебя не просили?

Глава 2

Даль устроил себе резиденцию в этой гостинице, потому что здесь не было пажей, патрульных, делопроизводителей, назойливых лакеев, всей той шушеры, что сопровождала его в Твиртове и служебном управлении. Голосников здесь тоже не было, это он проверил еще на стадии проекта.

Даль любил смотреть на столицу с высоты десятого этажа, ходить по просторному, устланному вишневым ковром помещению и размышлять. Впрочем, сегодня ночной город с его огнями застил снег. Он лепился к стеклам огромными хлопьями, и вправду можно было представить и Снежную Королеву в санях, запряженных тройкой молочно-белых рысаков, и белых глухарей, и химер с вьющимися хвостами. Мир погряз в молочной глухоте, его словно и не существовало.