Проклятие древних жилищ (Романы, рассказы) - Рэй Жан - Страница 23

Незнакомец с минуту прислушивался к буре снаружи. Он явно успокаивался.

— Это бьют крылья летающих вещей, — сказал он. — Они злятся, но не упрямствуют. Они вас не ищут. Если вы не попадаетесь им на пути, они вас не замечают.

А вещи, которые ступают по земле… Ох и ох! Нет, я не слышу ничьих шагов. Она, должно быть, увязла в болоте. Ха, ха! Хотелось бы посмеяться. Она завязла в болоте. Я выпью виски.

— Я живу рядом с большим торфяником на западе. Это Норвегия или Германия? Там никто не бывает. Все обходят стороной и опасаются оказаться на этих нескольких тысячах квадратных миль, где земля сотрясается, как гниющее желе дохлой медузы.

— Большой торфяник, — удивился Арне Бир. — Что вы там делаете?

Незнакомец таинственно улыбнулся.

— Я ищу золото, — ответил он.

— Ха, ха! — вступил в разговор Пиффшнур. — Позвольте посмеяться. Золото на торфянике!

Холмер треснул его кулаком по голове. Пиффшнур покорно замолчал.

— На торфянике, — продолжал человек, — конечно… Бог не всегда доверяет сокровища земли твердым породам. Далеко не так! Он прячет их и в грязи, и в морской гнили, и в мертвых отложениях. Вы никогда не видели желтых блесток в комках влажного торфа?

— Да, — задумчиво произнес Арне Бир, — в синей глине Кимберли спят алмазы. В иле Ориноко, пронизанном корнями мангровых деревьев, иногда находят самородное серебро.

— Вонючая грязь Гвианы оберегает самородки и золотой песок, — с энтузиазмом подхватил незнакомец, — а живой клей цейлонских устриц ревниво обволакивает тончайшие жемчужины.

— И это приносит доход? Золото приносит доход? — спросил Холмер.

Вся наша сдержанность испарилась при этом магическом слове. Всех охватила лихорадка. Человек пожал плечами и не дал прямого ответа.

— Я туда не вернусь, потому что явилась она.

— Она? — на этот раз вопрос прозвучал сразу от всех троих.

В этот момент буря словно затихла вокруг лачуги-кабаре. Капли дождя и растаявших ледышек отсчитывали секунды.

Незнакомец прислушался. Он вслушивался в тишину.

Издали донесся долгий вопль сумеречного козодоя.

— Рядом с торфяником, — заговорил он, — я соорудил хижину из толстых балок, крепкий и тяжелый блокгауз. Я опасался людей.

Что за глупость! Кто, кроме меня, ищет сокровище в грязи? Какой человек проявит столько безумства, чтобы рискнуть среди болот, топей и сыпучих песков и напасть на мою лачугу?

Но однажды вечером, когда на море падал последний лучи солнца, я услышал шаги.

Шаги на той земле слышны отчетливо. Они похожи на маленькие шлепки по воде.

Если бы до меня добирался человек, а я разместился на обширной безлюдной пустоши, я бы несколько часов видел его силуэт на горизонте.

Я никого не видел, а шаги раздавались поблизости.

— Невозможно, — сказал я сам себе. — Шаги звучат только в моей обезумевшей голове.

Шаги стихли, и ночь прошла спокойно.

Утром я не обнаружил ни малейшего следа и целую минуту высмеивал сам себя.

Через несколько дней шаги раздались снова. Кто-то шел по влажной и мягкой земле.

— Вы не существуете, — сказал я, — вас нет совсем. Бесполезно возвращаться. Вы не существуете!

Но ночью я оставил фонарь зажженным, и тени держали зловещий совет в углах моего жилища.

На следующий день шаги замерли перед дверью.

— Ночью, — сказал я сам себе, — вещь, которая бродит снаружи, постучится в дверь, а в следующую ночь войдет. О боже!

Так и случилось. Вечером она постучала. Один, два, три, пять робких стуков; я решил, что она стучит поочередно каждым пальцем руки.

Рука за дверью! Рука, которая возвращалась каждую ночь и стучала все громче. Удары вскоре стали ужасающими, и в воздухе комнаты их эхо звенело до самого утра.

И вот вчера…

Незнакомец ущипнул Арне Бира за руку. На его черепе цвета слоновой кости бились синие вены.

— И вот вчера, после пяти ударов моя хижина подпрыгнула пять раз, словно животное под ударами, а ведь хижина сложена из тяжелых балок, забитых глубоко в землю.

Я глянул на дверь… Эту дверь не пробьет даже пуля. Так вот, друзья мои, братья мои, защитники мои, этой ночью у дубовой двери, а это неживая вещь, словно появилось лицо. Эта мертвая вещь, дубовая дверь, которая даже не вздрагивает ни от укуса пилы, ни от удара топора или молотка, страдала.

Мне невозможно передать вам адское видение неживых вещей, которые страдают от боли. Предположите ужасное пробуждение трупа от неведомых пыток.

Что за коготь из бездн ада мучает таинственную душу предметов, которые мы считаем лишенными жизни?

На искаженных щеках балок появилось пять круглых отверстий, из которых текла тягучая черная жидкость. Пять кровоточащих ран!

Вокруг меня все предметы сошли с ума, обезумели. Это было невозможно видеть. Вы думаете, что мы все слышим? Что наше ухо ощущает каждую звуковую волну, рождающуюся вблизи?

— Утверждают, что нет, — сказал Арне Бир, пытаясь сбить накал нарастающего ужаса. — Таинственный сигнал скворцов…

— Нет! — вскричал незнакомец, которому не нравилось простое объяснение. — Нет, поскольку все предметы вокруг меня вопили от жуткого ужаса и их крики сгущали тишину. Только мой мозг воспринимал их как квинтэссенцию невероятного ужаса.

Рассказчик глотнул спиртного, чтобы передохнуть.

— Как хорошо и полезно выпить, — пробормотал он, — какой чудесный собрат, этот виски. Вечером, когда я услышал далекий и глухой шаг северной бури, я понял, что вещь, которая станет в тысячи раз сильнее от союзников бури, не остановится перед дверью. А войдет, ибо она — творение ночи.

— Такую историю не стоит рассказывать, — вмешался недовольный Пиффшнур. — Никакого удовольствия слушать ее. Вы не можете рассказать что-нибудь более занимательное?

Незнакомец не ответил. Его мысли бродили далеко в окружающем безмолвии.

— А я знаю кое-что веселенькое, — не унимался Пиффшнур, — представьте себе, что фрау Хольц, хозяйка таверны У веселого голландца в Альтоне владела белым попугаем, который не умел говорить.

Тогда я и пара славных рейнских парней сказали, что попугая надо покрасить в зеленый цвет, потому что все белые попугаи немы от рождения, и она дала нам за совет бутылку отличного шнапса. Ха, ха!

— Вы считаете, — спросил незнакомец, — что буря закончилась?

— Думаю, да, — сказал Холмер.

— Правда?

Он глубоко вздохнул, и его измученное лицо как-то подобрело.

— Неужели вы сказали правду! Так будет лучше.

— Еще немного виски.

— Спасибо. Да, я выпью еще. Адская погода, которая превращает меня в несчастное существо, гонимое демонами.

Он успокоился и улыбался. Казалось, он извиняется за свой страх.

— Вещь, — сказал он. — Что это? Эта вещь существует? Думаю, да, но спрашиваю себя, чем она может быть? Несомненно, безумие, страх перед великим одиночеством, который толкается в вашу голову и пытается туда проникнуть.

— Почти символ или поэма, — улыбнулся Арне.

— Да, вы просто потрясли нас, — пробормотал Холмер. — Страх в этих краях убивает. Стирает кости в порошок.

— Женщина сунула попугая в зеленую краску, — Пиффшнур продолжал свою забавную историю, — а когда птица вылезла из нее, она принялась выкрикивать жуткие вещи: «Ах, ты свинья, чертова баба!» На следующий день она сдохла, потому что краситель был плохого качества. Фрау Хольц сказала, что такой исход ей нравится больше, чем обладание плохо воспитанным попугаем.

— Эй! Что это? Что это? — вдруг спросил, задыхаясь, незнакомец, от ужаса вскочивший на ноги.

Вдали раздался вой ярости и угроз.

— Буря совершила круг и возвращается, — беззаботно сказал Пиффшнур, довольный тем, что рассказал свою глупую историю.

— Она возвращается, — закричал незнакомец. — Я пропал!

Крыша мрачно заскрипела под порывом ветра.