Маг поневоле (СИ) - Алексин Иван - Страница 25

— Да слухи последние узнать хотим, дедушка Пахом, — не стал ходить вокруг да около Гонда. — Мы здесь чужие, живём на отшибе. Никто и не заходит даже. Вот и словечком перекинутся не с кем.

— Никто не заходит, говоришь? — Покачал головой Пахом, пряча улыбку в седой бороде. — Ну, значит, это вчера меня Никодимка варом полночи потчевал. До сих пор пьяный хожу!

— Тебе дедушка Пахом, сколько не наливай, всё равно ни в одном глазу. Только вар переводить! — Вышедший из дома староста, слегка поклонился старику. — Да будут Трое с тобою!

— Пусть и тебя Лишний стороной обходит, Никодимушка, — степенно ответил тот.

Староста кивнул и повернулся к нам:

— И вам благословения Троих отроки!

И смотрит так ласково, будто сыновей родных увидел.

— И тебя чтоб Трое вниманием не обделяли, дядька Никодим, — чуть запнувшись, ответил мой друг.

Не ожидал выдать, что староста на нас вообще внимание обратит, а не то, что поздоровается. Вон и Пахом бровями удивлённо повел. Я скороговоркой повторил за Гондой приветствие. Чёрт. Так скоро попугаем стану! В привычку войдёт каждое слово за ним дублировать. А с другой стороны, какой выбор? Пока в здешнюю жизнь не вживусь, лучше поменьше болтать, побольше слушать. Во всяком случае, при посторонних, а то опять чего-нибудь не то ляпну. И хорошо ещё, если в ответ только посмеются и дураком обзовут. А то могут и вновь в отступники записать. Кстати, а что, теперь разбираться с доносом Силантия будут? Доносчика то волки съели! Надо будет у Гонды, потом поинтересоваться.

— Если насчёт жратвы пришли, так я уже распорядился. Глашка сейчас снесёт. — Никодим лукаво мне подмигнул, вгоняя в краску. — Сама напросилась. Выдать глаз там на кого-то положила.

— Она его уже на полдеревни положить успела! — Сплюнул под ноги Пахом. — Ты как хошь Никодимка, а урезонить её всё же надо! Оно, конечно, дело вдовье, но меру тоже знать надо!

— Надо будет, урезоним, — отмахнулся староста и вопросительно уставился на нас. — Ещё чего хотите? Если вару, то нет! Буйные вы с него какие-то! Особенно ты. — Обвинительно показал пальцем Никодим на Гонду. — Глашку нашу вон приревновал, когда она по любовному делу с дружком твоим уединиться решила, обидел её, потом на мужиков, что заступится, решили, с ножом кидаться начал. Хорошо, что народ у нас мирный и спокойный. Решили не связываться. Мол, что с дурного возьмёшь? Проспится — поумнеет! А ток мне мнится, тут не в варе даже дело, а в характере твоём паскудном! Я это ещё у ворот понял, когда ты мне тулуп новый, в крови весь изгваздал!

Я от такой наглости даже оторопел. Это надо же так всё с ног на голову перевернуть! И говорит то как… Убедительно! В голосе и нотки возмущения, на хамоватого недошлёпка проскользнули; и оттенок сожаления присутствовал — вон она какая молодёжь то пошла; и легкий укор чувствовался — мол, ну разве так можно? Мы к тебе по-людски, а ты? Ну, я-то ладно. Гонда, обычно за словом в карман не лазивший, похоже, тоже на мгновение опешил, не найдя сразу, что на такую наглость ответить. Нет, умён староста! Такого голыми руками и не ухватишь! Я, грешным делом, Калистрата за большого хитреца посчитал, но перед этим он, пожалуй, жидковат будет!

Никодим, с видимым удовольствием, полюбовавшись на наши ошеломлённые физиономии, продолжил, вкладывая в голос всю нерастраченную к ближним своим любовь: — Да вы не переживайте так то! Вижу по лицам вашим, вижу! Самым уже за вчерашнее стыдно! Народ у нас не злопамятный! Простили уже давно! Уже со смехом вспоминают! Как безделицу, как случай забавный! Я и господине десятнику уже всё как было обсказал. Он тоже посмеялся!

И стоит гад, головой так укоризненно качает. Испоганил игру старосты, дед Пахом.

— Эк завернул! — С восхищением покачав головой, прошамкал он. — Я тебя Никодимка с малолетства помню. Когда ты без штанов, в одной рубахе, по деревне бегал. И сколько помню, ты всегда таким хитрованом был. Ещё когда мёд у бабки Степаниды весь в одну харю умял, а потом на другана своего Миколку свалил!

Никодим зло зыркнул на старика, хотел ответить что-то резкое, передумал и, повернувшись к нам, уже другим тоном, процедил. — Так что, если жаловаться пришли, то пустое это! Обратно топайте! Нечего господине десятнику докучать!

Староста сплюнув, отвернулся и заорал на одного из вертевшихся поблизости пацанов. — Гришка, а ты что тут околачиваешься?! Скотину поить пора!

Парнишка шустро ломанулся в ближайший переулок. Никодим, поглаживая бороду, проводил его задумчивым взглядом и, больше не сказав нам ни слова, скрылся в избе.

— Так что ты узнать то хотел, внучок? — Прошамкал дед, вопросительно посмотрев на Гонду.

— Да узнал уже всё, — очнулся от ступора Гонда. — Ну и шустёр! — Озадаченно покачал он головой. — Я-то думал, что он затаится, за вчерашнее опасаясь, а он ещё вперёд нас жаловаться побежал! Доказывай теперь!

— Ничего у него не выйдет, — попытался успокоить я своего друга. — Если что, Лузга с Марком подтвердят.

— Оно и так ясно, что не выйдет, — растерянно почесал голову Гонда. — Понять бы, зачем он всё это вообще затеял?

В дверь вывалился Русин, похоже, ставший ещё пьянее, насколько это, конечно, было возможно.

— Иди, давай, — уставился он на Гонду. — Невронд кличет. — И повернувшись ко мне. — А ты тут жди. Десятник по одному опрашивать будет, чтоб сговору, значитса, не было!

Гонда досадливо поморщился и, кинув на меня быстрый взгляд, строго предупредил. — Отсюда не уходи никуда, даже если сам Лишний позовёт. Понял?

— Можешь даже не сомневаться, — хмыкнул я в ответ. — Я на своих ошибках учиться умею!

— Ну, смотри, — Гонда прислушался к пьяному гомону. — Долго я там не задержусь.

И вошёл, вслед на меченым, в дом.

Я огляделся по сторонам, не заметил ничего подозрительного и, прислонившись к стене, сложил руки на груди, с твёрдым намерением не сделать отсюда и шага.

— Серьёзный у тебя друг. Строгий. — Пахому явно хотелось поговорить.

— Зато надёжный, — пробурчал я. — Если бы не он, я так бы и остался в вашей деревне. Скорей бы из неё убраться.

— Так завтра и уедите, — обрадовал меня дед. — Мужики сегодня за ворота выходили. Добришко, что вчера в волколаков из луков метали, подобрать. Так прошлись по следам. В лес обратно стая то ушла. Их же много. Сидя возле деревни не прокормиться. А вам в другую сторону дорога.

— Это хорошо, — обрадовался я. — Скорей бы в город попасть.

— Это да, — согласился Пахом. — Оно, конечно. — И, вдруг, подскочив, уставился в сторону переулочка, в котором скрылся недавно пацанёнок. — Смотри. Что это там?!

— Где? — машинально развернулся я в ту сторону.

Вдруг в глазах у меня на мгновение померкло. Меня замутило и даже слегка качнуло в сторону. Ощущение было такое, как будто я только что долго крутился вокруг своей оси, а затем, резко остановился. Накатило и, почти тут же, отпустило. Я мотнул головой в недоумении. Голову напекло, что ли? Да вроде не должно. Солнышко, конечно, припекает, но не сильно. Ласково так. Не лето же. Я проморгался, ещё раз, бросил беглый взгляд в сторону улочки, где что-то оживлённо обсуждали трое мужиков и краем глаза уловил какой-то блик у дома напротив. Хотел, уже было уточнить у старикашки, что это он там такого странного увидел, как вдруг замер на месте, выпучив глаза. Откуда бликануло то? Не от этой же мутной слюды, что здесь в окнах стоит. Стекла то здесь и в помине нет. Вспыхнувшая догадка заставила сердце пропустить пару ударов.

Кинокамера это была! Прокололись сволочи! А ведь я уже практически поверил!

Кинув ещё один взгляд в злосчастный переулок, я заскрежетал зубами. Из-за спин мужиков выглядывала ехидная смутно знакомая физиономия, со сдвинутой на затылок кепкой. В следующее мгновение фигура, в мятой ветровке зелёного цвета, шустро метнулась к дому, сверкнув красными кроссовками.

— Толик скотина! Всё! Ты труп!!! — Взревев, я со всей прыти кинулся к дому. В душе бушевал вихрь смешанных в один узел чувств: тут была и обида за подлый обман, со стороны бывшего друга; злость на себя, что дал себя так подло разыграть; ярость и желание придушить не только Толика, но и всех, кто в этом балагане участвовал, но преобладало над всем этом чувство радостной эйфории! Это всё розыгрыш! Привычный мне мир никуда не делся! Вот Толику морду набью и вернусь домой! Прочь от этой унылой действительности, с её безнадёгой!