Эскапада - де Ренье Анри - Страница 15

• Предыдущая
• 15/35
• Следующая

Как бы там ни было, и куда бы ни направлялись ее мысли, они сообщали лицу м-ль де Фреваль странное выражение раздумья и замкнутости, сурово сжимали ее губы и бороздили лоб морщинкой, свидетельствовавшей о глубоком погружении в себя. Иногда облачко грусти затуманивало ее черты, слегка искаженные тоскливым выражением, омрачавшим ее прелестное лицо несвойственной ей в другие минуты суровостью. Все это разрешалось слезами, катившимися из ее прекрасных глаз по свежим щекам. Что заставляло ее проливать их? Нет, не смерть г-на де Шомюзи, известие о которой она выслушала скорее с учтивостью, чем с печалью. Может быть она оставила в Вандмоне несколько подруг, которых ей недоставало, и сожаление о которых вызывало у нее слезы? Какое горе могло быть у нее? В Эспиньолях никто не обижал ее, каждый старался ей понравиться. Гогота окружала ее заботами. Аркнэн был у ее ног. Г-н де Вердло баловал ее. Она вела жизнь в общем счастливую, хотя и уединенную; но это одиночество, по-видимому, не тяготило ее, Так может быть ее волновало то, что такое существование окажется непродолжительным? Г-н де Вердло был не молод. Подумает ли он о том, чтобы обеспечить ей приличное будущее, или же после безмятежной эспиньольской жизни она будет предоставлена случаю и осуждена возвратиться в ту тревожную неизвестность, из которой вышла? Так или иначе, явно было, что какая-то неотступная мысль занимала Анну-Клавдию и погружала ее в задумчивость, мысль, которую она не в силах была прогнать из своего сознания и которую переворачивала на тысячу ладов. Но что это была за мысль: сожаления о прошлом или горькие воспоминания о нем? Опасения за будущее, неверность которого невозможно было затушевать безмятежностью слишком спокойного, слишком тихого настоящего? Не было ли у Анны-Клавдии де Фреваль какой-нибудь романтической наклонности, которая мучила ее и воспламеняла ее чувства и воображение? Может быть она не в силах была совладать с заигравшей кровью и хранила под спокойной внешностью бурные и пылкие чувства, тайно подавляемые? Или повиновалась исходящей из глубины ее существа неведомой ей силе, и была во власти глубоких внутренних потрясений, произведенных ею? Анна-Клавдия де Фреваль переживала ту пору, когда у девушек начинает складываться предрасположение к любви, – не была ли она готова почувствовать действие этих первых позывов к страсти? Она приближалась к возрасту, когда достаточно девушке подслушать какое-нибудь слово, увидеть мельком какое-нибудь лицо, и в ней ярким пламенем загораются чувства, в которых участвуют все силы и все помыслы воображения, – возрасту, когда девушки влюбляются в самые образы любви, даже если эти образы не соответствуют никакой реальности.

А Анне-Клавдии де Фреваль наверное приходилось слышать разговоры о любви! Конечно почтенный г-н де Вердло вовсе не упоминал о ней в своих речах, но ведь в монастыре дело обстоит иначе. Разве любовь не является постоянной темой разговоров пансионерок, их в большей или меньшей степени замаскированной заботой? Разве существует другой предмет бесед в дортуаре, коридорах и саду? Наверное Анне-Клавдии невольно приходилось принимать участие в этих беседах и слушать, как ее подруги говорят о женихах, свадьбах, любовницах, ибо как ни тщательно отгорожены монастыри от мира, мир все же просачивается в них. Что же осталось у Анны-Клавдии от этих разговоров, и в какой степени была посвящена она в тайны любви? Было ли у нее желание испытать ее или внушить другому? Касалась ли любовь своим горячим дыханием лица м-ль де Фреваль в ее сновидениях, и не воспоминание ли об этом прикосновении, словно сон наяву, заполняло ее мысли, когда она сидела подле окна, уронив на колени свою работу, с горящими щеками, пересохшим ртом и глазами, полными слез?

Охотно отдаваясь во власть этих грез, Анна-Клавдия де Фреваль иногда оказывала им сопротивление, словно понимая их опасность. В такие дни она с самого утра прогоняла всякую томность и всякую праздность. Вместо того, чтобы задерживаться у зеркала и любоваться собою, она бросала на свое изображение беглый взгляд и тотчас отворачивалась. Она одевалась с таким суровым выражением лица, и движения ее были при этом так резки и так торопливы, что Гогота Бишлон смотрела на нее, вытаращив глаза и выдергивая один из волосков, упрямо выраставших у нее на подбородке. В такие дни сам г-н де Вердло испытывал в ее обществе некоторую робость, повторяя про себя, что женщины всегда женщины, т. е. существа непостоянные, переменчивые и подверженные внезапным прихотям, которых нельзя ни предвидеть, ни объяснить; это наводило его на мысль о нелепой роли, порученной ему г-жей де Морамбер – роли охранителя молодой девушки в возрасте, когда этот пол наиболее опасен, когда, под влиянием темперамента, у девушки определяется то, что станет впоследствии ее характером. И все же, несмотря на свои беспокойства, г-н де Вердло не мог помешать себе находить приятной прогулку по аллеям красивого сада в обществе особы с телом проворным и грациозным, с хорошеньким личиком, особы, жесты и наружность которой так гармонировали с запахом плодов и ярким убором цветов, с пением птиц, шелестом ветерка в листве, журчанием фонтана в водоеме. В конце концов, разве не было это лучше, чем одиноко шагать по аллеям, глядя на тень перед собою, которая говорит нам, что в этом бренном мире мы немногим плотнее ее самой на песке, где она воспроизводит наши очертания у наших ног?

Хотя Эспиньольский замок лежал достаточно уединенно в области лесов и прудов, где он был единственным сколько-нибудь значительным благородным домом, и хотя он был отделен от города шестью добрыми лье, в Вернонсе очень скоро распространился слух, что г-н де Вердло приютил у себя молоденькую родственницу, заботы о которой он должен был взять на себя после, смерти своего брата, г-на де Шомюзи. Чтобы эта новость облетела город, достаточно было истории с подвергнувшейся нападению каретой, да болтовни Аркнэна, на которую он не скупился во время своих посещений Вернонса для закупок провизии для замка. Разумеется, об этом далеко не последним проведал г-н де ла Миньер, который был ухом Вернонса и человеком наилучше осведомленным обо всем, что происходило на тридцать лье в окружности, а также в каждом городском доме. Г-н де ла Миньер хвастался, что имеет самые точные сведения о всех и каждом, и собирает эти сведения для собственного удовольствия, а не так, как те сплетники, что разносят слухи из дома в дом, пуская их по ветру и доверяя первому встречному. Г-н де ла Миньер обладал, если можно так выразиться, эгоистическим любопытством, получая от него удовлетворение, которым не любил делиться ни с кем. Г-н де ла Миньер сочетал в себе темперамент газетчика с душевным складом духовника. Он был любопытен и скрытен в одинаковой степени. Эта склонность быть в курсе всего, притом для себя одного, доставляла ему много хлопот и много радостей, ибо, боясь, как бы что-нибудь из услышанного им не пропало, и желая сохранить все в неприкосновенности, оградить от искажений памяти, он запечатлевал свои сведения на бумаге, записывая в толстые тетради все, что ему случалось узнавать от кого-нибудь. Так как Вернонса было недостаточно для утоления его энергии, то он простирал ее на всю провинцию, создавая подробнейший архив ее. Он регистрировал рождения браки и смерти, разнообразнейшие достойные внимания события, доходившие до его ушей, как то: состояние здоровья и имущественное положение, цену на всевозможные предметы, размолвки и ссоры, примирения и любовные связи, словом, все то, из чего складывается наше существование. Г-н де ла Миньер подробно рассказывал также о самых интимнейших обстоятельствах своей собственной жизни и нельзя сказать, чтобы он заносил эти сведения в свои каждодневные записи менее охотно, чем всякие другие Г-ну де ла Миньер нравилось видеть, что он живет в них, но интерес, проявляемый им к самому себе, не мешал ему страстно наблюдать все, что только можно, из привычек и поведения других людей.

Г-н де ла Миньер уже давно приехал бы в Эспиньоли посмотреть, как обстояло там дело с г-ном де Вердло и его молоденькой родственницей, если бы его не приковывал к постели острый приступ подагры. В момент, когда г-н де Шазо вступил в Вернонс со своими драгунами после стычки у кареты, г-н де ла Миньер уже чувствовал начало своей болезни, так что, не будучи в состоянии посетить г-на де Шазо и разузнать от него подробности дела, он пригласил молодого офицера к своему столу, чтобы лично расспросить его обо всем. Г-н де Шазо удовлетворил его любопытство, прибавив, что карета везла в Эспиньоли очень хорошенькую, но не слишком любезную особу. Однако пиршества и возлияния в честь г-на де Шазо не содействовали облегчению подагры г-на де ла Миньер, так что он принужден был прекратить свою разведку, довольствуясь только сведениями, распространяемыми в Вернонсе сьером Аркнэном. Но теперь, когда ему стало несколько легче, г-н де ла Миньер твердо решил продолжать свое дело и отправиться в Эспиньоли, чтобы удостовериться собственными глазами в том, что там происходит.

• Предыдущая
• 15/35
• Следующая