Милосердие спецназа (СИ) - Соколов Вячеслав Иванович - Страница 39

Язык отнялся, сижу, дышать не могу. За что? Замечаю движение — это Вова, стиснув побелевшими руками коробочку с наградами, рванул ко мне. Пытается напоить меня пивом. Ему почти удаётся, часть сквозь стиснутые зубы попадает в рот, остальное льётся мимо...

— Так, а ты кто? А ну брысь! Пока не уволил к чертям собачьим!

— Анатолий Анатольевич, что же вы делаете? — Вова храбро продолжает свои попытки влить в меня пиво. — Он же больной весь!

— Похмелье не болезнь!

Спасибо Вове, чуть отпустило, по крайней мере, говорить я теперь могу:

— Похмелье? Вот моё похмелье! — опёршись на Вову встаю и судорожно начинаю раздеваться.

Отец бледнеет прямо на глазах, дядя Петя выронив бокал пытается ослабить галстук. Да картина ещё та...

На левом плече багровый рубец — след от пули. С той же стороны, след от ножа — скользнул по рёбрам. Правая грудь перечёркнута шрамом, такого же неприятного цвета, на память от Ифрита. Поперёк живота уже побледневший шрам, здесь тоже отметился нож, но значительно раньше. А уж правое бедро вообще песня... И это только то, что сразу бросается в глаза.

Ну и, как завершающий штрих, татуировка на левой груди! Вы же помните мою татуировку? Красивая она у меня, цветная. Хан лично набивал. Раскинувший крылья, атакующий коршун. На спине у него десантный парашют, на голове берет — он же десантник! Открытый в крике клюв и растопыренные когти в крови. На правом крыле надпись «Умирать не страшно», на левом «Умри достойно». Сверху лента, на ней «Кровь пьянит, как хмельное вино», внизу ещё одна «Десант похмеляется водкой».

— Э-э-это что?.. Э-э-это как?.. — батя начал заикаться. Но меня было уже не остановить, обида лезла наружу.

— Это? — усмехаюсь. — Это война, папа, всё как ты хотел! И кровь. Моя кровь... — сглатываю, — с кишками, извини, плохо вышло, не дорезали меня.

— Какая война? Что ты несёшь? — отец рванул галстук и начал отнимать у дяди Пети бутылку, к которой тот присосался. Тот не отдавал, глотая её содержимое. Наконец ему это удалось, и батя припал к горлышку, высасывая остатки.

— Сволочь ты, Петя... всё выпил!

— Иди на хрен! Ребёнка покалечило... А ты, сука... — пьяненький дядя Петя схватился за голову, — не уследил я... Егорушка-а-а-а-а...

Отца, похоже, переклинило:

— Ты же не мог воевать?! Не мог! Не мог!!! — выкрикнув, схватился за ворот рубашки и рванул, так что пуговицы брызнули в разные стороны. И шёпотом: — Прости...

Киваю Вове, решив расставить все точки. Тот выкладывает награды на стол.

— А вот и значок за прыжки и так мелочь, что достать смог... — сарказм так и прёт из меня, — и недорого кстати...

Отец замер, его взгляд был прикован к моим боевым наградам:

— Прости, сынок. Это я виноват... — вытянув руки, бледный с горящими глазами, пошёл ко мне, — Сыночек мой. Прости дурака старого. Я не хотел. Прости... — плача обнимает меня. — Мальчик мой. Прости. Прости. Прости.

Я тоже плачу:

— Всё хорошо, папа... Всё хорошо...

Дядя Петя, всхлипывая и прося прощения, присоединяется к нам. Тяжёлые... Млять... Нога... Дурно мне... Перед глазами всё плывёт... Темнота!

Ох-хо-хох... Чего это меня так плющит? Прямо, как после наркоза. С трудом открываю глаза. Млять! Накаркал, дятел! Этот неистребимый запах больницы, ни с чем не перепутаешь. Так что делаем логичный вывод: я действительно после наркоза. Вопрос! Почему? Поворачиваю голову направо. Оп-па! Вован! Дрыхнет на диванчике, стоящем возле стены. Пытаюсь оглядеться...

Конечно, не сильно всё это похоже на палату: плазменная панель в пол стены, холодильник, мягкая мебель. Но вот этот запах не забуду никогда. А если принять во внимание такую мелочь, что валяюсь на кровати с капельницей в руке. Всё чудесатей и чудесатей, как говорила Алиса. Будем посмотреть...

— Вова. Вова! — дрыхнет! А я тут, между прочим, в туалет хочу. Собравшись с силами почти рявкнул: — Рота подъём!!!

О, как подскочил! Глазами хлопает:

— Егор Анатолич! Очнулся?

— Нет, млять! Не видишь что ли? Без сознания я!

—А-а-а... Шутить изволите, барин, — кивает как китайский болванчик, — это хорошо!

— Вова, друг ситцевый, что случилось? — интересуюсь голосом «умирающего лебедя». И вовсе не я только что рявкал. Это всё враги подставить мечтают.

— Полагается спросить… — улыбается, — где я?

— В больнице, в VIP палате... — мне и так хреново, а тут ещё этот перец прикалывается, — остальное не важно. Мне повторить вопрос?

— Не надо, — вздыхает Вова, — потерял сознание, вызвали скорую, отвезли в больничку...

— Я тебя спрашиваю. Какого хера!? Я! Здесь!.. лежу!? Что?.. со мной!?

—Да не знаю я! — разводит руками. — Говорят, осколок пошёл... Ещё чуть-чуть и не спасли бы! — устало опускается на диван и трёт глаза. — Наверное, когда на тебе повисли... Осколок и сдвинулся. Но я не врач, — грустно сжимает губы. И спохватившись, вскакивает: — Надо Анатолию Анатольевичу позвонить и доктора позвать. Я скоро, — и рванул к двери.

— Стой! Я встать не могу, а тут важное дело, помоги оправиться...

— Э-э-э... Что?

— Вова, не тупи! Любовь приходит и уходит, а писать хочется всегда... Понял?

— Сейчас решим...

Вова убежал, кому-то что-то там сказал, потом рыкнул... А здорово у него получается, я аж подпрыгнул... Через пару минут влетела молоденькая медсестра с уткой...

— Вова, забери у неё инструмент. Я сам!

Сестричка выскочила из палаты. Он подходит ко мне:

— Чего? Засмущался?

— Да нет же, — отмахиваюсь, — стеснение давно закончилось, ещё, когда в госпитале лежал. Просто, больно симпатичная... — приподнимаю бровь, — ну, ты меня понимаешь? — пытаюсь улыбнуться, но выходит как-то криво.

— Понимаю, — кивает, — давай помогу. Опыт есть...

В общем: осколок мой, после того, как на меня навалились рыдающие мужики, стронулся с места и я был весьма близок к концу. Но мне повезло. Во-первых — в том, что я сын олигарха, во-вторых — в тот момент Семён Осипович Кац находился на рабочем месте. Он меня и прооперировал. Тесен мир, ох тесен.

— Ну что же, молодой человек, жить будете, — маленький, пожилой мужчина еврейской наружности, поправил очки а-ля Берия, — и даже бегать сможете. Это говорю вам я — профессор Кац. Кстати, не поделитесь именем мастера, который делал вам операции до меня.

— Поделюсь, Семён Осипович, конечно, поделюсь.

— Молодой человек знает, как меня зовут? Интересно...

— Ничего интересного. Хирург, который меня резал, сказал: «Единственный человек, который сможет тебе помочь, Семён Осипович Кац — волшебник от хирургии. Вот только очередь к нему на три года расписана».

Доктор приосанился:

— Да так и есть! У меня, таки, много работы... Но тут звонит министр и говорит: «Семён Осипович, бросайте всё и бегом». Думал, какой-то сынок олигарха пальчик порезал! Кхм... Не обижайтесь, мы тут уже все в курсе того, что вы были ранены в армии, награждены «Орденом мужества» и двумя медалями за «Отвагу». Признаться был удивлён, если не сказать шокирован.

— Что значит, все?

— Все, молодой человек, значит все, — ехидно улыбается, — даже уборщицы. Хотя, они-то в первую очередь. Владимир успел всех просветить, какая вы героическая личность. Ну да вы не отвлекайтесь, продолжайте рассказ.

— Ну, Вова, — качаю головой. — Кхм... Вот мне доктор и говорит. Чтоб профессор взялся за твоё лечение, скажи, что оперировал тебя Александр Левашов. Он обязательно захочет посмотреть...

— Что? Саша? Левашов? — Кац даже очки снял, и, принялся двигать ими туда-сюда, рассматривая меня сквозь стёкла. — Не может быть! Этот безответственный тип? Хотя... Судя по всему, из него, таки, вышел толк. У мальчика был ветер в голове, — качает головой в такт словам. — Рад, что он взялся за ум... Подскажете, где он работает? Хочу написать ему. Надо же, Саша Левашов — настоящий мастер!!! Сам бы не видел результат — не поверил бы... — перестав теребить очки, надевает их на место. — Я так понимаю он военный хирург?