Аромат апельсинов (ЛП) - Харт Меган - Страница 14

Потом до меня доходит.

Лето. Парень, который стоит передо мной — это Джонни. И он… молодой.

— Всё в порядке? Ты что, под кайфом? — он смеётся и убирает волосы с лица. — Прости.

Мгновение, когда Дороти выходит из своего чёрно-белого дома, вся из себя такая красивая и сияющая — один из важных эпизодов в киносценарии. Теперь я — Дороти. С широко распахнутыми глазами я оглядываю себя в этом мире и инстинктивно пригибаюсь на тот случай, если один из домов на меня опрокинется. Если бы Джонни не держал меня крепко за руку, я бы свалилась.

— Спокойнее, сестрёнка, — дружелюбно произносит он и подводит меня к лестнице на веранду, где я и усаживаюсь на, нагретые солнцем, ступени. Он не отпускает мою руку.

Очень пёстрые цвета. Я слышу музыку, непрерывные ритмы диско музыки. Мама всегда под неё пела, когда я была маленькой.

Женщина в очень коротких шортах и трикотажной майке проезжает мимо нас на роликовых коньках. Без малейшего напряжения она перепрыгивает через трещину, из-за которой я чуть не упала. Волосы развиваются за её спиной длинной, блестящей волной.

По узкой улице грохочет мусоровоз. На боковине фургона надпись: «Муниципальная служба, Нью-Йорк». Я сглатываю слюну, которая внезапно накапливается у меня во рту.

Яркий солнечный свет. Жара. Но меня сотрясает дрожь, зубы стучат, хотя моя задница на ступеньках поджаривается, как на гриле. Но хуже всего приходится икрам, кроме порванных колготок, у них нет никакой другой защиты. Я со свистом выдыхаю и перемещаю свой вес.

— Спокойно, — снова произносит Джонни.

Запаха апельсинов не чувствуется. Я дышу выхлопными газами и смрадом отбросов, который, вероятно, исходит из проулка позади дома или стока, который находится аккурат параллельно бордюру. Я дышу разогретым бетоном. И я дышу им.

Не раздумывая, наклоняюсь к нему и делаю глубокий вдох. Его волосы щекочут мои щёки. Он пахнет, как должен пахнуть мужчина — не лосьоном после бритья, а чистой кожей, немного потом и свежим воздухом. Он пах даже лучше, чем я об этом мечтала. В моих фантазиях Джонни пах чертовски вкусно.

— Эй, — произнес он нежно.

Я поднимаюсь с зажмуренными глазами. Жар на моих щеках и шее не имеет ничего общего с летним солнцем, которое светит на нас. Я обнюхивала его, как собака пожарный гидрант. Во время приступов я совершаю такие поступки, которые в нормальной жизни никогда бы не совершила. Никогда я не чувствовала себя так неловко, как сейчас.

— Прошу меня простить, — произношу я и пытаюсь подняться, но у него крепкая хватка.

— Без проблем. Как тебя зовут?

Он ещё красивее, чем на фотографии. Знаю, что не этично сравнивать молодого Джонни с его постаревшей версией, но я по-другому не могу. Молодой Джонни мне улыбается, старший — никогда. Парень немного втягивает голову и смотрит на меня из-под своей довольно длинной чёлки.

— У тебя есть имя?

— Эмм, — говорю я. — Меня зовут Эмм.

— Джонни, — он трясёт мою руку и опускает её на своё бедро.

Тыльной стороной ладони я ощущаю его кожу. Меня снова пробирает дрожь. Зажмуриться и дышать. Это приступ. Всё это лишь мои фантазии. Я лежу в обмороке в каком-то другом месте.

— Ооо, — это больше походит на стон. Я закрываю глаза. — Джонни.

Я разговариваю с тем Джонни, который зимой ходит в чёрном пальто. С Джонни, в которого я влетела и перед которым я в данный момент веду себя, как полная идиотка.

— Да, меня зовут Джонни, — парень сдвигается, и наши бёдра соприкасаются. — Я тебя не знаю, но ты, кажется, знаешь меня. Откуда?

Продолжаю твердить себе, что это приступ, а не реальность. Как ни старайся, я не ощущаю ничего, кроме того, что здесь происходит. Это место. Этот мужчина передо мной. Хотя я знаю, что всё должно быть по-другому.

Разглядывая улыбку Джонни, мне приходит в голову, что я не хочу обратно в реальность.

Он дарит улыбку только мне одной. Так же, как и одобрительный взгляд, которым парень оглядывает меня с ног до головы, и на секунду дольше, чем надо, задерживается на моей груди, а потом скользит по моему лицу. Он облизывает губы, а когда поднимает голову, чтобы снова посмотреть на меня, я теряюсь в его глазах.

— А ты немногословна.

— Я… Это просто… — я не могу объяснить.

Он смеётся и поглаживает меня большим пальцем по тыльной стороне руки.

— А ты, действительно, приняла хорошую штуковину. Но тебе надо быть осторожней. Район тут не очень. Я-то живу здесь, поэтому ориентируюсь. А ты, нет. Я тебя здесь раньше никогда не видел. Ты сюда переехала или пришла в гости?

— Я сюда случайно заглянула, — и это не ложь.

— Слушай, пошли со мной? Мы тут с друзьями зависли, маленькая вечеринка, конечно, если хочешь. Пойдём, — зовёт Джонни, хотя меня не надо уговаривать, принять его приглашение. — Будет весело, обещаю.

Он встаёт и пытается поставить меня на ноги. Земля не качается. Я не опрокидываюсь. С Джонни, который держит меня за руку, я пойду куда угодно.

Здесь, в Нью-Йорке, у него большой, построенный из песчаника в 70-е годы, дом. Он очень похож на его нынешний дом в Гаррисберге. Последний, вероятно, более новый, но снаружи не слишком шикарный. Внутри дом похож на мой, и я издаю тихий вскрик изумления. Перед нами лестница на второй этаж. Длинный, узкий коридор ведёт к кухне, а изогнутый коридор справа от нас — в гостиную. В дверном проёме висит занавеска из шариков.

Музыка, которую я слышала раньше, становится громче. Она льётся сверху. Я слышу голоса и чувствую запах гашиша.

— Входи, — Джонни крепко держит меня за руку и ведёт по коридору на кухню. Там за круглым столом сидят несколько человек, мужчины и женщины. Они все наблюдают, как один из мужчин готовит на столешнице обед. — Может, хочешь чего-нибудь поесть? Кэнди сейчас сделает.

При звуке своего имени мужчина отворачивается от плиты. Когда он улыбается, мелькают прекрасные белые зубы. Он наклоняет голову с африканскими косичками. Его кивок настолько величественный, как у короля, который приветствует гостей. А половник — это скипетр.

— Добро пожаловать, сестра. Если ты голодна, еды хватит на всех.

Хотя мой желудок урчит, я не слишком голодна. Во время приступов мне никогда не хочется есть. Но приходится. Свободную руку я помещаю на желудок. Другой рукой до сих пор владеет Джонни.

Моя одежда не изменилась. Под пальцами я разглядываю знакомую ткань. Пальто. На мне до сих пор надето пальто. Хорошо, хоть я догадалась его расстегнуть. Не удивительно, что на улице я упрела. Так вот, почему на меня все так странно смотрят.

— Можешь раздеться, — предлагает мне Джонни.

Я киваю и стягиваю с себя пальто. Феминистки могут бороться за что угодно, но Джонни — джентльмен. Он вешает пальто на крючок за дверью и снова встаёт рядом со мной. Кладёт руку мне на талию, а все присутствующие в комнате молча наблюдают.

— Это Эмм, — произносит Джонни таким тоном, будто каждый день приводит домой незнакомку. Вполне возможно, что это и так. — Это Ванда, Пауль, Эд, Беллина и Кэнди. Поприветствуйте Эмм.

Раздаётся многоголосый хор, но я стою молча. Ванду я не знаю, и её имя мне не знакомо. Но Беллина Кассиди — автор пьес. В её постановках задействована половина актёров Бродвея. Эдгар д’Онофрио был знаменитым писателем, который в конце семидесятых покончил жизнь самоубийством. Пауль — это, вероятно, Пауль Смит, фотограф, а по совместительству и сценарист, и режиссёр нескольких ранних фильмов Джонни. И Кэнди…

— Кэнди Апплгейт?

Кэнди поворачивается ко мне с улыбкой.

— Именно так.

— У тебя ресторан, — произношу я. — И кулинарное шоу на телевидении.

Раздаётся смех. Я оглядываюсь ещё раз, теперь мне ясно, что компания подобралась на редкость странная. Слизываю с губ капельки пота.

— Нет, девочка, это не я, — качает головой Кэнди и возвращается к кастрюле. Что бы он ни готовил, пахнет вкусно. — Ты, должно быть, путаешь меня с другим Кэнди.

— Нет, я говорю про тебя, — я успеваю захлопнуть рот прежде, чем ляпнуть что-то недозволенное. Приступы — это не сны, которые я иногда могу контролировать. Во время приступов мне никогда не удавалось изменить ход событий. Это означает, что они иногда страшнее кошмаров. А порой, как сейчас, например, надо просто напомнить себе, что это не реальность, и поделать с этим ничего нельзя. Я могла бы им рассказать, что знаю будущее. Но меня, вероятно, приняли бы за сумасшедшую, хотя таковой я не являюсь.