Король шутов - де Нерваль Жерар - Страница 31

• Предыдущая
• 31/37
• Следующая

– Расступись, сволочь! – гаркнул он, – или я со своими людьми всех вас передавлю!

Народная масса отхлынула по обе стороны, чтобы пропустить герцога и его свиту.

Вдруг Орлеанский заметил молодого человека, который, стоя на эстраде метра Гонена размахивал кинжалом и бросал на герцога дерзкие и вызывающие взгляды.

– Что это еще за бешеный чертенок? – спросил он.

– Это тот самый, что вырвал у меня нож, которым хотел убить вас, – сказал Жакоб.

– Эй ты! Маленький убийца! Кто ты такой? – спросил, возвысив голос, герцог Орлеанский.

– Я сын Мариеты д'Ангиен, – громовым голосом крикнул Ришар Карпален.

Герцог зашатался; поводья выскользнули у него из рук, но он быстро схватил их.

– Оба мои бастарды! – прошептал он. – Один хочет убить меня, другой защищает. Что бы сказали их матери?..

Потом, повелительно махнул рукой:

– Едем, господа, пора! – сказал он.

Действительно, на церкви св. Евстафия било двенадцать часов, а церемония была назначена ровно в полдень.

С того самого дня, как скипетр Карла VI попал в руки Изабеллы Баварской и Людовика Орлеанского, аппартаменты отеля Сен-Поль поступили в распоряжение итальянских художников – живописцев и скульпторов. Комнаты эти сделались чудом изящного вкуса, и для совершения этой метаморфозы герцог тратил безумные деньги. Каменщики получали по три парижских су в день, декораторы – по шести ливров в месяц, живописцы и скульпторы по пятнадцати, а распорядитель работ по двадцати пяти. Для того времени это были огромные деньги.

Зала, в которой когда-то мы видели заседание Государственного Совета с Карлом VI во главе, в то время совершенно простая, была теперь переделана и приспособлена, в случае надобности, для театральных представлений. Приготовлялось представление по случаю примирения двух герцогов. Гонен был уже здесь и распоряжался своими людьми.

– Эй вы, бастарды Феба-Аполлона, все ли мы в сборе? Один, два, три, четыре, пять, шесть, я буду такт отбивать, значит, шесть, семь… нас будет восемь, считая новичка, который только будет показывать, что дует в волынку.

Затем, прямо уже обращаясь к тому, о ком шла речь, он сказал:

– Мой юный друг, ты пониже надвинь свою шляпу, хотя я льщу себя надеждой, что загримировал тебя так превосходно, что никто не узнает в тебе Ришара Карпалена с лобного места. Но все-таки не следует пренебрегать никакой предосторожностью.

– Хозяин, буду ли я петь? – прервал тенор труппы Бесшабашных.

– Может быть, но ты дождись, пока тебя попросят, и тогда спой что-нибудь из сочинений Людовика Орлеанского, это выйдет очень хорошо. Теперь ступайте все на эстраду, чтобы быть готовыми по первому сигналу.

Ришар пошел было за другими, но Гонен остановил его.

– Садись возле меня, да потолкуем, пока пожалуют принцы. Прежде всего, не подумай, что если я помогаю тебе в том, что ты считаешь своей миссией, то, значит, одобряю ее. Она только вполне входит в составленный мной план. И так, по знаку моему ты подойдешь к герцогу Бургундскому и скажешь ему то, о чем мы условились. А теперь, вернемся к твоей истории. Ты говоришь, что отец твой поселился в Кутра в Аквитании, так, кажется?

– Так, хозяин, и там он жил перепиской рукописей.

– И оттуда герцог Орлеанский и увез твою мать? Это для него было легче сделать, чем взять Бордо!

– Оттуда. Отец мой, которого я не видел уже несколько лет, поспешно выписал меня из Монпелье, где я учился, заставил меня дать клятву отомстить поруганную честь семьи кровью похитителя. «Я бы не возлагал на тебя этой обязанности, сказал он, но нужда и страдания отняли у меня все силы: через несколько дней меня не станет. Полагаюсь на тебя». Я хотел броситься в его объятия, но он остановил меня жестом.

– Странно! А до отъезда твоего в Монпелье оказывал он тебе хоть какое-нибудь расположение?

– Ни малейшего.

– Однако, он хотел сделать из тебя ученого.

– Это не он, а моя мать. Она думала, по окончании моей учебы, послать меня в Париж, где, наверное, я мог бы чего-нибудь достигнуть.

– Гм! Одного знания мало. Оно не в цене. Тут нужно другое происхождение… ну хотя бы, например, если бы ты был бастардом какого-нибудь сеньора.

Гонен произнес слово бастард без всякого, по-видимому, намека.

Ришар не обратил на это внимания.

– Так, значит, для меня нет никакой надежды чего-нибудь достигнуть?

– Если бы у тебя были деньги, ты мог бы достигнуть богатства… Есть они у тебя?

– Нет.

– Значит, ты должен выбирать одно из двух: или церковь, или скоморошество. Быть или монахом, или плутом, выбирай! Кто знает? Может быть тебе и достанется первый приз. Ведь было же недавно, что чеботарь из Труа попал в Рим папой, а в настоящее время король воров никто иной, как калека (le roi de 1'argot est un cul-de-jatte).

– О, хозяин, какое сопоставление!

– Друг мой, я предупредил тебя, что, поступая к нам, ты должен пообчистить свой мозг, оставить у наших дверей, на пороге, все ложные идеи, все глупые предрассудки своего воспитания. После этой чистки, ум твой прояснится и глаза будут смотреть прямо. Со сцены, на которой ты будешь и где зрители станут для тебя зрелищем, ты откроешь суть вещей, увидишь, как движутся все пружины, которые, как говорил грек Лукиан, одушевляли статую того самого Юпитера Громовержца, которому поклонялся народ. Ты будешь присутствовать при исполнении длинного фарса, разыгрывающегося перед тобой и который со временем станет историей… Я объясню тебе его, как верный пролог.

Едва замолкли эти слова, как раздались трубы; послышался большой шум на дворе отеля Сен-Поль: здесь смешивались звон колокольчиков, бряцанье оружия, лошадиный топот, голоса слуг и пажей, лай собак и крики черни. Весь этот гам возвещал возвращение принцев с церемонии примирения.

Гонен и Ришар поспешили взойти на эстраду, а музыканты встретили симфонией появление двух примирившихся, которые вошли, держась за руки. За ними шли три герцога-дяди, в сопровождении дворянства и всех тех честных людей, которые настаивали на примирении, имея в виду прекращение той розни, которой воспользовались англичане, для расширения своих завоеваний.

Простой народ и буржуазия не только заставили умолкнуть свою ненависть, но даже кричали от восторга, видя что два врага, сделавшиеся друзьями, проехали расстояние от церкви до отеля Сен-Поль, сидя на одной лошади, поддерживая друг друга рукой и попеременно пересаживаясь на лошади, чтобы каждому из них удобнее было при остановках обращаться с речью к народу. Толпа во все горло не переставала кричать: «Да здравствует Жанно! Да здравствует Людовик!» повторяя те же названия, какие употребил в своей пьесе король шутов, но кричала это с искренним увлечением, а не с иронией метра Гонена. Между тем, как принцы смеялись, слыша это бесцеремонное выражение симпатии и когда смех этот передался всей свите, начиная с самого знатного вельможи и кончая сержантом Рибле и жандармами, юный Жакоб, все еще сидя за спиной у Рибле, раскланивался с толпой с гордым видом заправского принца.

С наступлением ночи, по распоряжению Парижского старшины, по всему городу зажглась иллюминация. При свете свечей, зажженных на каждом окне, народ толпами плясал и пел до рассвета; не обходилось и без выпивки. Сначала чокались стаканами, а потом перешли к толчкам, к пинкам, к потасовке. У многих остались тяжелые воспоминания об этой ночи.

Герцоги Бургундский и Орлеанский, утомленные странствованием через весь город, да еще вдвоем на одной лошади, почти упали в два готических кресла, где за минуту до того сидели метр Гонен и Ришар.

• Предыдущая
• 31/37
• Следующая