Король шутов - де Нерваль Жерар - Страница 19
- Предыдущая
- 19/37
- Следующая
– Ее можно втащить сюда, потом укрепить между двумя столбами.
– Ну так ступайте, распорядитесь. В эту минуту вошел слуга и доложил сенешалу, что раненые вне опасности.
– Отлично! – сказал сенешал, – так ты, Гумберт, отправляйся с этим братом, пусть опустят подъемный мост и впустят сюда его людей, вот именно сюда, в эту залу.
Сенешал едва мог скрыть свое удовольствие. Уж конечно «Адова пасть» доставит принцу больше развлечения, чем лица повешенных.
Пока слуга с актером ходили по делам, сенешал опять уселся в кресло и скоро захрапел.
Прошло минут десять. Не слыша больше шуму, Мариета приотворила дверь и думая, что никого нет, вошла в залу, но в то время, когда она уже подходила к двери, замаскированной портретом, звучный храп сенешала кинул ее в дрожь и в ту же минуту она услышала издали какой-то страшный шум, который постепенно приближался.
Она быстро повернула назад и как испуганная мышка, юркнула в свою нору и затворила дверь, в то самое мгновение, как сенешал проснулся, чтобы принять членов братства св. Страстей.
Увидя декорацию, вытащенную из повозки и которую вносили сюда, сенешала обуял такой же страх, какой ощутил Обер ле Фламен при виде Сатаны.
По живописи, декорация была ниже всякой критики. По структуре, она представляла собою фантастического зверя, понятие о котором может дать Провансальский Tarasque.
Это была пасть страшнейшего чудища, мифологического дракона, – смесь всего, что в каждом животном есть безобразного и что бесцеремонная кисть живописца средних веков воспроизвела сообразно с идеями века. Сенешал смотрел вокруг себя и думал – не вытянется ли эта лапа с намалеванными когтями и не схватит она его за волосы. Эта страшная мысль угнетала его все время, пока монах-фигляр устанавливал свою декорацию.
Несомненным признаком цивилизации служит прогрессивный ход сценических игр у известного народа: и если вспомнить, что это началось с обрызганной грязью колесницы Фесписа и скачками, через лужи и котловины, дошло до великих времен Греции и Рима, то разве не имел права шут Карла VI, король шутов, хвастаться тем, что и он принимал участие в этом прогрессе.
Разве метр Гонен не был Фесписом XV века?
Он был на пути к станции, которой пришлось увидеть Корнеля и Мольера, но предстояло пройти еще много этапов, однако, переход от мистерии к soties уже огромный шаг вперед.
Монах-фигляр сам распоряжался постановкой ужасной декорации; когда он кончил, то подошел к сенешалу.
– Ах, мессир, – сказал он, – мы испытали много неприятностей во время нашего объезда по провинциям и возвращаемся из него голодные и оборванные, дочиста, точно летние висельники… Ах! Прошло то времечко, когда мы представляли мистерию Страстей во всем ее великолепии! Мистерию в сорок тысяч стихов, восемьдесят шесть картин и триста десять действующих лиц. Тут были святые угодники, святыя угодницы, евангелисты, апостолы, судьи, палачи, солдаты, благоразумный и злые разбойники, Понтий Пилат, – все они фигурируют в этой большой мистерии, где изображаются страдание, смерть и воскресение господа нашего Иисуса Христа… Ах! А что за декорации! Рай, чистилище, предверие рая, ад, Иерусалим, Голгофа и другие достопримечательные места! Ах, какая это была прелесть! Я сам изображал Бога-отца, в прекрасном вышитом стихаре, в тиаре, епитрахили, в мантии, все раззолоченное, сияющее алмазами, а кругом меня были ангелы, великолепно разодетые в ливреи господа Бога, с гербом его – крест и звезды в лазоревом поле.
– Как это должно быть великолепно!
– Бесподобно! Ах, мессир, наша профессия пользовалась тогда уважением наравне с профессией духовенства. Но это недолго было. Городские буржуа сами стали играть мистерии. И Бог их там знает, как эти школьники и судейские клерки влезали на подмостки, с тех пор, как этот негодяй метр Гонен выдумал свои плутовства. Мы остались без работы, пришлось локти грызть. Надо было однако жить, куда же пошли наши декорации, наши чудные костюмы? Стыдно признаться: мы проели в Туре чистилище, в Рошфоре – землю, а в Бордо – рай.
– Проели, и ничего при этом не выпили?
– Ничего, к несчастью. Теперь у нас остался только Ад. Посмотрите, вот ставят его декорацию.
– Да, уж он верно назван: я как увидел, так и затрясся от озноба. Прямо мороз по коже.
– А между тем, морозить людей не его назначение.
– Ха-ха-ха! Да вы шутник.
– Да, я добрый черт. Эта декорация служит ныне во многих пьесах: в нынешнем веке очень любят всякую чертовщину.
– Представлять чертовщину дело высоконравственное. Здесь изображаются злые козни духа тьмы, и тем внушается христианину, что нужно остерегаться искушений.
– Вот это верно, мессир. Но чернь больше всего обращает внимание на такие представления, где колдуны и бородатые колдуньи выпускают кровь из кабанов и составляют снадобья из нечистот и зловредные напитки. Народ любит смотреть, как ведьмы на шабаше машут собачьими кишками, кричат и пляшут верхом на венике, прибавляя при этом самые непристойные слова. Он до упаду хохочет, когда видит Сатану верхом на крылатом и рогатом драконе, у которого из ноздрей пышет дым и пламя. Но он перестает смеяться, когда среди любовного мяуканья кошек, появляются легионы жаб, гадов и всевозможных хищных птиц, между которыми бьются невинные девушки в белых платьях, изображающие собой чистые и чуждые всякого греха души, за которыми следует святой отец, неся в одной руке святую воду, а другой брызгая на демона, который с воем и визгом убегает.
При этой последней картине сенешал, одержимый страхом черта на столько же, как и Обер ле Фламен, снова начал трястись.
Метр Гонен, который знал, что говорил, не показал виду, что заметил произведенное им впечатление, и чтобы окончательно отуманить своего слушателя, разразился следующим лирическим обращением к прошлому.
–Какая разница, – вскричал он, —между нынешним искусством и искусством древних! Возьмем хоть один пункт: какое расстояние отделяет наших ведьм от Эсхиловых Эвменид! Их губительные головы, с мрачными взорами, искривленными бровями, отвислыми губами, воздвигнутые гневом божества за преступления земли, дышат мрачным энтузиазмом справедливости и наказания; между тем как ведьмы христианства, возмутительное подражание древним фуриям, представляют собой лишь инстинкты греха, искушение дьявола.
– Как они ни скверны, – прервал сенешал, – но они существуют. Наша религия повелевает им верить, и я верю; без этого откуда бы шло адское зло? От ваших речей, брат, пахнет язычеством и гарью.
– Ага, мессир, значит я хорошо сыграл роль сатаны, если вы приняли ее всерьез? Я только хотел дать вам понять о чертовщине, которую вы сегодня увидите.
– Ха-ха-ха! Знатный фарс. Браво! Выходит, это было нечто в роде пролога! Ну, долго я буду смеяться.
И сенешал встал, смеясь, подошел к Адовой пасти, уже совершенно установленной, чтобы поближе рассмотреть ее, а монах-актер, которого даже кинуло в жар от его заключительной речи, оттирая мокрый лоб, ворчал себе под нос.
– Вот и сыпь перлы перед свиньями, а они хватят вас своим рылом.
Потом, погрузившись мыслью в дело, ответственность за которое он взял на себя, он стал взвешивать все последствия в случае неуспеха, но в это время чья-то рука опустилась к нему на плечо и глухой голос проговорил:
– Король шутов!
– О, мысленно произнес метр Гонен, содрогаясь. Узнан и погиб, чтобы не сказать повешен.
Он обернулся: перед ним стоял член братства, покрытый капюшоном.
– Обер, – сказал он, несколько успокоеный, – я тебе запретил отходить от повозки и являться сюда. Твое нетерпение и ревность могут все погубить; ты ведь мне не то обещал!
Вместо ответа, монах приподнял капюшон, и король шутов замер от ужаса.
Неужели вместо одного ревнивца явилось двое? Этот еще страшнее первого.
Монах, оставив метра Гонена в полном изумлении, направился к двери бокового кабинета, где скрывалась Мариета, и вошел туда так, что сенешал, занятый рассматриванием Адовой пасти, ничего не заметил.
- Предыдущая
- 19/37
- Следующая
