Дискрет (СИ) - Тулина Светлана - Страница 20

Двое с ножами шагнули ближе, кто-то схватил меня за волосы, запрокидывая голову. Говорят, в предсмертный момент человек видит всю свою прошлую жизнь… интересно, кто это говорит? Кто мог рассказать? Ведь оттуда не возвращаются.

— Сбачка! — вдруг закричал тот, что держал меня за волосы. — Сбачка, куси-куси! Наш чел, кажет сбачку! Дядяденс, кажи сбачку! Куси-куси!

Это был один из моих новых подопечных. Как же его зовут, не помню… Кажется, Клык. Точно, Клык — оскалился, и подпиленный острым треугольником левый хорошо заметен. Как он ест, ведь неудобно, наверняка все губы в кровь исцарапывает, господи, о чём я….

Они расступились, размазывая ботинками кровь по светлому пластику, продолжая смотреть на меня и улыбаться. Но это были уже совсем другие улыбки — детские и восторженно-просительные.

И я показывал им собачку. Прямо тут, на забрызганной кровью переборке, стараясь не вслушиваться в отчаянные крики из глубины коридора.

По счастью, крики были короткими и быстро кончились.

Полгода не брался за ежедневник. А вот взялся — и понимаю, что писать толком и не о чём.

Да и некогда.

Я был прав, хотя даже сам не понимал, насколько: быдло — наша последняя надежда. Мы, опомнившиеся потомки безумных евгенистов, оказались слишком рафинированными, слишком чистенькими, слишком зависимыми от нами же созданных приборов. Быдловане не таковы, они — плоть от плоти матери-природы, и нам бы самим стоило многому у них поучиться. Хотя бы умению выживать.

Но мы опомнились слишком поздно и уже ничего не успели.

Остаётся надеяться, что на остальных «ковчегах» догадаются раньше и сумеют перенять ценный опыт. Мне же остаётся только учиться самому — и учить, насколько хватит сил и времени. Выжить мои развивающиеся друзья сумеют и сами, но вот насколько они при этом останутся людьми — зависит целиком от меня одного.

Похоже, что одного…

Совсем недавно во время прожигания очередного прохода в одной из переборок мелкие перерубили кабель электропитания систем гибернации. Всё бы ничего, там пятикратное дублирование. Только вот этот кабель как раз и был пятым. Последним. Прежние четыре нашли и повыдирали из переборок месяца три назад, тогда как раз была мода на плетёные фенечки, а у кабельных проводочков такая красивая разноцветная оплётка, как же тут было устоять…

Меня потрясает их детская бездумность. Когда в переборке выжигается дыра просто потому, что кому-то лень пройти полсотни метров и завернуть за угол, чтобы попасть в соседний коридор. И ведь быстрее всё равно не получится — расплавленный пластик жжётся, приходится ждать, пока остынет.

Все равно прожигают и ждут.

Или вот фенечки эти опять же…

Как это сочетается с повышенной выживаемостью? Но ведь сочетается же как-то!

Впрочем, это даже и к лучшему, что из криокамер никто не встанет — продовольственные склады разграблены. Месяц пировали до кишечных расстройств, вонь стояла просто чудовищная, думал, очистители не справятся.

Ничего, справились.

Думал ли я, что смогу выжить в таком вот, даже не знаю, как его назвать?

Ничего, тоже справился.

Человек способен привыкнуть к любому миру. Если в этом мире для него есть ниша. Мне повезло — я местный кинематограф и цирк в одном лице. Пытаюсь сеять разумное, доброе, вечное…

Вру.

Ничего я уже не пытаюсь.

Только выжить.

За мною присылают почти каждый вечер — и я иду демонстрировать своё искусство. Иногда удаётся привлечь их внимание песней или сказкой, но чаще от меня требуют примитивный театр теней.

За мной присылают отвратительного жирного типа по имени Дохляк. Примитивный юмор, как же иначе обозвать пузанчика? На нём драная офицерская форма, на ремне болтается палка сырокопчёной колбасы — своеобразный символ власти, подобными мягкими дубинками Клык одаривает только самых приближённых. Съесть такой атрибут для получившего — верх глупости, но некоторые съедают. Просто так, хохмы ради. Они очень многое делают ради этой самой хохмы. Мне грех жаловаться — я ведь и жив-то тоже только из-за этой их любви к бессмысленному веселью.

Но всё же — интересно, что это за колбаса?

Несколько раз пытался прочитать название, но никак не удается, Дохляк вертит её в руке, словно специально дразня. Знает, паскуда, что я готов убить за эту палку, вот и дразнится.

Я легко мог бы его убить — он слабый и низенький, даже по меркам мелких. Ручонки тонкие и шейка хлипкая, несмотря на пухленькое пузичко. Схватить за цыплячью шейку и треснуть мордой о переборку, все мозги наружу и вылезут.

Только вот что потом?

Вряд ли Клык пошлёт кого другого, если я так поступлю с одним из его посланцев.

Без театра теней им будет скучно, но прожить они смогут. Я же без гонорарных консервов загнусь очень быстро, столовская автоматика давно уже не работает, очевидно, её кабели тоже пошли на фенечки. Так что представления у Клыка — мой единственный шанс выжить. Я это знаю. И Клык знает, что я знаю.

Потому и не боится присылать Дохляка со столь вожделенным символом власти на поясе. Знает — я не лишу себя шанса на будущее из-за одноразовой возможности полакомиться.

Хотя иногда и очень хочется…

Числа точно не знаю, провалялся в отключке довольно долго, если судить по отросшей щетине. У мелких не спросишь — для них всё, что больше перерыва между двумя хавками — уже «долго-долго», уточнять бесполезно, то ли сутки, то ли двое, то ли вообще неделя прошла. Хотел поинтересоваться у кого-нибудь из соседей — и понял, что отстал от жизни.

Соседей у меня больше нет.

Ну, ладно, двери… я ещё могу понять, зачем их разломали буквально на куски, в этом есть какая-никакая, но всё-таки логика. Но зачем выворачивать из стены экран коммуникатора? И чем им помешал противоперегрузочный кокон? Он ведь прочный, это же как постараться надо было, чтобы на ленточки…

В каюте Саныча стены больше не серые — грязно бурые, в разводах уже подсохшего и свернувшегося. Похоже, он таки успел доделать свою пилу. А я-то думал — откуда эта вонь… хорошо, что моя каюта за углом, а то бы вообще жизни не стало, кондиционеры-то почти не справляются.

От непродолжительной прогулки разболелась нога и в глазах зеленеет — оно и понятно, я ведь последний свой гонорар до дома так и не донёс, значит, кормёжка была за двое суток до отключки, да и что там есть-то? Банка несчастной спаржи, с детства её терпеть не мог. Ничего, ничего, сейчас доползу до каюты, а там и Дохляк припожалует, они же знают, что я очнулся и даже на прогулку выбрался, они всегда и всё знают… Значит, скоро позовут и накормят.

Я им нужен.

Моя каюта — единственная во всём коридоре с почти целой дверью, только замок словно бы выгрызен огромной крысой — если, конечно, есть такие крысы, зубам которых поддаётся армированный керамопласт. Теперь понятно, чем они двери дербанили, хорошая у Саныча пила получилась…

Полежу на койке, отдышусь, запишу всё. Я ведь давно понял, только признавать не хотел — не для кого-то пишу, для себя. И с самого начала только для себя и писал — знал же, что не будет читать никто. Кому интересны чужие дневники? Разве что будущим историкам. Но тогда мне надо было вырубать свои послания в камне, они сохранились бы на века. А в ежедневнике заряд не вечен. Хотя, конечно, неизвестно ещё, кто из нас переживёт другого. Чаю надежду, что всё-таки я, меня подкармливают, хотя и скудно, а раздобыть исправный зарядник в наших условиях — из разряда малонаучной фантастики.

Впрочем, я уже мог бы быть мёртв, а ежедневник всё так же помигивал бы жёлтеньким сигналом наполовину разряженного аккумулятора.

Мне повезло, не успел далеко отойти, кормильцы оказались буквально рядом — прибежали, отбили у диких, донесли до каюты — я к тому времени, получив удар какой-то железякой в висок, представлял собою вполне готовый к употреблению продукт, кто-то из наиболее шустрых нападавших даже успел разрезать куртку и оставил на груди довольно длинную царапину. Правда, не очень глубокую. Повезло. Ещё более повезло, что выбранный потрошителем нож оказался довольно чистым — ни одной целой аптечки я ведь так и не нашёл, и мелкие, если не врут, тоже, а я ведь им за неё обещал последний бенгальский огонь и три раза прокукарекать на палочке, они почему-то высоко оценивают эту глупость. Приходится дозировать и кукарекать только по особым случаям.