Дискрет (СИ) - Тулина Светлана - Страница 16

В работе с ними главное — вовремя делать развлекательные паузы.

Вот как сейчас, например.

— Дядяденс! — кричит Вьюн, я узнаю его издалека по щербатой улыбке и торчащим во все стороны рыжим косичкам. — Сбачка! Дядяденс!

Меня уже окружили, радостно дёргали за одежду, выкрикивали приветствия высокими голосами. Вьюн пробился сквозь толпу, сияя жутенькой улыбкой, в которой с прошлой нашей встречи, похоже, зубов ещё поубавилось. Его рыжие бакенбарды тоже были заплетены в две тугие косички, воинственными ёршиками торчащие вдоль гладко выбритого подбородка. Он протянул мне маленький фонарик из стандартного гуманитарного набора и протараторил: — Првет, Дядяденс! Сбачка гавк! Кажи сбачку, а?!

И я зажёг фонарик и показал им «собачку» — на стене, тенью от ладони с оттопыренным мизинцем, при движении которого собачка «гавкала». Многочисленная аудитория была в полном восторге, Люсиль же смотрела осуждающе. Она не одобряла подобные «потакания низменным инстинктам», была куда более строгой учительницей и добивалась от своих быдлован просто таки потрясающих результатов. Достаточно упомянуть хотя бы о том, что в её группе была поголовная грамотность, и отдельные личности не бросали чтения даже после окончания учёбы, нам постоянно приходилось обновлять с такой же регулярностью растаскиваемую клубную библиотечку. Вот только новеньких с каждым циклом к Люсиль записывалось всё меньше и меньше…

Поиграв минут десять тенями на стене, я передал фонарик одному из учеников и попытался «сделать собачку» ладонью Вьюна. Мимоходом удивился её чистоте, но потом учуял запах фисташкового мыла и понял, что Люсиль не преминула первым делом прогнать всех через процедуру умывания, с гигиеной у неё строго.

Я аккуратно прижал большой палец Вьюна к ладони сбоку, чтобы крайняя фаланга торчала ушком, потом помог оттопырить мизинец, придерживая при этом вместе остальные пальцы. Нам редко удается заниматься с детьми, а у взрослых костенеют не только суставы, да и наследственность у быдла не особо хорошая. Вьюн ещё довольно способный, многие вообще не могут шевелить пальцами по отдельности, только всеми вместе.

Вьюн смущённо хихикал, смотрел на тень своей руки на стене (я уже почти не придерживал, чтобы не мешать), вздувал жилы на лбу, всё пытаясь отвести мизинец и «гавкнуть». Когда же, наконец, ему это удалось, уставился на собственную руку с недоумением и даже некоторым испугом, словно на месте привычной ладони и на самом деле оказалась собачья пасть…

Позже, когда мы с Люсиль возвращались домой по плохо освещённым улочкам — Вьюн вызвался проводить и важно шествовал впереди, такой трогательный в своём стремлении защитить нас от мнимых ночных опасностей, — Люсиль позволила своему неодобрению обрести словесную форму:

— Они же не дети, Дэнис!

Я успокаивающе приобнял её за узкие плечи — Люсиль до сих пор удалось каким-то чудом сохранить студенческую фигурку, и не скажешь, что родила и вынянчила пятерых.

— Все мы в чём-то дети, Лю…

Спорить мне не хотелось. Люсиль в ответ фыркнула, но промолчала, только покрепче прижалась ко мне. Наверное, в этот прекрасный вечер ей тоже не хотелось спорить. Тем более — в таком красивом и романтичном месте, как бывшее гетто…

Почти полвека назад муниципалитет принял решение о сохранении местных руин в качестве национального памятника, единственного в своём роде — тогда как раз развернулся строительный бум и подобные отвратительные наследия прошлого повсеместно шли под бульдозер. Нашему научному городку не повезло — или же наоборот, повезло просто неслыханно, если смотреть с моей точки зрения. Как бы там ни было, трущобы именно нашего городишки были признаны самым классическим и первозданным вариантом типичного гетто, достойным для сохранения. Ободранные стены с остатками обоев внутри и граффити снаружи тщательно покрыли мономолекулярным слоем вечного пластика и закрепили стасис-полем, препятствуя дальнейшему разрушению.

Разумеется, местных отсюда эвакуировали, предоставив им вполне комфортабельное жильё. Великолепные надувные домики, я сам жил в таком, пока был студентом, и первые два года уже с Люсиль, на берег выбрались только после рождения Тима. Наводные жилища очень удобны и самодостаточны, а к лёгкой качке быстро привыкаешь, многим она даже нравится. У нас всё-таки не море, а озеро, и больших волн не бывает.

Новая гроздь таких домиков и была создана специально с учётом стандартных привычек и потребностей быдла, но то ли психологи-разработчики в чём-то просчитались, то ли наши быдловане оказались какими-то нестандартными. Как бы там ни было, но домики им не понравились. Ещё до окончания консервации то одно, то другое семейство пыталось вернуться в привычное место обитания, не обращая внимания ни на какие уговоры или убеждения. Когда же особо опасные процедуры закончились и охрану убрали, свершился массовый обратный исход переселённых. Буквально в течение пары ночей памятные руины были заново обжиты прежними обитателями. Так и получилось, что к моменту торжественного открытия наш Мемориал оказался куда более реалистичным и достоверным, чем задумывалось его создателями.

Власти отнесли это обстоятельство к разряду положительных — ну вроде как одним ключом завернули сразу две гайки. И действительно, теперь уже трудно представить Мемориал без быдла и создаваемой им неповторимой культурной среды.

Вот и сейчас — руины красиво подсвечены неверным дрожащим пламенем разведённых у стен костров. Некоторые горят странно, разноцветным искристым огнём с длинными трескучими выплесками — от таких стараюсь держаться подальше. Наверняка в них жгут раздобытый где-то пластик, хотя о вреде подобного мы не устаём твердить постоянно, при каждом удобном и неудобном случае, лишь бы слушали. И в ежедневно раздаваемые гуманитарные стандарт-наборы топливные брикеты входят в достаточном количестве. Но живой огонь горючего пластика — тоже часть местной культуры. И не самая худшая её часть — по крайней мере, уже лет сорок на подобных ядовитых кострах больше не жарят еду, а раньше ведь такое практиковалось здесь повсеместно. Не удивительно, что они такие низенькие, так часто болеют и так мало живут…

Ничего, ничего, с этим мы тоже справимся когда-нибудь.

Главное — начало положено…

Возвращаюсь в день сегодняшний, и возвращение это не приносит ничего, кроме горечи. Как я был счастлив вчера, какие надежды питал… Боюсь, если вчерашняя дата и войдёт в историю — то исключительно как последний день, когда человечество ещё не знало о своей участи.

Вчера у нас была впереди вечность. Сегодня эта вечность схлопнулась до жалких ста, ну, может быть — ста пятидесяти лет.

Данные об активизации ядра нашей планеты подтвердились, и последние зимы отнюдь не случайно были такими тёплыми. Дальше будет только хуже. По предварительным прогнозам не пройдёт и ста лет, как температура в наиболее глубоких океанских впадинах превысит точку кипения воды. Антарктида продержится ещё какое-то время, такое количество льда не растопить сразу даже всепланетарным чайником, но через двести лет вся вода нашей планеты перейдёт в парообразное состояние.

Люди, конечно же, вымрут намного раньше…

Я не всё понял в докладе того яйцеголового с Холма, слишком много научных терминов и малопонятных графиков, а я всё-таки специалист несколько в иной области. Но главное не понять было бы трудно.

Для предотвращения паники сегодняшнее заседание не транслировали в прямом эфире — редкий случай, мне бы сразу насторожиться или хотя бы проявить недоумение по поводу отсутствия надоедливых летающих камер, но я был слишком упоён вчерашним триумфом.

А всё-таки жаль, что заседание не транслировалось — поведение представителей управленческой структуры могло бы послужить достойным примером для подражания. Не думаю, что хотя бы кто из них был оповещён заранее и имел возможность подготовиться, но ошеломляющую новость мои коллеги встретили весьма достойно. Никакой паники или проявления бессмысленной агрессии, столь свойственной низшим формам при возникновении серьёзной опасности. Никаких лишних слов. Два безукоризненно обоснованных и корректно поданных самоотвода — это уже потом, после ответного доклада ведущего инженера, когда стали распределять места в «ковчегах». С самоотводами все присутствовавшие в зале согласились так же корректно и немногословно — да и о чём тут было спорить? Кто, как не сам человек, лучше всего способен соразмерить полезность своего персонального вклада в общее дело?