Детство (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 57

— З… д… Здравствуй, — Начал читать Ванька, напрягаясь всем телом от непривычной умственной работы, — на мно… жество лет раз… любезная! Моя тё… тушка Ка… терина! Аниси… мо… вна!

Народ загомонил так, что чтецу пришлось прерваться. Эк! Не ошибка вышло, действительно из Москвы письмецо, да по адресу.

— Тиха! Загалдели, как цыганки на базаре! — Прервал гомон Иван Карпыч, — Чти давай!

— Шлёт тебе поклон пле… мянник твой Пан… к… ратов! Егор Кузьмич.

— Ишь! — Едко заметила вредная бабка Афанасиха, — Кузьмич он! Щегол, а туда же — Кузьмичь!

Послышались смешки, но тут Ванька тряхнул листом, и на стол спланировали ассигнации. Народ замер и казалось, даже перестал дышать. В наступившей тишине деревенские таращили глаза на невиданное богатство.

— И правда Егор Кузьмич, — Всерьёз сказал кто-то из мущщин, — раз такие деньги в конверте шлёт.

У иного из них хозяйство стоит и побольше, но нужно признать, что и не шибко больше. Землица, изба, скотина и весь скарб с трудом тянул на ети чудовищные, непостижимые человеческому разуму, деньги. В конвертике!

Молчавшие разом, будто взорвавшись, загомонили, как птичий базар по весне. С трудом утихнув пару минут спустя и приоткрыв ишшо ширше дверь, замолкли.

— Чти дальше, — Слабым голосом велел Иван Карпыч, едва не сомлевший от вида денег. Прохоров продолжил читать, то и дело косясь в сторону ассигнаций, так и лежавших на столе, перед всем собравшимся честным обществом.

Чтение затянулось мало не на час, постоянно прерываемое длительным обсуждением едва ли не каждого предложения. Единственное — деньги на столе уже не лежали. Дождавшись подтверждения, што деньги предназначаются им, Катерина Анисимовна прибрала ассигнации за пазуху и для верности скрестила побелевшие руки на груди. Намертво!

— … и прощаю все тумаки и… слова обид… ные!

Аксинья при етом плотно сжала губы и пошла белесыми пятнами, но смолчала.

… — Привет пере… дайте! Дере… венским. Скажите, — Ванька запнулся, и напрягся ишшо сильней, сощурив донельзя глаза и вчитываясь напряжённо в красивенькие буковки на дорогой белой бумаге, — о каж… дом помню, и о не… ко… торых! Даже память добрую имею!

— Ишь, поганец, — Высказалась за всех Афанасиха, — о некоторых он память добрую имеет! А?!

Следующее письмо забрали у адресата не спросясь. Ванька чуть более уверенно зачитал имя получателя и вскрыл сургуч подрагивающими пальцами.

— Тряхни! — Простонало общество, и Прохоров развернул листок. Ожидания оправдались, и несколько ассигнаций упали на стол.

— Пиисят рублёв! — Простонала Марья, которая Трандычиха, прижав руку к объёмистой, пусть и несколько обвисшей, груди, — Сосунку какому-то!

Деньги Чижу всё ж отдали, и он так и стоял, зажав в потной руке ассигнации и улыбаясь, как блаженный. Бабка евонная только плакала, да и крестилася поминутно, гладя внучка по вихрастой голове.

Вердикт общества был однозначен — не мог Егорка в люди выбиться, вот не мог, и всё тут!

— Жар-птицу за хвост ухватил, — Сказала Люба Несказиха, — случай! Сам о том и пишет.

Расходилися нехотя, то и дело сбиваясь в галдящие стайки и останавливаясь на поговорить. Стайки ети не угомонилися до самой поздней ночи, гомоня на улицах и перемещаясь с избы в избу.

Событие! За последние десять лет в Сенцове не случалось ничево более значимово, а тут ишшо и мальчишка негодящий! Иль всё ж годящий?

Тут общество расходилось во мнениях. Одни помнили мало што не дурачка, другие вспоминали, што по осени, перед тем как уехать в город, Егорка вроде как и ничево, перестал дурковать. Бойким стал. Дерзким, ето да, но и бойким. В городе такому самое раздолье! Если сразу не прирежут.

— Вроде и прислал денжищи, а как плюнул, — Жёстко сказала Анисья, как только общество разошлось.

— Поговори! — Слабо прикрикнул отец, на што большуха только поджала губы и уселася за прялку, хмурая и молчаливая.

— Двести пятьдесят, — Катерина Анисимовна покачала неверяще головой, — Денжищи! Корову купить можно, да не одну. Мерина ишшо, да и так, на хозяйство останется чутка.

— На хозяйство, — Иван Карпыч погладил бороду, задумавшись о чём-то, — да, на хозяйство.

Несколько минут он молчал, пока хозяйка возилася у печи, припоздавшись с ужином.

— Матвей жалился, што сеять по весне нечево будет. Сами всё подъели, а теперь хучь по миру идти, — Обронил Иван Карпыч, прервав долгое молчание. Супружница евонная поджала губы, но своё мнение выразила только слишком громкой вознёй у печи.

— Вот думаю, — Продолжил хозяин дома, зажав бороду и глядя куда-то в пустоту, ни разу не моргнувшими глазами, — Может и дать? В рост?

От печи раздалось хмыканье, но возня почти тут же стала мало не бесшумной.

— Он нам не брат и не сват, — Отозвалась наконец женщина, — а так, седьмая вода на киселе. Евдокимовы ишшо, тож луб сосновый зубами скребут, небось не откажутся! И дальние, как родня. Такие не скажут, штоб по-родственному долги простили. Вытребовать можно, и общество поймёт.

— Так может, — Иван Карпыч разжал наконец бороду, — и вообще? А?! В рост.

Задумавшись, женщина села рядом, отложив хлопоты у печи.

— Лишние, видать, деньги-то, — Подала голос Анисья, — дурные! Оно бы наведаться в Москву, да и по-родственному…

— Оно канешно так, — Иван Карпыч снова затеребил бороду в кулаке, — но как бы и нет! Сами ж отдали в ученье, а там контракт.

— Егорка сам пишет, што мошенник и вор тот прикащик! — Не сдавалася большуха, — Отдавали в учёбу, а Сидор Поликарпыч в прислугу запродал, да ишшо таково негодящево выбрал, што в Великий Пост пьянствует и руки распускает.

— Оно канешно и так, — Многострадальная борода смялась в кулаке, — оно канешно…

— Барчуком небось живёт! — Аксинья выпустила ядовитую стрелу и снова поджала губы.

Спать в тот вечер в разбогатевшем семействе легли поздно, но сон пришёл мало не под самое утро. Не спалося не только им, но почитай все деревне. Такие деньжищи!

«— Сапоги! — Блаженно жмурился Санька Чиж, ворачаясь без сна, — И гармошка!

Образ сапог и гармошки, впрочем, как-то быстро отходил куда-то взад и в сторону. Главное, што в Москву. С Егоркой!

Сменив воду, прошёлся тряпкой ещё раз, вздыхая тяжко. Вроде и умственные люди, а живут так, што ей-ей, будто свиньям родственники! Крысу сдохшую разве что в угол пинком отправят, где та и лежать будет, пока не истлеет. Ленивы так, што руки иной раз опускаются, а в голове одно изумление остаётся. Из господ ведь! То есть образованные и вроде как воспитанные. А приглянёшься, так и действительно — вроде как.

Земляки мои, когда жил с ними, так в чистоте што себя, што комнатку блюли. Вошки и блошки были, но не так, штобы очень. А тут!

Да вытряхни ты хоть иногда тряпки свои, спишь на которых! Таракашки все ети дохлые, крошки от еды и бог весть што ещё, завалявшееся в постели. Вытряхни, да пересыпь хотя бы ромашкой персидской, самому же спать спокойней будет, без насекомых кусучих. Свиньи, как есть свиньи!

Бывает, проснётся у иного раж чистоты, но пропадает быстро. Раз-другой постель вытряхнет, да пол подметёт, и всё на етом, сварится начинают. Других пытаются заставить, а те ленятся. Ну и всё…

— «А мне что, больше всех надо?»

… и снова свиньями живут.

Мне свиньёй неохота жить, вот и приходится одному за всех отдуваться. Ладно ещё сами, но приводят иногда дружков-знакомцев своих чуть не толпами. За день зайдёт иной раз чуть не сто человек, да не по разу многие. Каждый грязищи натащит, вошек-блошек, клопами поделится.

Оно вроде и несложно — подмести, да не забывать постель и вещи свои ромашкой персидской пересыпать. Так гости такие бывают, што ой!

Один в кровище весь, потому как подрался, и ножиком ево порезали — не насмерть, а так. Замывай потом за ним!

Другой сосед притащит невесть ково на плечах, дружка вроде — обычно из тех, кого на утро и припомнить не может по имени. Сам мычать не в состоянии, а дружок притащенный то обрыгается, то обосцыться. Тьфу!