Детство (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 50

Буду теперя по два раза на день физкультуриться, так-то! Вся дурь, она от безделья. И ето, учиться ишшо. Раз живу с людьми умственными, так и надо, значица, пользоваться!

Натянув одеяло на голову, пытаюсь ухватить ещё несколько минуток сна, но очень уж холодно, выстыла печка-то в комнате. Дрянная она здесь, давно пора переложить.

Встал с одеялом на плечах, сунул босые ноги в опорки, да и к печке. Угли там еле тлели, так што пришлось чуть не по-новому разжигать. Ничё! Немного щепы, старая читаная газета, да и поленья к ним. Несколько минут, и от печки потянуло теплом.

Соседи мои спят крепко, похрапывая и выводя настоящие рулады — кто носом, а кто и тово… задницей! Как дети малые, право слово! Жрут всякую гадость, а запивают гадостью ещё большей. Хорошо ещё, што под себя… хотя и ето бывает. Редко, но бывает.

Пока поленья прогорают, за печкой следить надо, штоб не угореть. Потихонечку, стараясь не разбудить соседей, начинаю разминку на поскрипывающем полу. Не так штобы всерьёз, но суставчики и жилочки разогреваю как следует.

Размявшись, сбегал в туалет по свежевыпавшему январскому снегу, прикрывшему всяко-разное непотребство, да и умылся наконец. Запалив керосинку, сел читать сонеты Шекспира. Наизусть скоро знать буду, но вот нравится!

Словарь на столе, и время от времени заглядываю, вроде как слова непонятные смотрю. Так вот читаю-читаю, а как мечтания всякие накатывают, так словарик открываю, и вроде как листаю. Неча! И так соседи мои дивятся, што учусь быстро! Судья говорит, што программу церковной школы я уже выучил на отлично, а вместе с английским и вовсе — ого!

Мне вроде как и лестно прослыть человеком умственным да образованным, но и опаска есть. Одно дело — программа церковной школы. Она ж как расщитана? С ноября по март учатся дети крестьянские, потому как сперва хозяйство, ну а учёба потом.

Одни, самые маленькие, буквы выговаривают и слова на ети буквы вспоминают. Рядышком сидят те, кто постарше, да и читать пытаются, што учитель задал. Все в одном помещении обычно, и учитель меж ними разрывается.

А я один-одинешенек, а учителей — вон, на нарах валяются! В любого ткни, не ошибёшься, человек умственный. Судья вон даже прогимназию окончил, самый среди них образованный. Ну и законы потом изучал, уже на службе.

То есть у меня всё наоборот — учителей много, а ученик один. Вроде как и умный я, но не слишком. Скорее усердный. С английским уже сложней, но тоже — Максим Сергеевич щитает, што у него педагогические таланты необыкновенные. Английский только он знает, вот и приписал себе мои познания. Пусть!

А вот показать если знание ещё и французского, да то, што математику я знаю как бы не получше, чем в прогимназиях спрашивают, ето уже тово, слишком. Шибко умственный.

Оно вроде бы и хорошо — есть господа такие, што могут стипендию дать, да и отправить учиться в прогимназию, а то и повыше. Только я так рассуждаю, што от внимания господского ничево хорошего ждать нельзя!

Буду как обезьянка учёная, и внимание такое же. А ну как всплывёт тогда сторож и прочее?! Ей-ей, начнут ведь копать любопытные! Даже не будь за спиной нехорошего, и то бы сто раз подумал, потому как распробовал волю-вольную, и обратно под чью-то дудку плясать, хотелки чужие выполнять, да пороту быть? Сам выучусь! Книги есть, и хватит, а чего не знаю, то у добрых людей спросить можно — што читать, да где ето што искать.

Поленья наконец прогорели, и я прикрыл печку. Всё, теперь не угорят! Можно и позавтракать.

На площади рядами сидели торговцы, и промеж них бабы со снедью — жареным и вареным мясом, пирогами и пирожками, рыбой и хлебом, бульонкой из объедков и прочей едой на самые непритязательные вкусы и лужёные желудки.

— Пирожки! — Надрывалась голосистая Дашка, — С яичком, с сижком, с мясом!

— С мясом давай-ка, — Сглотнув слюну, не выдержал-таки крестьянин, приехавший в Москву с земляками на заработки и снимающий место на нарах здесь же, на Хитровке.

— Подовый пирожок с лучком, перцем, собачьим сердцем! Цена три копейки, наешься на гривенник! — Продолжила кричать Дашка, отдавая сдачу вместе с пирожком, и по привычке заигрывая с мужиком.

Недавно ещё тем пирожком, што промеж ног, торговала. А теперя всё — в тираж вышла. Вроде как и не старая, двадцать четыре всево, а потрёпаная так, што ой! Не одна дивизия промеж её ног промаршировала, всю истоптала. Ну, не мне судить!

— С перцем, собачьим сердцем! — Останавливаюсь около и подмигиваю бывшей проститутке, — Ты скажи ишшо — севодня акция-промокация! Купи пять пирожков, собери котёнка!

Дашка ржёт кобылою и пересказывает мои слова другим торговкам, а потом и кричать начинает. А што? Кто не знает, што пирожки с мясом из объедков трактирных делают, да всякого-разного сомнительного мяса, да покупает, те сами себе злобные дураки! А кто знает, да покупает, тот и таракана за мясо щитает, так-то! Нет на Хитровке шибко брезгливых.

— Акция-промокация! Купи пять пирожков, собери котёнка!

— Не щеню? — Скалит зубы какой-то нищий, остановившись рядышком и откладывая на грязной ладони копейки, — Мне с утра шибко котячьего мясу хотца!

— Щеня затра будет, — Отвечаю за не шибко скорую на мысли Дашку, — севодня пирожки с мявом.

— С мявом! — Смеётся тот, показывая сточенные, прокуренные зубы, протягивая мелочь торговке, — Два с мявом!

— Кипит кипяток, погреть животок! — Разорялся сбитенщик, потряхивая связкой чашек и поглядывая на меня.

Взяв еду у Матрёнихи, спешу назад, во флигель. Светает уже, и потому народ расходится потихоньку.

— Остынет-то! — Кричит баба вслед.

— Погрею! Всё не на морозе есть!

В доме уже проснулись почти все, так што здороваюсь с порога, как и положено.

— Доброго утра, господа.

— И тебе доброго, — Зевает сидящий на нарах судья, — Как там погодка?

— Расчудесная, Аркадий Алексеевич! Снежок свежий выпал, лёгкий морозец, небо ясное.

— Не сбегаете ли вы опохмелиться, Егор Кузьмич? — Светски осведомляется Ермолай Иванович — пожилой, сильно потрёпанный жизнью бывший чиновник из разночинцев.

— Извольте, — Кланяюсь слегка, — Почему бы и помочь хорошему человеку? Господа! В спиритусе вини все заинтересованы?

Кряхтя, народ потянулся с нар, складывать деньги на стол.

— Бля, — Раздался женский голос, и занавеска нумера Максима Сергеевича распахнулась. Полуголая фемина с красивой полной грудью, вывалившейся в вырез рубахи, светила соском и свежим бланшем на опухшем от пьянства лице, и рылась в портсигаре, — нету! Господа, угостите даму папиросой!

— Извольте! — Кто-то кинул ей в лицо кисет с табаком, и фемина, не чинясь, начала сворачивать самокрутку.

— А что это за словесные экзерсизы[70]? — Полюбопытствовала она светски, затянувшись и перекидывая полную ногу так, што приоткрылось на миг женское естество.

— А это, извольте видеть… — Оживился судья, начавший прихорашиваться, но я слушать не стал и выскочил за водкой. Вернулся быстро, и соседи мои тут же начали похмеляться, не обойдя вниманием проститутку.

— Я, изволите знать, серёдка на половинку, — Откровенничала та, — Вроде как воспитанницей у собственного папеньки числилась. Нагулял на стороне, да и не нашёл ничего лучше, как домой притащить…

— Серёдка на половинку, — Бубню тихо, заткнув ватой уши и усаживаясь за учебник по географии, повернувшись к ним спиной, — Селёдка ты! На половинку! Протухшая.

Читаю и ем потихонечку. А фемина ета… ну што там нового услышу? Жалостливую историю? Даже если и не врёт, мне-то што? У каждой второй история жалостливая, да бывает, што и правдивая.

«Первому из европейских народов, от которого дошли до наших дней письменные памятники…»