Скованные одной цепью (СИ) - "Alexianna" - Страница 24

«Волкова, млять, ты что тут делаешь!?» — мысленно ору я в бешенстве.

Она спотыкается и немецкий солдат бьёт её прикладом по спине. Я срываюсь с места и через минуту уже готов вцепиться в глотку этого немца. Но чудом сдерживаю себя и более-менее спокойно догоняю движущийся людской поток. Подхожу к Волковой, срываю с неё толстый платок и её белокурые волосы рассыпаются кудряшками по плечам.

— Эй, кто здесь командир? — строго спрашиваю я фашистов.

Передо мной вытягивается и вскидывает руку молодой немец:

— Унтерштурмфюрер Ганс Адлер.

— Вот что, Адлер, ты видел когда-нибудь евреев с белыми волосами и зелёными глазами?

— Нет, господин Гауптштурмфюрер СС.

— Ну так куда ты гонишь эту блондинку?

— Виноват!

— Дай её сюда! — командую я.

Волкову выдёргивают из потока и ведут ко мне. Она выглядит напуганной и уставшей.

— Я её забираю. Продолжайте движение! — ору я на фашистов.

— Слушаюсь! — козыряя, отвечает, сука, Адлер.

Убил бы гада, прямо здесь. Но мне бы Волкову спасти. И Вайта не спалить.

Я хватаю Алёну под локоть и тяну её к группе офицеров, где стоит Вайт, она послушно семенит рядом.

— Господин Вайт, я воспользуюсь услугами той гостиницы, что вы советовали. Буду ждать вас там. Напишите ваше письмо родственникам, я непременно передам его.

— Вы очень любезны, господин Зайцгер, вечером я найду вас.

Мы козыряем друг другу и я с Волковой тороплюсь уйти от греха подальше.

— Волкова, млять, ты что тут делаешь?! — зло шепчу я ей прямо в ухо по дороге в гостиницу.

— Хер Зайцгер, говори по-немецки, а то тебя рассекретят, — отвечает она на немецком и щурится издевательски.

— О-о! Фрау Волвин нашла таки руну-переводчик! — удивляюсь я. Она показывает на запястье, где светится небольшая татуировка в виде двух рыб, плывущих в разные стороны.

— Так что ты тут делаешь, среди пленных евреев? — наезжаю я.

— Работаю. Что ты привязался?

— Если бы я не привязался, то твоей работе через пятнадцать минут был бы кирдык!

— Это ещё почему? — недоверчиво смотрит эта ненормальная на всю голову еврейка-блондинка.

— Потому что! На расстрел тебя вели, дурёха! — уже не сдерживаю я свой гнев или… или страх за неё…

— Не может б… — она запинается, когда мы слышим в отдалении автоматные очереди.

Она смотрит на меня шокировано, а я не могу удержаться от издёвки:

— Поработала? Спасла? Вылечила? Поздравляю. Только тот, кого ты лечила, мёртв уже.

— Этого не может быть! Этот человек через двадцать лет получит Нобелевскую премию за открытие в области физики.

— Фрау Волвин, ты на самом деле такая идиотка или притворяешься? — не унимаюсь я. — Ты же слышала — капут твоему физику.

И сам не понимаю, чего на неё так взъелся? Но остановиться не могу. А ведь до встречи с этой упрямой овцой, я был хладнокровен и славился своей сдержанностью.

— Фашист ты поганый, хер Зайцгер! — обиженно возмущается она.

— Ага, сейчас я покажу тебе, какой я фашист, — бурчу я себе под нос, прикидывая, что сделаю с этой поганкой, когда закроюсь с ней в номере гостиницы.

— Ты даже когда жизнь мне спасаешь, я думаю, лучше бы я сдохла!

— Не торопись, а то успеешь…

В гостинице офицер Вермахта проверяет мои документы, когда я всё так же зло и жёстко удерживаю Волкову под локоть. Она пытается выдернуть руку. Я не отпускаю. Офицер косится на нашу возню, понимающе хмыкает мне, отдавая мой аусвайс и протягивая ключ от номера.

Заходим в чистую, по-армейски строго обставленную, комнату и я толкаю Волкову к стоящему у стола небольшому креслу. Мне бы надо успокоиться, но я не могу. Всё внутри бушует и вот-вот вырвется наружу, как лава из вулкана. Ну зачем она попёрлась лечить кого-то во времена 2-й Мировой? Это же опасно! А если бы я не оказался на той станции? Ёксель-моксель! Её могли расстрелять тут! Дура! Вот же дура! О чём она только думает?! Как дал бы сейчас в лоб, идиотке этой! Но…

— Где твоя книга? — пнув со злости, стоящую у кровати тумбочку, спрашиваю я, сжимая кулаки.

Нет, не ударю я её, конечно. Хотя очень хочется отшлёпать по голой попе. Тут же представляю себе её голую попу. А-а-р-р… Останавливаюсь и смотрю на Волкову, чувствуя, как в штанах набухает «ярость». Наказать её надо. Хотела адреналина? Ща получит!

— Нету, — пищит она виновато, видимо, я выгляжу сейчас, как разъярённый тигр и это её таки пугает, — осталась там, у евреев в доме. Фрицы ворвались, я не успела…

— Твою ж...! — ругаюсь я, понимая, что будь у меня возможность — прямо сейчас бы отправил Волкову домой, а сам бы смог успокоиться, но её книги здесь нет, а мои тормоза отказывают с каждой минутой.

А ещё как вспомню, что видел её накануне вечером, выходящей из госпиталя в Магросе почти под ручку с каким-то мужиком. Молодой франтоватый маг ей так нежно улыбался и она отвечала ему тем же. Они мило болтали и он провожал её до дома. А я… Я ездил к ней, чтобы встретиться, поговорить. Даже цветочек ей купил. Сидел в автомобиле и ждал её у входа в госпиталь. А она, млять, с мужиком каким-то вышла. Ну не паршивка ли!? И это после того, что целовала меня так чувственно и нежно. Ну нет, Волкова, никаких других мужиков! Я хочу тебя и ты будешь принадлежать только мне! Ясно тебе!?

— Раздевайся! — приказываю я решительно.

— Пошёл ты… — отвечает эта зараза.

Я скидываю с себя фуражку, китель и начинаю расстёгивать брюки.

— Раздевайся, сказал! — скриплю зубами.

— Не буду, —эта мелочь блондинистая еще и упрямится.

И вот бы мне сейчас какой-нибудь стоп-кран, и чтобы сработал пять раз подряд. Но стоп-крана нет и меня уже не остановить. Стояк окаменел, здравый смысл отключился. И всё из-за неё. Нужно раз и навсегда покончить с этим чувством привязанности к ней. Как раньше — переспал с понравившейся девчушкой и остыл. И в этот раз должно сработать. Вот сейчас трахну её и успокоюсь.

Пока снимал с себя одежду, подходя к девушке, она поднялась с кресла и выставила руку вперёд, пытаясь остановить мой порыв схватить её в охапку.

— Стой, Зайцев! — испуганно шепчет она.

Но эти её слабые попытки сопротивления не остановят меня, и я таки набрасываюсь на неё, сгребая в объятия. Целую настойчиво, горячо, вкладывая в поцелуй всю ярость и страсть. В вихре бриллиантовой пыли она взмахивает пару раз руками, пытаясь, видимо, улететь… или что? Непонятно. Потом чувствую, забросила руки мне на плечи. Я тискаю её стройное тело, губами исследую её губы, стону или рычу — уже не разобрать.

— Я убью тебя, Зайцев! — шепчет она, улучив момент, когда я отрываюсь от неё, чтобы начать раздевать.

— Ты сказала «люблю», Волкова? — сдирая с неё какое-то серое невзрачное платье-балахон, бармалейски улыбаюсь я, порыкивая.

— «Убью», сказала! — скрипит она зубами, хватая мои руки, пытаясь меня остановить.

— «Люблю» мне нравится больше, — сообщаю я, продвигая её к спальному месту номера, а сам думаю: «Она легко может остановить мое сердце, но не делает этого. Сопротивляется, как бы для вида. Значит — моя!»

Отбрасываю в сторону снятые с Волковой чуть надорванные тряпки и бережно опускаю её на узкую койку, потом наваливаюсь сверху и возобновляю целовательный процесс. На ней всё ещё какая-то старомодная комбинашка, которую я сейчас задираю, продвигая тряпицу к её шее, не прекращая поцелуй. Теперь она то бьёт меня кулачками по спине, то, вжимаясь в меня и выгибаясь, гладит избитые ею части моего тела.

Я же продолжаю поцелуи, которые уже проложили дорожку на её щеках, шее, в ложбинке ключицы и переходят к пухленьким холмикам груди. Теряю чувство реальности, ощущая волны наслаждения от прикосновений к ней.

Оба дышим порывисто, оба то и дело тискаем друг друга, вжимаемся телами, между которыми танцует бриллиантовая пыль.

— Не надо, — неуверенно шепчет Алёна.

А сама притягивает мои бёдра к себе, гладит мою спину, выгибается, подставляя моим поцелуям своё тело.

— Не бойся, он не покрывается металлическими пластинами — слухи врут, — шепчу я ей, одной рукой снимая свои фашистские подштанники. — Вот, смотри.